Пасмурный полигон - Олег Евгеньевич Кириллов

пускать нас в Африку… А ведь я требую немного. Нам нужны колониальные опорные пункты на западном побережье Африки, чтобы Германия могла стать атлантической державой, французская Центральная Африка. Ну и, конечно, мы должны получить наши старые африканские колонии, отобранные у нас в Версале. Я не отдам Норвегии Тронхейм и превращу его в нашу военно-морскую базу. Мы из своих колоний будем вывозить только сырье, лес, растительные и животные жиры. Я не хочу за эти продукты платить германское золото. Голландцам понадобилось двести лет, чтобы их колонии начали действительно доставлять им богатства. Германии такой срок не подходит, Герман. Я хочу получить все сразу, сейчас, когда мои солдаты создают державу, подобную которой еще не знал мир со времени походов Александра Македонского. А чтобы британский боров задумался о своей дальнейшей судьбе, мы заберем у него Гибралтар, Герман. А потом и потопим в Средиземном море флот Черчилля. Тогда он станет сговорчивее.

Фюрер входил в транс. Задергались руки, взмокла челка. Глаза вращались, будто он описывал ими воображаемые круги. Светло-бежевый пиджак и черные брюки фюрера казались сейчас Герингу расплывчатым черно-белым пятном. Гитлер почти бегал по огромному кабинету и срывался на крик. Линге уже стоял навытяжку, не сводя с фюрера восторженных глаз.

— Я верю в свою планиду, Герман, и я твердо заявляю тебе, что раздавлю всех своих врагов, внешних и внутренних! — кричал Гитлер. — Я знаю, что моя миссия трудна, но я готов к ней. — Он подскочил к Герингу и схватил его за отвороты мундира. Перешел почти на шепот: — Я знаю, так предопределено свыше. Еще когда я бедствовал в моем родном Линце, а на последние шиллинги сходил на прием к известной гадалке… я тебе все расскажу, Герман. Она сказала мне, что все мои желания одобрены богом. Она сказала, что когда-то мое имя будет известно всем… Разве она не права, Герман? Я приказал Гиммлеру найти мне эту женщину, так верно увидевшую будущее. И ты представляешь, оказалось, что ее еще в прошлом году ликвидировали его молодцы из венского гестапо. Пришлось наказать кое-кого… И еще одно: она мне сказала, что во взгляде моем вечность… Она сказала, что мне нельзя соврать. Скажи, Герман, правда у меня взгляд древнего германца, перед которым трепетали все? Я тебе верю, скажи мне правду, в нем действительно есть что-то неземное? Борман убеждал меня, что в глазах моих огонь, но я смотрел вчера вечером и ничего не увидел…

Геринг склонил голову.

— Фюрер… эта женщина была права! Я уже давно не могу сказать вам ни одного слова лжи. Ваш взор испепеляет. Вы можете исповедовать даже самых закоренелых грешников: они падут перед вами на колени. Это сверхъестественный дар, мой фюрер.

— Ты слышал, Линге? — Гитлер замахал руками камердинеру. — Герман то же сказал о моем взгляде. А ведь он всегда говорит мне в глаза даже самую суровую правду!

Геринг не мог упустить такого момента.

— Да, мой фюрер, я и сейчас хочу это сделать…

Гитлер встрепенулся:

— Что случилось, Герман? Твой тон меня пугает…

— У вас плохие помощники, мой фюрер! Мне стыдно, что усилия великого человека, не жалеющего себя для блага нации, частично теряют эффект из-за глупости кое-каких высоких должностных лиц.

— Ты опять будешь жаловаться на Риббентропа, Герман? — Гитлер сделал постное лицо. — Я устал уже, Герман… я изнемогаю. Я действительно прикажу всех вас собрать в одну тюрьму — и спорьте там до конца дней своих…

Геринг усмехнулся:

— Речь не о Риббентропе, мой фюрер, хотя и этот не из тех людей, кому вы можете поверять свои гениальные идеи. Речь о Генрихе…

— Ты имеешь в виду Гиммлера? — удивился Гитлер. — Но ведь вы с ним почти друзья…

Геринг сделал грустное лицо.

— Мой фюрер… дружба отступает в сторону, когда видишь, что деятельность друга приносит вред вашему делу. Для меня важнее всего на свете ваша дружба…

Гитлер покачал головой.

— Ты очень хорошо сказал, Герман. Как мало осталось около меня старых камрадов. А они были мне верны в самое трудное время. Иной раз я думаю, что напрасно послушался Гиммлера и отдал ему стольких бывших друзей во время мятежа Рема. Кирхнер, фон Корн, Юргенсон, Бушнер…

Геринг опустил глаза. Ему хотелось напомнить фюреру, что не Гиммлер уговаривал прикончить Рема и его дружков, а фюрер убеждал Гиммлера, что пришло время выбирать между горлопанами, которые перемежают нацистские лозунги с угрозами капиталистам, и капиталистами и генералами, которые дадут взамен голов Рема и компании реальную власть над страной и армией. Хотелось напомнить, но он понимал, что такими вещами с Гитлером шутить нельзя. А раз сам фюрер упомянул Гиммлера… И Геринг рассказал Гитлеру историю с гибелью коммивояжера Ульриха. Гитлер задумчиво разглаживал складки на рукаве пиджака.

— Это был действительно ценный человек, Герман? — спросил он.

— Это был лучший из моих людей, — пылко ответил Геринг, чувствуя, что семена падают на благодатную почву. Еще до начала своего визита он узнал, что у Гитлера вчера был адмирал Канарис и тоже жаловался на Гиммлера.

— Он был членом нашей партии?

— Да… С тридцатого года, фюрер.

— Старый камрад… — Гитлер покачал головой. — Каких людей мы теряем по глупости, Герман. Я не для того создавал СС, чтобы они убивали преданных и нужных людей. Но, может быть, ты неправильно информирован, Герман? Может, это просто навет?

И тут пригодилась бумага, которую привезли Герингу от Небе. Он молча протянул ее Гитлеру.

Гитлер, читая, медленно багровел. Закончив чтение, он ударил кулаком по столу:

— Гиммлера ко мне! Немедленно!

И Герингу:

— Я не поверил вчера Канарису, когда тот говорил об аппетитах рейхсфюрера. Они старые недоброжелатели, Герман, но ты меня убедил… Ты, как всегда, приходишь вовремя, старый камрад… А эти молодые… они не помнят еще тех времен, когда мы с тобой прятались от мюнхенской полиции. Я строго отчитаю его, Герман. Поверь мне… И еще вот что, старина… Я думал о духовном наследнике… мы ведь не вечны… И я колебался между Геббельсом и тобой. Теперь я выбрал. Ты будешь объявлен моим преемником. И не надо благодарностей, Герман. Я знаю, ты достойно понесешь вместо меня тяжкий крест вождя нации… Иди, Герман, а бумагу я оставлю у себя, чтобы прижать хитроумного Гиммлера к стенке. Ты же знаешь, он всегда приходит ко мне с бумагами, и я не могу устоять против аргументов подобного рода. А теперь я его оглушу его же оружием. Пусть теперь поспорит… Кстати, ты не собираешься встретиться с Пэтэном? Я запретил бывать у меня Франсуа Понсэ…