Стрекозка Горгона - Елена Гостева

Глава 5

Анастасия исчезновение своё объяснила тем, что память потеряла: шла-шла куда-то по дороге, не зная, зачем. На гнали её цыгане, расспрашивать стали, а поскольку не могла девица вспомнить, кто такая и откуда, взяли к себе. И только после рождения второго сына, Сенечки, память вернулась. Целищевым можно было бы и далее делать перед обществом вид, что дочь не нашлась, но отец, проведя бессонную ночь, на следующий день сам поехал в табор. Поговорил со старшими, познакомился с тем, кто стал ему зятем. И понравился ему молодой цыган! Почтительным тот оказался, говорил уважительно, при этом тесть отметил у него волевой смелый взгляд, как у людей, обладающих властью. В таборе тот не последнее место занимал, и по всему видать, богатым был: оружие на нем самом и сбруя на лошади золотом да серебром сверкали.

– Эх, ежели бы он дворянином был, иль хотя бы купцом, а не цыганом, то лучшего для дочери я бы и не желал! – сокрушался Павел Анисимович. – Ведь ты под у май, вон у Стюры зять горьким пьяницей оказался, а у Селезневых – картежник, все приданое жены спустил, и говорят, что жену поколачивает. А этот, наш-то, похоже, что надежнее. Как несправедливо, что он – цыган!

И он даже предложил зятю в доме его жить, сказал, что раз сыновей у него забрал Господь, то готов принять его, отца своих внуков. Общество, мол, поначалу возмущено будет, но привыкнут, и тот хорошим поведением сможет со временем уважение завоевать. Кхамоло отказался, и отказался столь категорично, усмехнувшись презрительно, как будто ему вместо заслуженной груды золота медный грошик к ногам бросили. Целищев не стал настаивать. Долго рассуждали они, как дальше жить, поскольку старый отец желал видеться с дочерью, с внуками (хоть и цыганята, а – родная кровь!), а цыган не хотел жену терять. А сама Анастасия Павловна стала уже равнодушна к своей судьбе: жизнь в чуждом для нее мире сделала её безвольной. Она в таборе была чужой по крови, не могла прижиться, но знала, что и общество дворянское уже отторгло её, там для всех она, как прокаженная. В то лето табор долго стоял возле их имения, а на зиму пошел в Малороссию, вместе с ним ушла и Анастасия с детьми. Кхамоло пообещал вернуться следующей весной. Чтобы выполнил он обещание, Павел Анисимович сказал, что большой луг на берегу Аргунки, за дубравой, будет отныне за Анастасией числиться, и что могут цыгане приходить и располагаться на нем в любое время. И весной цыгане пришли, снова лето провели цыганята вместе с Телятьевыми, а на зиму ушли туда, где теплее. Когда умерла Анна, Анастасия больше не стала родителей покидать. Зиму с сыновьями проводила в имении, а весной, когда появлялся табор, уходила к мужу. Потом и Кхамоло далеко уходить перестал, кое-кто из их табора к оседлой жизни перешел, в городах неподалёку приют нашли.

Так Николай с Семеном стали жить в одном доме с Татьяной. Сергея и Юрия Лапиных сюда часто привозила их бабушка, Глафира Ивановна, которая Прасковье Евдокимовне приходилась двоюродной сестрой. Дом Лапиных был в уезде единственным (кроме родительского), где принимали цыганят и их мать. Поскольку мальчики крепко сдружились, то когда к Сергею были посланы учителя из Петербурга, тот настоял, чтобы Николай (иль КалО – таким именем того звали в таборе) учился вместе с ним. А после те же учителя занимались с Юриком, Сеней и Таней.

Глава 6

То ль Серж, то ль Кало первым назвал Танюшу стрекозой, не помнили, но она и впрямь была похожа на стрекозу – шустрая, юркая, как стрекозка, и к тому же худенькая, с огромными глазищами в пол-лица не совсем понятного цвета. В лесу глаза её бывали ярко-зелеными, как листья липы с капельками росы, на берегу реки иль озера синели, а когда на небо засматривалась, в бирюзе их поблескивали золотые искорки. Чем не стрекоза?

Сержа, Таню и Кало родня прозвала лихой троицей, очень они озорничать любили, шумными, опасными играми увлекались. Юрий, что был младше Танюши всего на полгода, тоже рад был принимать участие во всех их затеях, но частенько болел, и, похоже, виной тому опять же была их «лихая троица». Как-то раз зимой Таня придумала повторить Суворовский переход через Альпы, в «армию» набрали ребятишек крестьянских. Гор поблизости не было, но зато по лесу проходил очень глубокий овраг, который дети сочли вполне подходящим. Для перехода выбрали самый высокий и отвесный склон. Почти все дети, покувыркавшись, побарахтавшись в глубоких сугробах, «взяли приступом», выбрались на другую сторону, а Юрий застрял – его нога попала под упавшее дерево, не заметное в снегу, и просидеть в западне пришлось долго. Пока его хватились, пока вытащили, пока домой доставили, он успел промерзнуть насквозь, и как потом ни оттирали, ни отпаивали, он всё равно расхворался. Бабушка строго отчитала Сергея и Татьяну, потребовала, чтобы они больше не таскали за собой ребенка. «Вы, фронтеры-понтеры, творите что хотите, вам, как вижу, ничего не делается, но уж Юрика мучить я вам не позволю»

Семёна сия троица брала не всегда и не везде по другой причине: ему самому военные игры не нравились, он рос неповоротливым увальнем, мечтательным, добродушным, больше всего желал научиться играть на скрипке лучше всех. Как-то летом взяли его с собой в игру, и из одного «штаба» отправили с донесением в другой, потом и сами пошли туда, но Сени не обнаружили. Выходило, что связной не дошел. В плен, что ль, к кому попал? Отправились на поиски и обнаружили мальчишку возле поваленной ветром сосны. Ствол её расщепился и обломался неровно: острые щепы, лучины разной длины и толщины торчали из высокого пня. Сеня проводил пальцем по ним или дергал за самые высокие и тонкие лучины и резко отпускал, а они отзывались разными голосами: «Тре-ень!» «Ди-и-инь». И слушал, как заворожённый. Когда Николай грозно окликнул его, обернулся со счастливым видом: «Кало! Ты послушай, как эта сосна звенит! Из неё бы, пожалуй, надо скрипок наделать! Как жаль, что я не умею этого!» Семён, найдя поющее дерево, был так очарован, что обо всём позабыл, и не сразу понял, за что его старший брат отругать хочет. Ну как такого в военные игры брать, если он с ролью связного справиться не мог!

Антон был старше Тани на семь лет, стеснялся ребячиться вместе с малышней. Хотя с Николаем и Сергеем он всё ж успел поиграть. Когда его просили помочь со строительством редута, равелина иль какого другого укрепления, он не отказывался: сначала у деда выспрашивал, как это всё должно выглядеть, чертежи составлял, потом руководил младшими. Иногда и сам увлекался до того, что в игре принимал участие. Бывало, что мать иль тётя пошлют его за малышней, так как подходило время обеда, а он, найдя их, видит, что у них там «бой» в самом разгаре, изображал из себя парламентера, просившего о мире, или адъютанта главнокомандующего, который передавал приказ о передислокации. Но когда Антону двенадцатый год пошёл, его в кадетский корпус отправили, и старший брат исчез из жизни Тани надолго.

Глава 7

В лапинском доме на верхнем его этаже жила, скрытая от всех, младшая сестра Глафиры Ивановны, Софья. Её жених умер накануне свадьбы, и девушка от горя заговариваться стала. С ней бывало всяко: случались и помрачнения рассудка, бывали и светлые дни, но с обществом видеться она более не могла. Родные спрятали её от людей. Всем было объявлено, что девица в монастырь далёкий увезена. И только самые-самые близкие, да немногие верные слуги знали, что монастырём для неё стал дом старшей сестры. Случалось с Софьей иногда, что она, как бы в беспамятство впав, пророчествовать начинала. Говорила, как в воду глядела. Раз, когда еще молодая Прасковья Евдокимовна была у неё и, наверное, слишком жалостливо смотрела на затворницу, сказала:

– А ты, Прасковья, над моей-то судьбой не плачь. Береги слёзы, тебе они самой понадобятся. Проживёшь ты долго, да только и будешь знать, что хоронить одного за другим.

Когда пропала Анастасия, Павел Анисимович приказал крестьянам реку облазить, лес прочёсывать, а Прасковья кинулась к Лапиным, к Софье. И та, уйдя в себя, посидев с закрытыми глазами некоторое время, пошептав что-то, подумав, сказала:

– Жива она, не ищите по рекам-то. Цыгане её свели.

Прасковья Евдокимовна послала сыновей с помощниками табору вдогонку, да цыгане умели прятать украденное. Сколько ни догоняли кибиток, телег цыганских, а все были не те, другие…

Сергей уже большеньким был, когда Глафира Ивановна осмелилась его сестре показать, и он запомнил эту странную женщину: похожа на бабушку, но задумчивая, грустная очень. Она разглядывала его долго, мальчик ёжился под пристальным взглядом, но при нём Софья Ивановна сказала только:

– Пригоженький мальчонка, ишь как на мать-то свою похож.

Мать Сергея приезжала в имение только раз и даже не подозревала о существовании тётки, но та с верхнего этажа, из своей кельи наблюдала за ней, оценила красоту невестки.

Сергей потом уже тайком от бабушки иногда забирался наверх и подсматривал в щелочку за чудной затворницей: то она, растрёпанная, неприбранная по комнате с причитаниями ходила, громко ругала кого-то, хотя рядом никого не было, то потом он видел её причёсанной, одетой аккуратно, сидящей тихонько у окна. Один раз, когда Софья была такой задумчивой, пригорюнившейся вдаль глядела, осмелился зайти в комнату, остановился смущенный и любопытствующий перед нею. И она подозвала его к себе, снова внимательно разглядывала, добрыми были её глаза, добрыми и печальными. Сказала ему: