Творец - Ольга Рубан

ожидании, пока хозяева за углом спешно кончали и разделывали бычка или свинью.

Соня тоже жила впроголодь на нищенскую стипендию, которой хватало раз в месяц почти досыта поесть. Да еще подкармливали сердобольные однокурсники из домашних посылок. Её товарки в то время не гнушались и отсосать за порцию макарон с тушёнкой, а ей никогда не приходилось опускаться до таких финтов, ибо каждый, даже самый отъявленный маргинал, видел в ней благородный, нежный цветочек, чудом распустившийся на городской свалке. Цветочек, который необходимо беречь.

А потом она решилась выйти с мольбертом на местный «Арбат», кишащий праздно шатающимся людом. Толпа по-прежнему была для нее страшным испытанием, но зато жизнь сразу наладилась. Что говорить, её талант — не был инсценировкой, как все остальное, но клиентов к ней привлекало именно «все остальное». Маленькая, худенькая, с остренькими от недоедания скулами, с развевающимися на ветру, припорошенными снегом черными кудряшками, выбивающимися из-под подтрепанной вязаной шапки, и скромно опущенными ресницами… Каждый хотел помочь бедной, маленькой художнице. Садился напротив на холодную, ноябрьскую лавку, совал в замерзший кулачок несколько купюр и мечтал, чтобы поскорее закончилась экзекуция. А потом, ошалевший от неожиданности, уходил, с жадным вниманием разглядывая свой портрет, на котором он выглядел, как живой… только как-то лучше — чище что ли, моложе, красивее, ярче?..

Тогда она и встретила Женю. Ничем не примечательный юноша. Такой же жалкий студентишка в шубе из чебурашки и вытянутых на коленках китайских джинсах. Но что-то произошло и даже спустя десять лет не закончилось.

Копаясь потом в себе, Соня всю вину свалила на гормоны. Что-то в нем — влажные ли, карие глаза или, может, крепко прижатые к черепу уши, или красивая линия смуглого, подбородка — вдруг запустило в ней крепко спящие до этого женские процессы.

И Соня пропала. Они тогда забыли обо всём, даже о декабрьском морозе. «Арбат» давно опустел, зажглись фонари, при свете которых она продолжала писать его, стирая уже написанное, комкая готовое и начиная заново, только бы продлить эту сладкую пытку, и каждую секунду боясь, что парень сочтет её криворукой неумехой, плюнет и уйдёт.

Но ушли они вместе, далеко за полночь. Купили в ближайшем гастрономе куру-гриль и несколько бутылок вина, а потом он привел её к себе домой — в крошечную квартирку в дряхлом бараке, где он жил со своей бабушкой-алкоголичкой и наивно надеялся на программу расселения. Удобства на улице, пропановый баллон в углу, прикрытый старым халатом, словно в жалкой надежде, что тот смягчит ударную волну, если баллон в один прекрасный момент решит рвануть.

Только дома, в тепле, Соня поняла, что пальцы у нее стали лиловыми и бесчувственными, а штопаные капронки почти примёрзли к ногам. Женя с бабушкой поставили её в детскую жестяную ванну и поливали ноги тёплой водой, чтобы колготки «отстали», а потом растирали её искалеченные руки барсучьим жиром, пока чувствительность не начала возвращаться.

Больше в общагу Соня не вернулась, а жизнь в жалкой халупе до сих пор вспоминала с затаённой нежностью, ибо та была наполнена Женей, его запахом, его вещами, его… вниманием к ней. И она сама словно излечилась от бешеной ненависти ко всему сущему.

Глава 3

С тех пор много воды утекло. Бабушка давно была похоронена, Соня окончила училище и постепенно пошла в гору. Уже давно она не выходила на «Арбат», так как у нее появились богатенькие клиенты, которые пачками заказывали портреты для украшения собственных жилищ и подарков родственникам и рекомендовали её своим, таким же богатеньким, знакомым. Молодожены съехали сначала на съемное жильё, потом купили в ипотеку крошечную квартиру.

Тогда у Жени и началось некоторое отторжение. Он мечтал о детях, которых Соня не могла ему дать. Ее корёжило от одной только мысли, что она может допустить самое чудовищное из возможных вторжений — беременность — а потом исторгнуть из себя синий, окровавленный, визжащий комок плоти, и посвятить его нуждам свою единственную жизнь!

Долгое время она отговаривалась тем, что их жильё не позволяет иметь семью, ведь детям нужно пространство. И Женя согласился, умолк и отступил, пока они не начали строительство домика в пригороде.

Она работала почти круглыми сутками — писала свадебные портреты и детские, групповые и индивидуальные. Ей казалось, она запечатлела уже весь городской «цвет нации», но заказы продолжали литься рекой. Вскоре вошли в моду портреты «пост-мортем», и её начали приглашать писать портреты в стиле Викторианской эпохи.

Эта работа была не так уж и плоха. В ритуальных залах, где она работала, было тихо и прохладно, а на покойников ей было наплевать. Они не дрыгались, не просились поминутно в туалет или попить, не утомляли Соню сплетнями или болтовней по телефону. А родные платили за такую работу в несколько раз больше, чем за обычный портрет.

Только однажды Соне довелось писать покойного в «домашних» условиях. Это был труп широко известного художника Иля Бронштейна. Его жена — Ида — тоже была художницей, но на пике своей карьеры с ней произошёл несчастный случай, повлекший ампутацию кисти правой руки. Левой работать она так и не научилась. Тогда её знамя и подхватил доселе никому не известный муж, и даже, по отзывам, превзошёл её по мастерству и таланту.

Ида Бронштейн была старухой консервативных взглядов и твердо решила хоронить мужа по старинке — из дома. Чтоб с еловыми ветвями, оркестром и пышными поминками в родных стенах. Поэтому три дня до похорон Иль провел в погребе, который в июльскую жару разогревался не меньше, чем остальной старый, деревянный особняк. И Соня эти дни провела вместе с ним, погибая от жары и вони начавшего разлагаться трупа. Но работала на совесть и ни разу не пожаловалась, рассчитывая не столько на гонорар, сколько на поддержку именитой вдовы в дальнейшей карьере. Как она и надеялась, старуха трепетно прониклась к храброй, молоденькой девочке и её таланту, взяла над ней шефство, пропихивая наверх в творческих кругах, и используя свои связи, чтобы та получила несколько жирных грантов, которые и позволили Соне начать строительство дома.

Поначалу Соня испытывала к Иде те же чувства, что и к остальным миллиардам человеческих существ — раздражение, отвращение, злость — но, в то же время, в душе её зародилась и простая человеческая благодарность за помощь, участие и доброту. Более того, ознакомившись с работами старухи, она наполнилась невольным восхищением её талантом и даже испытала нечто вроде сочувствия, что даровитой художнице по воле случая не удалось в полной