Голос крови - Олег Юрьевич Рой

совсем житья нет! Бездельницей Элю в глаза обзывает! Типа ты только и знаешь, что одежками перед незнамо кем красоваться, нет бы лишний раз под плитой помыть! Одежками красоваться, как же! Лелику же надо гулять? Надо! Особенно сейчас. Нет, зимой тоже хорошо, зимой они станут снеговиков лепить и с горки кататься. Но сейчас – лучше.

Эля почти задремала, накрытая тишиной и безмятежностью. Прямо на ходу задремала. Девочки в группе «я мама!!!» многие писали, что засыпают на ходу – обычное дело. И надо стараться отдыхать, потому что зачем же маленькому вымотанная до предела мама? Маленькому улыбаться надо, разговаривать с ним, а поди поулыбайся, когда тебя бездельницей и дармоедкой честят! Эля спрашивала в группе – может, кто посоветует, как свекровь утихомирить – но кроме «на порог не пускать», ничего никто не написал. Некоторые наоборот своих свекровей расхваливали. Повезло. Посмотреть, что там у девочек новенького?

Она едва успела достать телефон и зайти в группу, как зеленую тишину аллеи прорезал женский крик:

– Стой! Держите ее! Она ребенка моего украла!

Эля вздрогнула, остановилась, принялась озираться. Украсть ребенка – это же… это же… Это кошмар! Что, если бы Лелика кто-то… нет! Даже и думать о таком жутко! Если бы не коляска, она бы, наверное, кинулась на помощь неизвестной женщине. Но никого с детьми вокруг не было. Только она сама да вдали, в темном тоннеле аллеи светилось бело-синее пятнышко еще одной коляски. Не сидячей, как у Лелика, а большой, младенческой.

Женщина, кричавшая про ребенка, выскочила из поперечной аллейки за Элиной спиной. Но побежала не в продолжение той же аллейки, а прямо к Эле. Та посторонилась – не можешь помочь, так хоть не мешай.

Лелик, проснувшийся от пронзительного крика, потянулся, выполз из коляски, держась за поручень, отпустил, шагнул вперед.

Та, что кричала про украденного ребенка, как раз поравнялась с Элей и, пробегая мимо и явно не замечая ничего и никого вокруг себя, толкнула ногой коляску. Прямо на Элю! Та взмахнула руками, но удержаться не сумела – шлепнулась на растрескавшийся бугристый асфальт.

И, падая, увидела, как безумная тетка, не прекращая движения, подхватила на руки Лелика!

Это было немыслимо! Невозможно!

Эля даже не закричала, таким неожиданным было то, что она увидела. Зажмурилась, потрясла головой – она была абсолютно уверена, что, когда откроет глаза, увидит стоящего за коляской Лелика. Конечно, ей померещилось! Это вспыхнувший внутри страх – что, если со мной, с нами такое? – нарисовал жуткую картину.

Глаза открылись с каким-то странным щелчком.

И ничего не увидели.

Только коляску. Конечно, коляска большая, за ней ничего и не увидишь.

И конечно, ей просто померещилось. Сейчас она встанет и увидит Лелика, как он стоит с той стороны и деловито пытается поднять свою карету. Такой же деловитый, как его папа. Она даже улыбнулась собственным страхам – вот дурочка. Надо будет Гере рассказать. Или нет, не надо, он рассердится. Девочкам в группе напишу, подумала она и попыталась подняться. Коленку прострелило острой болью. И бок тоже. И брюки, наверное, насмерть испорчены. Жалко.

Неловко, боком, как раненый краб, она сдвинулась на метр…

За коляской Лелика не было.

И вокруг – ни в аллее, ни в окружающей ее зелени – тоже. Но ведь прошло не больше минуты! Он и бегал-то еще не очень хорошо, далеко бы не утопал. Даже если бы свернул с аллейки. Костюмчик у него зеленый, но ножки-то голенькие! Издалека было бы видно! И далеко ли такой малыш уковыляет по неровной, покрытой опавшими ветками земле, по зарослям, хоть и не слишком густым, но неприятным? Нет, в лес он не ушел, конечно! Он тут, рядом!

Эля сдвинулась еще немного, заглянула в коляску. Лелик не умел забираться в нее сам, но куда еще он мог деться? Не утащила же его, в самом деле, вопящая тетка?

Внутри коляски было пусто. Эля зачем-то сунула туда руку, пощупала спинку, пеструю подушечку на сиденье.

Она даже закричать не смогла – горло перехватило от ужаса.

Надо бежать за этой ненормальной!

Уже не обращая внимания на стреляющую в коленке и в бедре боль, она поднялась. Нога, на которую Эля упала, слушалась плохо, но она поковыляла – криво, спотыкаясь, совсем некрасиво, как старая бабка. Ну давай же, давай, переставляй ноги!

И тут чьи-то руки схватили ее сзади. Обхватили, как гигантские клещи.

– Куды это ты поскакала? Нету такого закону, чтоб чужих детей воровать!

Неловко извернувшись, Эля заглянула за спину. Тетка, что сидела, сгорбившись, на скамейке – а может, другая, но вроде того, с таким же суровым «явсегдаправа» взглядом, как у свекрови – держала крепко.

– Пустите! Я ее догоню!

– Ишь чего удумала! Догонит она!

– Да как вы смеете? Пустите!

Но та держала крепко.

Парень со скейтом, бросив свою доску на скамейке, огляделся растерянно, подошел, остановившись шагах в трех. Глядел опасливо, но Эля посмотрела на него, как на спасителя:

– Помогите! Я… – горло перехватило так, что слова через него проходить не хотели. – Та женщина… – рыдания рвались неудержимо, Эля вдохнула поглубже, пытаясь справиться, но где там! – Ребенок, мальчик… – только и смогла выговорить.

Слезы хлынули градом, грудь жгло, рыдания сотрясали все тело. Если бы та, похожая на свекровь, не держала так крепко, Эля опять упала бы.

– Может, полицию вызвать? – неуверенно предложил скейтист, вытаскивая телефон. – Или сами разберетесь?

– Полицию? – Эля вдруг испугалась.

Если вызвать полицию – значит, все взаправду? Значит, Лелика действительно… нет!

Она замотала головой, словно отгоняя страшное. Но все еще державшая ее тетка веско заявила:

– Что, испугалась? Непременно надо полицию! Они тебе быстро объяснят, как чужих детей присваивать…

От ужаса Эля даже плакать перестала:

– Да как вы не понимаете?! Это моего ребенка она унесла! Видите, у меня и коляска, и все остальное…

– И коляску спроворила, ишь какая! Ребенок тебе что, кукла, что ли?

– Вы… вы сумасшедшая?

– Я те покажу – сумасшедшая!

* * *

«…год и десять месяцев… рост… вес… волосы русые, слегка вьющиеся… глаза голубые… за правым ухом родинка… одет в зеленый льняной костюмчик (шортики и рубашка с коротким рукавом)…» Зеленый – это жалко, подумала Арина, еще и бейсболка в тон, не за что глазу потенциальных свидетелей зацепиться, вот если бы какой-нибудь вырвиглазно-оранжевый… Строчки прыгали по слегка измятому листу вкривь и вкось – писал Мишкин, надо полагать, на весу – но почерк у него был крупный, округлый, как у школьника. Не то что у самой Арины – угловатый, почти рваный,