Бесиво - Леонид Бородин

С нашим приближением парень неохотно скинул босые ноги с дивана, сидя, как попало заправил-позапихал зеленую атласную рубаху в черные шаровары, всей хмуротой погляда, однако же, утверждая, что задницу отрывать от дивана не намерен принципиально.

— Так что, Максимушка? Говоришь, сублимации тебе не хватает? А как насчет экстраполяции плюс электрификации всей страны? Тьфу, зараза! Язык аж спиралью загнулся. Кто такие слова придумывает, их надо с конфискацией, чтоб годик поторчали в метро с единой фразой: «Подайте жертве филологической дискриминации!». Жванецкий, если чудом в метро окажется, оценит и подаст.

Взял меня под руку, подмигнул:

— А еще сейчас одно модное слово появилось, вообще хрен выговоришь, только если по слогам: само-и-ден-ти-фикация! По-нормальному если, так нехитро ведь: осознай, кто ты есть сам по себе, сформулируй и зафиксируй. Главное-то что? Зафиксировать. Тогда слово как должно звучать? Опять же по слогам… Само-и-ден-ти-фиксация? Так? Нет? а «фикация» — это уже что-то про фикалии. Или фекалии? Один хрен. Смысл такой: обгадиться и убедиться, что дерьмо не чье-то, но исключительно собственное. Подозреваю, что кто слово это талдычит, именно к тому и призывает. А ну их! Ну-ка, ты! Гений хренов! Перед тобой люди стоят… Мигом стулья!

Похоже, что «мигом» парень отроду ничего не умел… Но встал на свои не меньше сорок пятого, с оттопыренными большими пальцами ножищи, прошлепал нам за спину, приволок тяжелые стулья с кручеными ножками и явно ручной работы резными спинками. На диван шлепнулся после того, как мы сели.

— А теперь расскажи… Вот писатель из Москвы… Интересуется, почему уже полгода известного народного художника Максима Простакова ни на каких тусовках не видно. И что это с ним приключилось? Аль холсты закончились, аль кисти колонковые подорожали, али талант исчерпался?

Парень глянул на хозяина вопросительно, потом на меня, снова на хозяина, но, видать, не понял, всерьез разговор или так, по хохме…

— Ну, это… Автоавария… Сотрясение мозга… Конкуренты…

— То-то! — строго ответствовал Черпаков. — Покушение на народного самородка. Это вам не то, что, положим, в запой ушел или в психушку попал. Покушение! Даже западные радиостанции сочувствие выказывают и ладошки потирают от нетерпения, когда ж, наконец, объявится по новой… И какие в творчестве перемены ожидать следует после того, как мозги на место встанут. А перемены-то будут непременно! Конъюнктура просчитана. Самое время, чтоб сквозь мазню куполки шатровые проглядываться начали. Дескать, о вечном мыслишки стали посещать, что означает помудрение по причине сотрясения… Куполки должны этак ненавязчиво, будто невзначай и наперекосяк, будто с особым осмыслением… Сейчас чайку попьем и смотреть будем, какие достижения по этой части. А ну дуй, помоги Андрюхе стол оборудовать!

Когда парень отшлепал в сторону кухни, что в правом крыле мастерской за перегородкой, Черпаков подмигнул мне лукаво:

— Припомнил я книжку вашу, читал, давненько, правда, когда еще все читалось… Вы человек серьезный. Я по-своему тоже очень серьезный человек. У вас, как я понял, хобби — рыбалка. А у меня вот этот… Поначалу, конечно, был чистый бизнес. Долго рассказывать. Что есть бизнес по-нашему, по-новорусски, сами знаете. Чистое жульничество. Все так начинали. А теперь вот! Картины моего мазилы — в четырех европейских галереях. Имя его — в двух мировых каталогах. А если с кем из московских художников знакомы — многие могут похвастаться такой мастерской? А?

Тут, знаете, одна чокнутая бабуля из бывшего РОНО повадилась детишек водить на просмотр творчества моего мазилы. Поприсутствовал однажды. Полный абзац! По ее ученой теории выходит так, что все художники прошлого лишь фиксировали действительность в статике, чем в итоге и спровоцировали изобретение фотографии. На этом их заслуги закончились. Первые, эти, как их… экспрессионисты устыдились и подались в сторону модерна. Вот с них и началось вообще искусство живописи. Искушение не копировать, а открывать невидимое простому глазу. Искусство живописи, по ее теории, — это анатомирование предметного мира, выявление функций живых и неживых организмов… А цвет — это как бы расшифровка функции… Это что запомнил. Да, что она еще… Когда экскурсию приводит, требует, чтоб мой Максимушка на горизонте не отсвечивал, потому что он сам не знает, что творит, и знать не должен, потому что через его деревенские лапы душа мира соизволила приоткрыться понимающим, а он тут вообще ни при чем. Каково, а?! В добрые советские времена ее бы не то что к детишкам — к телятам не подпустили бы. Всю жизнь прожила в конспирации, если в РОНО работала, а нынче дорвалась… А может, поехала мозгами, кто знает, только…

В этот момент из кухни выдвинулась процессия: «джинсовый» Андрюха катил в нашу сторону изящнейший столик на колесиках, сзади плелся Максимушка все с той же хмуротой на роже. По краям столика четыре прибора: блюдце-чашка, а в центре литровая алюминиевая кружка, сверху по рукоять укутанная-закутанная чем-то меховым. Черпаков с азартом пояснял:

— Ага, значит, в чем смысл Андрюхиной заварки. Чай только забрасывается в кипяток, но ни в коем случае не кипятится, чтоб не выявились дубильные вещества. Герметика обеспечивает самонасыщение раствора. Ну и порция чая соответственна должна быть, чтобы компенсировать некипячение. И никакого сахару. Причем имейте в виду: то, что мы будем пить, не имеет ничего общего с так называемым чифирем, так что одно удовольствие и никакого банального балдежа. Правильно толкую, Андрюха?

Напомню, что Андрюхе за пятьдесят, потому смотрится откровенным холуем, и холуйство свое он демонстрирует соответствующей ухмылкой, ужимками, подмигиванием — в общем, крайне неприятен, если вглядываться… Он мне неинтересен, потому не вглядываюсь…

С торжественной осторожностью меховая нахлобучка снимается с кружки и небрежно отшвыривается в сторону. С клубами пара чайный аромат мгновенно заполняет пространство вокруг, все, в том числе и я, одобрительно и восторженно восголошаем нечто междометийное. Используя специальную на то рукавицу, Андрюха аккуратно разливает чай по чашкам. Максимушка в это время подтаскивает к столику еще пару стульев, хотя рядом диванчик, но, как я понимаю, стулья — часть ритуала. Пробуем одновременно. Я чай без сахара не пью, оттого вынужден изображать восхищение напитком, хотя, если откровенно, с души воротит, потому что, если это не чифирь, то что тогда чифирь, когда от одного глотка во рту словно веник зажевал…

Говорение, надо понимать, какое-то время также неуместно. В Японии я не бывал, но думаю, предпочел бы их церемонии. То, что японцы пьют, то хоть проглатывать можно без ущерба для пищевода… Кроме меня, у всех выражение лиц одинаковое — наслаждаются. В поиске выхода из ситуации, закрыв глаза, чтоб зрачки не выдали муку, сделал третий глоток, затем с кружкой в руках поднялся, будто бы выявляя интерес к интерьеру мастерской, и тихо этак, с крайне интеллигентным выражением на физиономии приблизился к стене, что напротив, увешанной иконами, церковной медью и бронзой. Иконы нынче везде, без икон нынче никак. Небольшой спец, угадал, однако же, — с полдюжины икон не старше семнадцатого века. Бронза и медь — католическая вперемежку с православной… Притом высматривал место, куда бы незаметно выплеснуть…

В левом торце мастерской два аккуратных ряда с полотнами Максимушки. Ряды не просто рама к раме, но с переборками из поролона. На виду же вообще ни одной работы. Мольберт пуст. Рядом с ним столик с красками и кистями — разложены в порядке, смысл которого мне не понять. Не похож Максимушка на аккуратиста. Скорее всего, то работа «джинсового» Андрюхи.

В гостях у творцов цвета я не впервой, и если чифирный аромат на какое-то время перебил запах красок, то уже за десяток шагов от источника чифировони краски снова брали свое, для меня волшебное, потому что в рисовальном деле бездарен от природы, и, как всякое недоступное и умению и должному пониманию, аромат красок для меня таинствен, порою до головокружения. Всю жизнь до боли завидовал тому, к чему неспособен, и перед способными имел тайное преклонение. Тайное, потому что люди творческие — хищные пожиратели поклонения и преклонения, и оглянуться не успеешь, как начнут по плечу похлопывать, я же панибратства терпеть не могу, потому что — всего лишь шаг до хамства, а на ответное хамство я легко провоцируем.

Конечно, пытался. Изучал закон или правила перспективы, и Флоренского про преимущества перспективы обратной почитывал, а на основании почитывания трудился понять иконопись. Но, как объяснили умные люди, всякое понимание во вред чувству, что, дескать, путь к снобизму… Тогда успокоился, решив, что чувством все же не обделен, чем и следует довольствоваться, а рассуждений станем избегать, поскольку ничего стоящего и уместного словами выразить не сможем.