Похороны месье Буве - Жорж Сименон

Ее муж, высокий, сутулый, черноволосый, как и она, был одет так, как никто не одевался в этом квартале, во все серое.

— Вот уже двадцать лет, — сказал он, — как моя жена не имеет вестей от своего отца. Можете представить себе, что она почувствовала, когда вдруг прочитала в газете…

— А вчерашней газеты она не видела?

— Так получилось, что мы были за городом, у друзей. И только сегодня после полудня, когда вернулись…

Мадам Жанна так и разговаривала стоя, переводя внимательный взгляд с нее на него и пытаясь угадать, о чем они ее попросят.

— Наверное, смотреть на него не разрешается?

— Кто это может запретить? Ключи у меня. Ведь это я обо всем хлопотала вместе с соседками.

— Я не знала. Я думала, что, может быть, учитывая обстоятельства…

Она взглянула на мужа, словно спрашивая совета.

— Моя жена хотела бы задать вам несколько вопросов. Она очень разволновалась и не знает, с чего начать.

Руку она, во всяком случае, разжала, и смятая банкнота теперь лежала на столе.

— В газете написано, что именно вы вели его хозяйство. Я уверена, что он доверял вам и был с вами откровенен. Он когда-нибудь упоминал обо мне?

— Никогда.

— А о моей матери?

— Тоже нет, и вообще ни о ком.

— Вы хотите сказать, что он вообще не разговаривал.

— Почему же, разговаривал, как все люди, о погоде, о Париже, о том, что происходит в мире, о других жильцах, о молодом Венсане, которого вы видели на лестнице.

— Он был грустный, замкнутый?

— Нет, мадам. Он казался очень счастливым.

— Он получал много писем?

— Никогда не получал.

— А… как бы это сказать… он жил бедно?

Выговорив это, она невольно заглянула в каморку. Фердинанд только что проснулся и в одних кальсонах направлялся к туалетному столику. Консьержка задернула занавеску.

— Он ни в чем не нуждался. Был вполне доволен жизнью. Утром я готовила ему завтрак, который он съедал в постели, прочитывая газету. Потом одевался, выходил, здоровался со мной и шел на прогулку. В это время я убирала у него в спальне. Он был очень аккуратный. Часто я видела из окна, как он прогуливался перед лотками букинистов на набережной. Он знал всех букинистов и любил поболтать с ними.

— Он покупал редкие книги? — спросил муж.

— Не книги. Только дешевые картинки, такие продавали в бакалейной лавке в моей деревне, когда я была девчонкой. Очень часто ходил на бульвар Сен-Мишель купить колбасы, приходил с маленьким свертком и съедал ее прямо у окна.

— Он пил?

— Ни капли спиртного не брал в рот. Не пил ничего, кроме воды. И еще кофе. Но всегда не больше двух чашек в день.

— Он болел?

— Принимал какие-то таблетки, которые всегда носил в маленькой коробочке в кармане, но я никогда не видела его больным, кроме одного раза, когда его свалила простуда, это было два года назад, и три дня он лежал в постели. После обеда он обычно ложился поспать, потом, если была хорошая погода, снова шел на прогулку и почти всегда возвращался к девяти часам.

— У него никто не бывал?

— Никогда.

— Вы уверены, что он никогда не говорил обо мне? Меня зовут Надин.

— Нет, мадам.

— И вы не видели где-нибудь у него фотографию маленькой девочки?

— Нет, мадам.

— Но какие-то его бумаги вы видели?

— Какие бумаги?

— Ну, у всех есть какие-нибудь бумаги, документы, справки, старые письма?

— У него не было.

— Моя мать заходила в квартиру?

— Вместе с инспектором полиции.

— Вы разрешите нам тоже зайти?

Разумеется! Мадам Жанна была даже рада показать им спальню и покойного, как будто назло той, другой. Но они ошибались, если думали, что она позволит им хоть к чему-то прикоснуться.

Консьержка пошла по лестнице первой. Это уже превратилось в ритуал. На лестничной площадке она заставила их подождать, пока сама зажжет свечи. Потом, наконец, ввела в гостиную, где еще утром вытерла пыль, и посторонилась перед дверью в спальню, в которой жужжали три мухи, которых ей так и не удалось поймать, и уже начинал распространяться тяжелый дух.

Ей было приятно продемонстрировать, что она совсем не боится мертвого тела и что они с покойным были друзьями.

— Вот какой он спокойный. И улыбается.

От нее не укрылось то, с каким сожалением они обозрели печати на всех дверцах и ящиках.

— Я уверена, что отец хотел меня найти. Если бы я знала, что мы жили в одном городе!

Мадам Жанна обратила внимание, что молодой женщине не пришло в голову сотворить крестное знамение веточкой самшита, она, видимо, даже не поняла ее предназначение. Как и ее муж. Она только бессмысленно вытирала сухие глаза платком, рискуя оторвать длинные приклеенные ресницы.

— Когда будут похороны, еще неизвестно?

— Мы подготовили все к завтрашнему: приличные похороны, с отпеванием в церкви, но только что явились из полиции и велели подождать.

Посетители снова переглянулись. Им не терпелось выйти на солнце, на свежий воздух, но в то же время они были разочарованы и не решались покинуть дом, как будто еще чего-то ждали.

— Наверное, мне, как и матери, надо сообщить свой адрес полиции?

— Может быть. Это ваше дело.

— Вы уверены, что он жил счастливо?

— Да, мадам.

— Благодарю вас.

Пока мадам Жанна закрывала дверь на ключ и прятала его в карман юбки, посетители успели спуститься донизу. По-прежнему сидящий на ступеньках мальчуган осмотрел их снизу доверху еще более подозрительно, чем консьержка.

В вестибюле они нерешительно остановились.

— Если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное для нас… — сказал мужчина, держа наготове визитную карточку. — То есть для моей жены… Она много лет назад поссорилась со своей матерью: если вы видели эту особу, то должны все понять. Из-за матери она почти не знала своего отца. И все же маловероятно, чтобы он не помнил ее и не хотел с ней встретиться. — Тут он, наконец, протянул визитку. — Я буду вам бесконечно признателен. Днем можете звонить мне на работу. А справа — домашний адрес.

И они ушли, она — покачиваясь на высоких каблуках, а он — сутулясь и доставая сигарету из серебряного портсигара. Захлопнулась дверца такси.

Перед тем как машина тронулась, было видно, как они заспорили, точно упрекая друг друга в неловкости.

На карточке консьержка прочла:

ФРАНК ЖЕРВЕ И ВИЛЛИ ГОЛДШТЕЙН

Старинные картины

135 бис, улица Сент-Оноре

Голдштейн был зачеркнут. Зато приписан домашний адрес: набережная Пасси, 62.

Париж сиял, как и накануне, так же трепал тяжелую листву деревьев горячий ветер, так же отражалось в витринах и накаляло крыши солнце.

Бесцветный человечек, похожий на страхового агента или коммивояжера, продающего пылесосы, тихо постучался в окно каморки, как раз когда Фердинанд собирался пообедать на кухне, прежде чем отправляться на работу. Это был месье Бопер.

— Я не побеспокоил вас, мадам Лельяр?

— Входите. Присаживайтесь. У вас есть новости?

— Не много. Скорей уж надеюсь услышать что-нибудь от вас.

Он смотрел на нее так, будто знал, что у нее есть, что ему порассказать.

— Только что приходила его дочка с муженьком. Оставили мне визитную карту. И даже положили на стол сто франков.

— Она ничего не сказала?

— Говорила о документах, фотографиях. Они заходили к нему.

— Больше никто не приходил?

Бопер тщательно переписал адрес в толстую записную книжку, перетянутую резинкой.

— Кроме соседей, больше никто.

— Видите ли, мадам Лельяр, похоже, эти люди правы.

— В чем это они правы? — вскинулась она.

— Настоящий Буве умер два года назад в Индокитае.

— Да разве не может быть двух разных Буве?

— Только не с одной и той же записью о рождении. Я хотел бы точно знать, не рыщет ли тут вокруг вас кто-нибудь еще, кто, возможно, знает всю правду.

— Ну, кроме той старой девы…

— Какой старой девы?

— Я обратилась к ней «мадам», а она поправила: «мадемуазель». Ей лет семьдесят, а то и больше.

— Правильно.

— Что правильно?

— Потому что все, кто знал месье Буве прежде, несомненно, люди пожилые.

— Об этом я не подумала.

— Когда она приходила?

— Вчера ближе к вечеру. Пришла самой первой. Я подумала, что она ищет комнату, такие, как она, обычно ищут маленькую комнатку с окном во двор.

— Вы хотите сказать, что одета она была очень скромно?

— Бедно. Она даже не осмелилась войти. Я сама вышла к ней навстречу.

— И что она вам сказала?

— Почти ничего. У нее так дрожали губы, что она вообще не могла говорить. Очень толстая, лицо бледное и круглое, глаза большие, как у ребенка. Показала газету, как они все, и пробормотала: «Ведь это здесь, да?» Я увидела у нее в руке букетик фиалок. Это меня тронуло. Я спросила: «Вы его знали?» Я подумала, что она живет тут неподалеку и ей приходилось беседовать с ним, когда он совершал свои прогулки по утрам или после обеда. «Вы, — говорю, — хотели бы на него посмотреть?» Она качает головой: нет. А сама, кажется, вот-вот расплачется. Спросила еще, не мучился ли он перед смертью и есть ли на что его похоронить. Я ответила, что есть, что у него были деньги, что я уже начала собирать пожертвования и завела список, тут она принялась рыться в сумочке, но достать ничего не успела, потому что в этот момент появилась вампирша.