Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками

него стоит!» – прогнусавила девица в голубых подвязках, лаская свои соски.

«Заткнись! – прикрикнул на нее композитор. – Извините, эти девицы уже набрались и не соображают, что несут, простите их», – добавил он, опустив голову, и я успел заметить у него на лице точно такое же выражение, как тогда, когда я принес ему ремень.

В этот момент мною овладел запах, который носился в этой огромной комнате, – это был запах женских тел. Затем я спустился на свое рабочее место и разревелся, чтобы хоть как-то унять желание, которое меня парализовало. Сейчас я знаю, почему я ревел, а тогда я был не в состоянии выразить это словами.

– Вот в двух словах моя история. Спасибо, что так терпеливо выслушал всю эту чушь, – сказал он, похлопав меня по плечу.

Я не знал, что ответить. Мартышка сунул пакетик с кокаином в карман моей пижамы и вышел из номера. Я тут же принялся мастурбировать, но чем сильнее было возбуждение, тем более вялым становился мой член. По щекам стекал пот и падал крупными каплями на пол. Тут я почувствовал жестокую боль в сердце. Я запаниковал и уже хотел было выбросить остатки порошка в унитаз. Занимался день, а мне все никак не удавалось заснуть. Я снял трубку и позвонил другу в Японию. Этот разговор обо всем и ни о чем мне помог. Я немного успокоился.

На следующий день, будучи, правда, в совершенно разбитом состоянии, я сумел завершить свою работу; мой бомж-японец так и не появился.

Его не было видно и все последующие дни, вплоть до моего отъезда. Как обычно, я шатался с Мартышкой по ночным клубам и кабакам, однако тот ни словом не напомнил мне о том, что рассказал. Несомненно, возможность выговориться позволила ему перевернуть эту страницу. Для меня же здесь все только начиналось.

Я вернулся в Японию. Несмотря на сентябрь, все еще стояла удушающая жара, и у меня было такое впечатление, что листок бумаги оттягивает мой карман, как кусок железа: тот самый листок с номером телефона, который мне дал бомж, достававший меня с ухом Ван Гога. На этом клочке бумаги, казалось, выкристаллизовалось все то напряжение, которое я испытал в Нью-Йорке. Сразу же по приезде я хотел было позвонить в Нариту, но потом передумал из-за невообразимого шума на аэровокзале. Я поехал в офис проверить качество отснятого материала и надеялся позвонить оттуда, но бесконечное снование персонала меня разохотило. Когда я вернулся домой, было уже поздно, но спать мне не хотелось совершенно, вероятно, из-за разницы во времени. Я выпил пива, чтобы расслабиться. Номер телефона отпечатался у меня в памяти, хоть я и не пытался запомнить его. Я понял, что этот листок, лежавший на столе, полностью овладел мной.

«…Позвони по этому номеру, скажи, что от меня, и тебе дадут денег», – предложил бомж.

Я так и не понял, что он хотел этим сказать. Мне никак не удавалось уснуть. Много раз я уже собирался снять трубку, но вовремя себя одергивал: «Сейчас слишком поздно, позвонишь завтра».

Назавтра я услышал в трубке чей-то голос: «Меня нет дома, оставьте ваше сообщение…»

Я повесил трубку. Какое сообщение я мог оставить? На этом клочке бумаги не было ничего, кроме номера телефона. Конечно, я мог назваться, но, так как я был не в состоянии уточнить цель моего звонка, я просто нажал на рычаг, ничего не оставив на автоответчике. Голос был женский, невыразительный, голос, который вызвал во мне какое-то необъяснимое беспокойство, с которым я никак не мог справиться. Я позвонил в офис и сказал, что сегодня не приду, что у меня температура.

В голосе этом не было ни жесткости, ни холодности, но он, казалось, хотел предупредить, чтобы не оставляли бессодержательных сообщений. Хотя даже нет, здесь было что-то другое. Я много раз слышал чужие сообщения, мне приходилось попадать и на более сухие голоса, и на более резкие, но в голосе этой женщины было что-то неуловимое. Что? Сила. В любом учебнике по кибернетике написано, что сообщение – это необработанная информация, и информация прежде всего для того, кто ее получает, и во всех смыслах слова – призыв; голос же этой женщины категорически не допускал никакого взаимодействия. Голос был довольно высокий: ей, наверное, было между тридцатью и сорока. Я долго не мог понять, что напоминает мне этот голос: холодный ветер, резкий шквал, прорезающий джунгли, порыв, предвещающий приближение бури? Джунгли! Я немного преувеличиваю, но он напомнил мне именно шквал, который я ощутил, едва высадившись на Окинаве. Тяжелые серые тучи гнало с океана, и они в один момент затянули весь остров. Гигантская тень легла на пляж, прогнав сияющее солнце. Я побежал прятаться под деревья, и там-то как раз и почувствовал, как в спину мне ударил холодный ветер, прорезавший тропические заросли. Ветер холодный и колкий. Ветер сухой, тот, что влечет за собой ураганы, разрушительные наводнения. Большие капли дождя, размером с ладонь, стали обрушиваться на землю. «Голос этой женщины был неким предупреждением», – думал я и не понимал, как это возможно, чтобы у нее был такой голос. Я попытался спокойно разобраться в ситуации. Я обладал информацией, а эта женщина была наделена некой независимостью, способной отвергнуть любую форму взаимодействия, она никогда ничего не просила для себя самой. Я хочу сказать, что женщина, ожидающая результатов конкурса или сообщения о месте и часе свидания, никогда бы не выразилась так, как она. Ничего профессионального, ничего, что имело бы отношение к домашней сфере. Я пытался подобрать точное определение. Несомненно, существовало какое-то специальное слово для того, чтобы определить тон этого голоса. Слово это было здесь, невидимое, будто прячущееся за пустыми клетками кроссворда в ожидании, когда его разоблачат. Упадок?

Как будто близко, но не то. Грусть, одиночество… Это слово заключало в себе все эти оттенки, но… Что же это? Холодок пробежал у меня по спине, когда я наконец нашел его.

Отчаяние.

Это не было отчаяние, явившееся результатом экономического краха или