ЧАС КОШКИ - Эйми Ямада

Просто временами меня начинало глодать смутное беспокойство. Я что-то слишком «запала» на Спуна. Мне было страшно, что я превращусь во фрагмент головоломки под названием «Спун».

После работы я заглянула к одному своему дружку, с которым у меня были легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Он был моим «соучастником», и я была для него примерно тем же. В тот вечер он проделал со мной все, что обычно, он отлично знал мою душу и тело, однако я ушла от него странно разочарованная. Я поняла, что уже начала впадать в наркотическую зависимость от Спуна. Когда я вернулась домой, Спун крепко спал, лежа ничком поверх покрывала. На полу стоял стакан с джином. При виде голых ног Спуна я разрыдалась.

— Ким… Что случилось? Ты что, плачешь? Да что с тобой? Тебя кто-то избил?

Спун проснулся оттого, что мои слезы капали ему на ноги. Похоже, он считал, что я могу плакать только в двух случаях: когда занимаюсь любовью и когда меня бьют.

— Ничего со мной не случи-и-лось…

— Тебя кто-то обидел!

— Нет… Просто мне стало так тоскливо, так плохо без тебя…

— А, ну это понятно. Само собой.

Что значит — «само собой»? Но он, не дав ничего прояснить, потащил меня в постель и принялся сдирать с меня одежду, словно разрывал пакетик с карамелью. Потом его язык принялся вылизывать мое тело — и вдруг замер, словно окаменев. Я посмотрела на себя — и похолодела. На груди красовался лиловый засос.

Спун был так ошеломлен, что даже пальцем не тронул меня. Его руки, державшие меня за плечи, тряслись мелкой дрожью. Ну, в этот вечер мне предстоит расстаться с жизнью. Я собрала все свое мужество и посмотрела прямо в лицо Спуну. Я думала, что увижу бешеные от ярости, сумасшедшие глаза, но в них плескались отчаяние и безнадежность.

Спун, не смотри на меня такими глазами!

— I AM SAD! I AM SAD![4] — отстукивало сердце Спуна, словно телетайп.

По моему лбу потекли струйки холодного пота. Я не должна допускать, чтобы он смотрел на меня с таким выражением! Пусть лучше он до конца своих дней остается бесчувственным идиотом… Я выжала из своих мозгов все, что только смогла.

— Спун, — сказала я, — если ты будешь ставить мне засосы на такие места, я не смогу носить открытые платья! Будь осторожней, очень тебя прошу.

— Ах, вон оно что… Выходит, это я сам вчера ночью…

Он просиял и, повалив меня на кровать, как-то растерянно и бестолково овладел мною.

Перевести стрелки. Я и сама не предполагала, что моя хитрость может сработать.

Я радостно перевела дух. И подумала о том, насколько мучительно ранит Спуна его ревность — и какую мучительную боль она причиняет мне. Печаль Спуна была моей печалью.

Я люблю этого оболтуса!

При этой мысли я покраснела и подняла взгляд на Спуна.

Спун тоже посмотрел на меня с удивлением и замер.

— Ты чего?

— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я тебя люблю.

При этом у меня, наверное, было такое торжественное выражение лица, как если бы я объявила, что сегодня на ужин у нас креветки.

— Я знаю. Я же сказал, это само собой.

Значит, другого и не дано? Я и Спун — единственно возможное сочетание в этом мире? Во всяком случае, ясно одно: на моем сердце вытравлено тавро — «Спун».

Мы валялись на травке в дальнем уголке парка и на двоих курили косячок. Люди проходили мимо, даже не подозревая, что мы вот так, в наглую, балуемся марихуаной. Время от времени Спун, прищурив один глаз, пускал дым в Осборна. Когда Осборн вконец сомлел, словно объелся кошачьей мяты, Спун зашелся от смеха. Я куталась в толстое пальто из шерстяной байки и открывала банки с пивом одну за другой. Был теплый и ясный ноябрьский день. Солнце светило одуряющее ярко. Когда я прикрывала веки, глаза застилала зелень, цвета весенней листвы. Протянув руку, я нащупала жесткие джинсы Спуна. И поняла, что он намерен сорвать поцелуй, потому что всякий раз перед тем, как поцеловать меня, он щекотал ресницами мою щеку. Ветер сорвал со Спуна панаму, которая была явно не по сезону, и Осборн, вскочив, принялся играть с нею. Спун, не надо дуть мне в рот, ты ведь не на кларнете играешь. Ну, пожалуйста. Please.

Мы стояли на автобусной остановке перед парком и жевали крупно нарезанные сосиски. Они были слишком обильно политы горчицей, и время от времени меня прошибали слезы. Осборн спал, свернувшись в клубочек под свитером Спуна.

— Ким…

Передо мной возникла Мария. Я страшно удивилась столь неожиданной встрече, но стояла как истукан, стараясь не показать своего изумления. Мария метнула быстрый взгляд на Спуна. Я даже съежилась — так мне стало неловко. Это же неприлично — выставлять на всеобщее обозрение человека, которого так сильно любишь. Спун тоже бросил на Марию короткий взгляд, словно смотрел на неодушевленный предмет, и погладил кота, засунув руку за пазуху.

— Это тот самый мальчик?

Я кивнула. Мария была моим учебником жизни. Но, как ни странно, мне не хотелось, чтобы она выставляла Спуну оценки.

— Какой большой мальчик, — заметила она.

Обменявшись со мной короткими репликами и попрощавшись, Мария поймала машину и уехала. Мне даже стало немного грустно, как при расставании с любимым. «Выдай же мне наконец аттестат зрелости», — прошептала я про себя.

Подошел автобус. Мы сели в него, и я сказала упорно молчавшему Спуну:

— Она меня многому научила. Как и ты. Правда, красивая?…

Я заглянула Спуну в лицо, устыдившись банальности своих слов.

— Да так. Ничего особенного.

От его ответа меня вдруг охватила необъяснимая паника. Обычно Спун при виде красивой женщины непременно свистел и отпускал сальную шуточку.

— Нет, правда! Всякий скажет, что она красавица!

— Отстань, надоело! — отрубил Спун и уставился в окно. Его большие глаза, обрамленные густыми ресницами, заволоклись слезами. От этого у меня возникло чувство, что у меня в желудке лежит большой кусок хлеба. По идее он должен был, перевариваясь, становиться все меньше и меньше, но происходило обратное. Кусок разбухал, увеличиваясь в размерах. Автобус резко остановился, сидение сильно тряхнуло. Я громко сглотнула. Я молилась только об одном — чтобы шофер больше не тормозил так резко. Иначе этот кусок вылетит вон — через глаза.

7

За завтраком, запихивая в рот куски яичницы, я наблюдала за Спуном. В это утро он вел себя не так, как всегда. Даже не проглотив две «положенные» таблетки аспирина (которые он обычно запивал джином), Спун кинулся звонить в какое-то иностранное посольство, заглядывая в свои бумажки, которые берег как зеницу ока. После этого застыл в неподвижности, словно оцепенел. Лишь время от времени закрывал глаза и сжимал губы. Я украдкой поглядывала на его черный профиль, не в состоянии выдавить из себя привычную легкую фразу типа: «Спун! Твоя девушка без ума от тебя!»