Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 1 - Дмитрий Галантэ

Таким незамысловатым образом дед Дормидорф давал мне время осмыслить происходящее и принять правильное решение. Ведь каждый на моём месте был бы несколько выбит из колеи этими невероятными событиями. И спасибо деду, уж он-то это прекрасно понимал, а я имел возможность по достоинству оценить его тактичность.

Когда-то всё бывает в новинку, во всяком случае, для отдельно взятого человека. Он рождается и живёт, любит и умирает… и всё это когда-то бывает впервые. А вдруг новое – это лишь хорошо забытое старое?

Мы живём в бесконечной вселенной и якобы совершенно свободны. Только свобода возможна при наличии абсолютной неограниченности выбора, но такое невозможно. Зато есть относительная свобода, когда мы вольны решать жизненно важные вопросы самостоятельно и без давления извне… что тоже вряд ли. Но между тем каждый и теперь в чём-то свободен. Так же, как и я, ты можешь лишить себя, например, жизни, и проверить, а что же там дальше по плану… или нет ничего, да и плана никакого нет и в помине. Это ли свобода и есть?

Сказать, что я – это вселенная, невозможно. Я – мельчайшая крупица. И состою из бесчисленного множества ещё меньших частиц. А всё остальное – домыслы и разглагольствования! Узнать же, что на самом деле истина, возможно, нам никогда не будет дано, хотя мы в какой-то степени и есть плоды её и одновременно инструменты.

Понятие «безграничное пространство», как и «бесконечность», и «пустоту», элементарно представить при наличии определённого воображения и возможности видеть ночное звёздное небо или несколько больших зеркал, поставленных друг против друга. Но скорее это можно ощутить, глядя в глаза человеку, к которому испытываешь взаимные сильные чувства. А взгляд умирающего, который дорог тебе! Или самому убить близкое существо во имя милосердия и любви. Видеть глаза важно и нужно. Глаза – это проводник, главный лаз в душу. В них можно узреть и вселенскую пустоту, и безбрежное отчаяние, свободу и тяжесть, боль, и разные переплетения всего этого, ко всему будто прикоснуться. Можно испытать бесконечность в чувствах и страстях. Разве же нам не знаком взрыв эмоций и состояние бесконечного счастья или бешенства, ярости? Всё это и есть те крайности, представить которые якобы не дано. Дано, и в какой-то мере это даже обыденно!

Пожелав, можно представить себе что угодно или, по крайней мере, коснуться и почувствовать, ощутить, уловить, будто лёгкий аромат. Человеческая мысль и воображение – вещи уникальные. Потому необходимо учиться пользоваться ими и их совершенствовать.

Жизнь – это сон, говорят. Не знаю, кто там кому снится, но мне нравится пытаться управлять этим сном и решать – спать ещё или уже настало время проснуться. И каждый раз вдруг находится кто-то или что-то, вызывающее у меня желание посмотреть ещё и ещё сон жизни потому, что в нём всё ново или просто каждый раз по-другому, по крайней мере, для отдельно взятого человека.

* * *

Глава 3

Селение. Пробный полёт

Постепенно дремучий лес начал редеть, и мы вышли как будто к дачам, но не к ним, это точно. Дома были совершенно незнакомой мне архитектуры, да и построены основательнее, из толстых брёвен. Некоторые были обложены кирпичом, но не простым, а несколько крупнее обычного и, казалось, ручной лепки. Дороги вокруг были щедро и красиво посыпаны крупной гранитной крошкой, которая приятно шуршала под ногами. Улицы селения были довольно широкими, а на равном расстоянии друг от друга висели старинные фонари на красивых столбах с коваными завитушками, шишками и виноградными гроздями. Высокие толстенные заборы из камня окружали участки со стоявшими в глубине садов домами. Попасть внутрь можно было через дубовые, обитые железом ворота и калитки. Возле ворот стояли удобные деревянные резные лавочки со спинками. Всё сияло чистотой, было сделано на века, добротно. Яркий солнечный свет отражался в окнах домов и отсвечивал от полированных сидений лавочек. У меня появилось ощущение, что я попал в давно забытую детскую сказку. Одновременно с этим возникла уверенность: я здесь уже бывал. Всё вокруг родное, до боли знакомое и близкое. Людей на улице было совсем немного, где-то вдалеке мелькнули несколько раз какие-то силуэты и исчезли за калитками. Дормидорф пояснил, что в это время всё население занято по хозяйству, а на улицах народ появляется ближе к вечеру.

Меня удивил огромный страус, появившийся неизвестно откуда впереди нас. Словно на шарнирах крутящий маленькой, по сравнению с телом, головкой чуть ли не на триста шестьдесят градусов, он был явно возбуждён или чем-то обеспокоен и пытался заглянуть на ходу через забор, одновременно с надеждой искоса поглядывая на нас. При этом он умудрился схватить какой-то красный плод со свисающей над его головой ветки, ловко и высоко подпрыгнув. Пока мы шли, я насчитал штук пять таких разгуливающих птиц. И только решил задать вопрос Дормидорфу по этому поводу, как дед заговорил сам, зачем-то предложив мне выбрать понравившиеся ворота. Странное предложение и довольно трудная задача. Почему трудная? А они мне все нравились. По крайней мере, я бы ни от одних из них не отказался, установи их какой-нибудь волшебник мне на дачу, которой, кстати, у меня нет. И от такой дачи бы я не отказался, а потому наобум ткнул пальцем в ближайшие ворота. Мы открыли калитку и по-хозяйски зашли во двор. Дед первым, я за ним, а лось за мной, громко фыркнув на испуганно отпрянувшего страуса, под шумок попытавшегося проскочить за нами.

Позже на своём опыте я убедился, что страусы почему-то с опаской относятся к лосям, вот недолюбливают они их, и всё тут. Но наряду с этим они крайне любопытны и любознательны. Потому, видимо, этот первый встретившийся мне страус и показался необычным. Он просто раздумывал и колебался между желанием полюбопытствовать, присоединившись к нам, и инстинктивной потребностью задать хорошего стрекача. Да, припустить во все лопатки – это они любят, это их хлебом не корми. Наверное, в конечном итоге он так бы и сделал, если б мы сами не вошли в ворота, исчезнув с его глаз долой.

В глубине сада виднелся довольно большой каменный дом в три этажа, а справа, за живой изгородью, маленький, как будто гостевой, одноэтажный бревенчатый домик. К этому домику мы и направились уверенной походкой, не спросив ни у кого позволения. Я во всём доверился деду, справедливо полагая, что уж он-то должен знать здесь всё досконально.

Первым делом дед достал из колодца несколько вёдер воды и вылил их в поилку. Лось с огромным удовольствием принялся пить, загребая огромным языком студёную колодезную водицу, фыркая, брызгаясь и громко причмокивая.

Мы тем временем вошли в дом. Внутри всё тоже было сделано из дерева. Не изящно, а добротно, надёжно и, судя по внешнему виду, ещё и очень удобно. Дед предложил мне располагаться. Расположиться-то я расположился, но на всякий случай осторожно поинтересовался по поводу хозяев, уж очень вольготно вёл себя Дормидорф. Ему-то, конечно, виднее, но мы всё-таки не у него дома, как я понял, а в гостях.

– Может, хотя бы разрешения у кого-нибудь спросим? Как-то неудобно получается: зашли без спроса, ещё и разляжемся, как у себя дома! Кому такое понравится? Мне бы, например…

– Не беспокойся понапрасну, – перебил меня дед. – У нас в каждом дворе есть гостевые домики, поэтому путешественник всегда найдёт себе пищу и кров, как и сам хозяин, реши он куда-нибудь отправиться. Проявляя заботу о других, каждый и сам рассчитывает получить и обязательно всегда получает в ответ добро.

«Во дают! Живут же люди! А у нас, как правило, всё наоборот», – подумал я. Бывает, что тебе сделает пакость человек, которому ты делал только добро, а потом ещё и другим расскажет, что ты остался этим, к его искреннему удивлению, недоволен.

Мы вполголоса разговаривали в гостиной, отдыхая в удобных деревянных креслах, когда чавканье и бульканье на улице вдруг резко прекратилось. Через минуту довольная морда лося просунулась к нам в окно, капая на подоконник тонкими, сверкающими на солнце тягучими струйками, видимо, не только воды, и по-товарищески, словно старому знакомому, подмигнула мне несколько раз правым глазом, наверное, чтобы я не отнёс одинарное подмигивание к случайности или нервному тику. Лось заверил, что скоро мы обязательно увидимся, а затем мило, по всем правилам этикета распрощался с нами и скрылся из вида, гулко протопав по двору и скрипнув калиткой.

– Почему это у вас лоси разговаривают, да ещё предсказывают будущее? – спросил я.

– Не только лоси, а все животные. Они, как и положено, и мыслят, то есть думают, и изъясняют свои мысли, то есть разговаривают. Так уж сложилось испокон веку, ничего не попишешь. К тому же это очень удобно. Живые существа не обязательно должны владеть языком, мы понимаем друг друга и без этого. Тут ведь большого ума не надобно, всё происходит запросто, само по себе. Не знаю, почему тебя это так удивляет! Отчего это там, откуда пришёл ты, этого нет? Может быть, в этом виноваты сами люди? Они просто не умеют слышать или не хотят уметь?