Под псевдонимом «Мимоза» - Арина Коневская

— Ну если говорить о неомасонских ложах в Европе — об этом я слышала, и о таких как Бнай-Брит — но они слишком закрыты, или Бильдербергский клуб и тому подобные, — простому смертному их тайны недоступны.

— Вот именно это я имею ввиду, госпожа профессор! И становиться пешкой в схватке за власть между «монстрами» — явно не для тебя! Ты все-таки женщина.

— Мне страшно от ваших слов, Антон Сергеич! И ведь отец-то в том же духе вещает, мол, оставайся здесь, в Вене, и нечего тебе сейчас в Москве делать, представляете?

— Остаться здесь? Да это в твоем случае — «соломоново решение»! Всегда считал Силантия Семеновича мудрым человеком! Понимаешь ли, Маша, в какую заоблачную сферу ты уже взвилась, а ведь это — клетка, западня, ну и дверца-то из нее за тобой захлопнулась! Эй, да ты не пугайся, что так говорю, — почти захлопнулась, почти… Ведь оттуда уже никого назад так просто не выпускают. У тебя есть единственный шанс — уносить ноги немедленно. И ведь оформить-то все можно вполне легально!

— Но я не могу представить себе жизнь вне родины, — растерянно промолвила она.

— Ты лирику-то эту оставь! Я тоже не представлял, но знаешь, как моя мама говорит: на все воля Божия! А в твоем случае речь не об эмиграции даже. Если Силантию Семенычу, как отцу, не совсем удобно твоим устройством заниматься, то для моего отца и меня это совсем не трудно!

— Потрясающе! Это действительно можно? Спасибо, Антон Сергеич!

— Пока что не за что. Начинай-ка готовиться к тихому исчезновению из Москвы. В ноябре я постараюсь там быть, но если не смогу — вот тебе номер, наизусть выучи! В любом случае, когда тебе позвонит Трофим Трофимыч, сразу беги на улицу к автомату, ясно?

— Конспирация необходима, господин Штирлиц? — засмеялась Маша и тут же осеклась, уловив суровый взгляд Лаврина-младшего.

* * *

Тетя Лера всегда болезненно переживала расставание с сыном. Лишь через две недели после его отбытия в Южную Африку она вновь обрела способность к общению. И в день Преображения Господня после литургии приняла, наконец, приглашение князей Орликовски на обед, куда и направилась в сопровождении Машеньки.

Семья потомственных русских эмигрантов обитала на одной из старинных узких улочек вблизи Южно-Тирольской площади в огромной квартире с двумя анфиладами комнат, живописным эркером и застекленной цветными стеклами верандой. Здесь все дышало антикварной роскошью. Гостей встретила дочь хозяев — тридцатилетняя Зинаида. Она была похожа на студентку — короткая стрижка, брюки. По-русски говорила с легким акцентом. Сопроводив дам в гостиную, скорее напоминавшую музей, тут же представила им своего дядю — графа Вадима Корфа, прибывшего из Мюнхена навестить родственников.

Вадим Ильич, родной брат хозяйки дома — княгини Ольги Ильиничны, был воистину хорош собой: осанист, подтянут, и с таким же, как у сестры, орлиным профилем. Высокий лоб обрамляли густые волосы с проседью, а голубые глаза, отливавшие стальным блеском, обличали в нем властолюбца.

Мгновенно оценив Марию Силантьевну как объект, достойный его «сиятельного» внимания, Корф принялся ухаживать за дамами с французской галантностью. Предложив им ознакомиться с семейными реликвиями — висевшими на стенах портретами предков, он кратко пояснял, кто из них и чем когда-либо прославился. Затем громко приказал племяннице:

— Неси-ка нам, Зиночка, шампанского!

Но на пороге гостиной уже стоял князь Орликовски с бутылкой в руках, а следом за ним вошла и княгиня с подносом, уставленным закусками. Хотя по церковному уставу в тот день полагалась только рыба, Машу поразило многообразие морепродуктов: тут были и гигантские лобстеры, и мидии, и навахи, и чипирони — совсем неизвестные ей обитатели моря. Но главным было общение, ведь потомки белоэмигрантов — особая каста, о которой простой советский человек знал лишь понаслышке да кинофильмам.

Неожиданно граф Корф обратился к Маше:

— Знаете, Мари, я скоро буду в Москве, кстати, впервые. Не хотел бы показаться навязчивым, но не могли бы вы уделить мне немного времени? Я мечтаю попасть в те места, что у вас иностранцам не показывают.

— Безусловно, Вадим Ильич! Для вас, как неофита, найдется много интересного.

Беседа продолжилась и после десерта, когда Корф подвинул свое кресло к расположившейся на диване Мимозе. К ее крайнему удивлению, он оказался наслышан о научных направлениях ее родного института. Затем спросил как бы невзначай:

— А вы, Мари, как к теме масонства относитесь?

— Ну, Вадим Ильич, не знаю, читала кое-что, но о современных масонах у нас мало что известно, мне, по крайней мере.

— А побольше узнать не хотели бы?

— Почему бы нет? При возможности не отказалась бы…

— А если я просветить вас могу, не откажетесь выслушать простого смертного?

— С превеликим интересом, Вадим Ильич! — ответила Мими, не скрывая своего недоумения.

— Я сам, дорогая Мари, состою в ложе «Экклесия вест» уже много лет — так сложилось. Ольга, сестра, всегда была против. Но что поделаешь? Разные у нас представления. Хотя в церковь и я по праздникам захожу. Только здесь, в Европе, нет у нас, православных, истинного единения душ. Понимаете ли? А среди масонов очень разные люди встречаются, но объединяться-то они умеют ради торжества справедливости, да еще как! Вот и в Москве подобные нам братья есть, и время такое — их время приближается, — в этот момент граф прервал свой монолог, пристально взглянув на Ивлеву, будто пытался прочесть на лице профессорши либо степень ее осведомленности, либо интереса. Но она, и бровью не поведя, спросила:

— А какое такое время, Вадим Ильич?

— Время больших перемен. Когда Россия станет, наконец, свободна от коммунистов, от диктата их партии. И вы сможете, ни от кого не прячась, ходить на литургию. За границу все будут спокойно ездить… — расписывал он, — понимаю, Мари, из-за железного занавеса вам трудно вообразить, что такое настоящая свобода. Но поверьте — это вполне достижимо! И вы, как интеллектуалка, вскоре сможете это прочувствовать.

— Каким же образом, Вадим Ильич? Когда такой рай наступит?

— Вот окажусь в первопрестольной, познакомлю вас кое с кем, и вашей иронии поубавится. Мы организуем ваш приезд в Париж, с программой нашей ознакомим.

— О, Вадим Ильич, я просто польщена вашим доверием, но для меня сие весьма неожиданно. Да и вы меня-то совсем не знаете! — с легкой улыбкой произнесла Маша.

— А вот в этом, Мари, вы очень заблуждаетесь: нам ведь известно, кто был ваш учитель, и мой покойный отец, кстати, был с ним знаком. Мы знаем о вас вполне достаточно.

При таких странных словах графа сердце Мимозы дрогнуло: вот оно что! — она была действительно ошарашена, и чувство непонятной тревоги охватило ее. И на лице графа тоже промелькнула тень, но он с улыбкой продолжил беседу:

— Ну о парижских ложах вы, конечно, слышали, и о том, что мы собираемся возобновить их в Москве — догадываетесь? Расскажу подробнее, когда приеду. Вы телефон свой можете дать, Мари?

Когда Ивлева протянула ему свою визитку, он картинно улыбнулся:

— О, мадам профессор! А вас КГБ не арестует за связь, как они выражаются, с «эмигрантской сволочью»?

— Наоборот, граф! Благодаря знакомству с вами мой престиж в глазах этого всемогущего ведомства мгновенно взлетит, — иронично спрогнозировала Маша. А Корф при этом неожиданно откланялся и быстро удалился. Князья же Орликовски еще долго беседовали с гостьями…

Как странно, — думала Мими, оказавшись, наконец, дома и укладываясь спать, — откуда Корф знает, что я — ученица Нилова? И вообще — что значат все его бредни о масонах? Что это — розыгрыш какой-то? Ну а кто такие господа Орликовски на самом-то деле? По стилю их жизни кажется, будто они унаследовали по меньшей мере миллион, а дочь их в сувенирной лавке продавщицей трудится. Странно. И еще удивительно, что кроме отца моего, три человека — дипломат, игумен и вот теперь сей непонятный граф — говорят о грядущих у нас переменах. Они, живущие на Западе, почему-то знают о якобы готовящемся у нас перевороте, а миллионы наших людей и понятия о том не имеют… А мне-то как быть? Видимо, Антон Сергеич прав, но… главное… как понять волю Божию? — за эту мысль зацепилась она как за соломинку, проваливаясь в сон…

* * *

Оказавшись вновь в грохочущей Москве после респектабельной Вены, Мимоза ощутила себя в родной стихии. «Да, мы живем в страшной суете и неустроенности, — думала она, — но это — моя жизнь!»

В институте ее ждал сюрприз: дирекция предложила ей трехдневную командировку в Тбилиси вместо заболевшего Игоря Антонова. Скрепя сердце, пришлось согласиться. С нею вместе полетел еще один сотрудник — индолог Растов. И сразу по прибытии в грузинскую столицу они «приземлились» в ресторане на торжественном приеме в честь участников симпозиума.