Черные алмазы - Мор Йокаи

Но теперь человек, сидевший в лодке, не следил ни за водным зеркалом, ни за таинственными знаками на стенах: он с тревогой наблюдал за воздухом и даже проверил замок проволочной сетки у своего фонаря — не открылся ли он?

Лампочка была окружена большим ореолом пара.

Воздух в подземной ночи принял какой-то синеватый оттенок.

Лодочник знал, что это значит!

Внутри лампочки Дэви вспыхивали искры пламени, иногда вспышки бывали сильными, и тогда проволока, раскаляясь, светилась красным светом.

Под землей разгуливали ангелы смерти!

Два призрака живут в пустотах угольных шахт: два свирепых духа, слуги смерти.

Один из них «взрыпад», другой — «гретан».

Я придумываю новые слова только в случае крайней необходимости. На сей раз я вынужден это сделать.

Мне нужно дать наименование таким величинам, которые еще не были известны Париз Папаи[5] и Мартону.[6] Это призраки штолен.

По-немецки их называют «das schlagende Wetter» и «das bose Wetter».[7]

Первое название я сочинил, скомбинировав части слов «взрываться» и «падать», а второе составил из старых понятий — гремучий газ и метан. На поверхности земли эти названья употребляются редко, зато пусть они послужат под землей.

Два этих призрака — грозные властители каменноугольных шахт.

Гретан подкрадывается незаметно, душным тяжелым паром сдавливает грудь, ходит по пятам за шахтерами, заставляет их умолкать, наслаждается их страхом; он не оставляет рабочих, когда они трудятся, не отстает от них, а попугает, помучит как следует и утихнет, — удалится, спрячется назад в свою нору.

Но что особенно страшно — это взрыпад! Примчится, взметнется пламенем, взорвется, зажжет штольню, разрушит своды, забросает шурфы, обвалит землю, превратит людей в прах.

Кто зарабатывает себе на хлеб под землей, тот никогда не знает, где ему суждено встретиться с тем или другим призраком.

Тайна взрыпада еще никем не разгадана. Считают, что он возникает от соприкосновения водорода с кислородом свободного воздуха.

Ну, а гретану одной лишь искры достаточно, чтобы стать взрыпадом. Стоит только кому-то легкомысленно приоткрыть лампочку Дэви, в шутку делая вид, будто он закуривает трубку, и вокруг забушует вулкан.

Одинокий лодочник с возрастающей тревогой следил, как воздух вокруг него все больше густеет, как бы превращаясь в туман, и принимает опаловый оттенок.

Он не стал дожидаться, пока вода достигнет высшей точки.

Вдоль пещеры по стене тянулся узкий выступ. Когда человек подплыл к нижнему его краю, он выпрыгнул из лодки, подтащил ее за собой на цепи и привязал к железному крюку, торчащему в другом выступе, а сам побежал вдоль стены пещеры. В одном месте перед ним оказался низкий ход, закрытый тяжелой железной дверью, — он распахнул ее, а затем аккуратно прикрыл за собой.

Подземный ход вел в штольни. В толще каменного угля были прорублены узкие аккуратные проходы, от которых шли боковые штреки, а в них полуобнаженные люди стучали острыми кайлами, отбивая куски черного пласта.

Кроме монотонного стука, ничего не было слышно. В каменноугольных шахтах не звучат ни песни, ни шутки, не раздается здесь даже обычное шахтерское приветствие: «Счастливо подняться!» Да и какое тут может быть счастье? Разве что — злосчастье.

Рты у всех рабочих были завязаны плотными платками, через которые они дышали.

В некоторых штреках угольный слой, зажатый двумя сланцевыми пластами, был так неглубок, что рабочие отбивали над собой кайлами пачки, лежа навзничь; так, ползком, они продвигались вперед, а груженные углем санки толкали перед собой.

Явившийся из пещеры мужчина ничем не отличался от рабочих: одежда его была так же, как у них, запачкана углем, руки были так же грубы, он так же, как они, ходил с кайлом и молотком, но его все узнавали. И, пока он шел по галерее, каждый шахтер, мимо которого он проходил, на минуту прекращал работу, опускал кайло и коротко шептал: «В шахте гретан».

«Бог нас не оставит!» — слышалось в ответ.

Каждый идущий навстречу забойщик, саночник — все повторяли эту тревожную фразу: «В шахте гретан».

Газ и на самом деле наполнял шахту. И все эти люди, которые спокойно расхаживали по штольням, стучали кайлами, возили тачки, были в когтях у верной смерти, словно осужденные в камере смертников. Газ, который давил им грудь, чей запах они ощущали, газ, заставлявший их лампы гореть необычным пламенем, достававшим до самого верха проволочной сетки, был дыханием смерти; достаточно одной искры — и все, кто сейчас жив, станут трупами, будут погребены, а наверху, над их головами, зарыдают сотни вдов и сирот. В лампочках Дэви полыхало яркое пламя, сквозь него просвечивал фитиль, словно раскаленный докрасна кусок угля: такое пламя означает смертельную опасность, его сдерживает только проволочная сетка (тюрьма для огня); и проволока тоже раскалилась докрасна, но все же держала в плену дух огня, как перстень царя Соломона — демона.

А шахтеры все так же спокойно ходили по штольням и, наступая на ноги ангелам смерти, продолжали трудиться, как и те, кто под лучами божьего солнца на благоухающих лугах косит свежую траву.

Человек, расхаживавший среди них, был владельцем этой шахты.

Звали его Иван Беренд.

Он был и штейгером, и директором, и горным инженером, и счетоводом-казначеем — все сочетал в одном лице.

Дел у него было много.

Неплохая все-таки поговорка: «Коли надо, сделай сам, а не надо, доверь другому!»

Когда шахтеры видят, что работодатель проливает пот с ними вместе, — это закаляет их души.

И если шахта наполнялась опасным газом, с уст ее владельца раздавалось такое же предостережение встречным, какое повторяли рабочие: «В шахте гретан!» Они видели, что их жизнь и свою жизнь хозяин ценит одинаково.

Шахтовладелец не убегал, почувствовав опасность. Спокойно, хладнокровно он отдавал распоряжения: пустить воздушный насос, изменить температуру в штольне; приказывал рабочим сменять друг друга не каждые шесть часов, а через три часа; садился в мешок из буйволовой кожи, спускался в шахтный колодец и сам проверял, не опасны ли новые разработки. Железной слегой ворошил угольную труху — не пропрела ли? Не забродила ли в ней серная кислота — это может привести к самовозгоранию. Когда внизу заработал вентилятор, а вверху на поверхности земли воздушный насос, хозяин сам стал возле анемометра — изящной, маленькой машинки вроде детской вертушки; крылья ее из тонких листочков сусального золота, ось вращается на рубинах, а диск приводит в движение сто-зубчатое колесо. Вращение колеса показывает, как сильна тяга в штольне. Она не должна быть ни сильнее, ни слабее движения гретана — за этим следил сам владелец. А отдав все распоряжения, сам все проверив, подождав, пока не закончат намеченные им работы, он последним поднялся в клети на свет божий.

Свет божий? Да где ж он тут?

В долину Бонда солнечный свет обычно не проникал. Но отчего?

Оттого, что она вечно была окутана облаками густого дыма.

Это был черный пейзаж, написанный копотью.

Дороги, что вели в долину, были черны от шлака, дома черны от сыпавшейся на них сажи, леса и поля — от тонкой угольной пыли, разносимой ветром с гигантских холмов из каменного угля, который сваливали со скрипучих тачек, складывали высокими конусами, а оттуда лопатами снова нагружали на телеги; и все мужчины и женщины, трудившиеся на этих работах, были черны от копоти. И если бы в ближних лесах водились птицы, то и они, вероятно, тоже были бы черными.

Каменноугольная шахта, обложенная снаружи глыбами угля, сверкающего металлическим блеском, находилась на пологом склоне холма, переходившего постепенно в нагорье, на котором вдали виднелись башни господского замка. Они-то были черны лишь от времени.

А к подножью склона подступала долина, на дне которой находились коксовые установки. Это была группа громоздких строений с четырьмя большими трубами. Днем и ночью трубы извергали дым — то белый, то черный. Там из угля удаляли серу; только после этого его можно было использовать для плавки руды.

Дело в том, что одним из главных потребителей угольной шахты был металлургический завод, работавший на склоне соседней горы. Этот завод дымил сразу пятью трубами. Когда из его труб шел белый дым, над коксовальными установками клубился черный, и наоборот. Они окутывали долину неподвижными тяжелыми облаками, и даже солнечные лучи, пробиваясь сквозь их толщу, становились грязно-бурыми. С заводского двора под гору низвергался ржаво-красный поток, а из угольной шахты вытекал черный, как чернила. В долине оба они сливались в одно русло и бежали дальше вместе. Некоторое время ржаво-красный пытался бороться с черным, потом сдавался, и в конце концов через черные леса и поля победоносно мчался черный поток.