Ведьма - Жюль Мишле

Рыцарь Бычья Голова у Вальтера Скотта, феодалы, герои мелодрамы и романов, бледнеют перед подобными страшными явлениями действительности. Храмовник в «Айвенго» точно так же очень бледный и искусственный тип. Автор не осмелился коснуться той грязной действительности, которая царила среди безбрачных тамплиеров и в феодальном замке.

В замке было мало женщин. Они считались лишними ртами. Рыцарские романы дают картину, противоположную действительности. Известно, что литература часто изображает жизнь наизнанку (пример: приторные эклоги в духе Флориана в эпоху террора).

Комнаты замков — насколько они теперь доступны наблюдению — говорят больше, чем книги. Вооруженный люд, пажи, слуги, на ночь запиравшиеся под низкими сводами, днем находившиеся на амбразурах и узких террасах, изнывавшие от скуки, жили полной жизнью только во время совершаемых внизу набегов, не войны против соседних владетелей, а охоты на человека, то есть во время бесчисленных притеснений и оскорблений, которые они чинили над семьями крепостных. Сеньор прекрасно понимал, что такая толпа мужчин без женщин будет послушна в том лишь случае, если ей иногда давать волю. Средние века буквально на деле осуществляли один из догматов церкви — отталкивающую идею ада, где Бог пользуется более грешными душами для того, чтобы пытать менее виновных, отданных в их власть, как игрушки.

И человеку должно было казаться, что Бога нет. Каждый набег доказывал, что наступило царство Сатаны, внушал мысль, что отныне к нему надо обращаться.

А те (из замка) смеются себе, шутят: «Крепостные слишком безобразны». Не о красоте, впрочем, и помышляли. Наслаждение заключалось в наносимых оскорблениях, в том, что били и заставляли плакать. Ведь еще в XVII в. дамы умирали со смеху, выслушивая рассказы герцога Лотарингского о том, как его люди пытали и истязали в мирных деревнях всех женщин, даже старух. Не трудно понять, что оскорблениям подвергались преимущественно состоятельные, относительно лучше поставленные семьи крепостных-мэров, уже в XII в. стоявших во главе деревни.

Г. Бальдунг Грин. Ведьмы

Дворянство ненавидело их, издевалось над ними, разоряло их. Им не хотели прощать зарождавшегося в них чувства нравственного достоинства. Их женам и дочерям не прощали, что они честны и умны. За ними не признавали права быть уважаемыми. Их честь была не их собственностью. «Крепостные телом» — эти жестокие слова то и дело бросали им в лицо.

* * *

Грядущим поколениям покажется невероятным, что христианские народы сделали то, чего никогда не сделали бы античные рабовладельцы, что они провозгласили правом самое кровавое оскорбление, какое только может ранить человека.

Церковный и светский сановник одинаково обладают этим правом. В одном приходе около Бурже кюре-сеньор открыто настаивал на праве первой ночи, хотя, впрочем, на практике охотно продавал за деньги мужу девственность жены. Было высказано мнение, что это унизительное право было только формальным, а не реальным. Однако назначенный во многих странах выкуп значительно превосходил средства большинства крестьян. Так, в Шотландии для этого требовалось несколько коров. Кто мог заплатить такой выкуп? Молодая женщина была таким образом всецело во власти феодала. Впрочем, беарнцы утверждают, что право первой ночи осуществлялось натурой: «Старший сын крестьянина считается сыном сеньора, так как последний может быть его отцом».

Но даже если оставить этот вопрос в стороне, то феодальный обычай во всяком случае требовал, чтобы новобрачная поднялась наверх в замок и принесла туда «брачную пищу». Было, конечно, гнусно подвергать ее произволу шайки разнузданных, бесстыдных холостяков.

Даже на расстоянии веков живо представляешь себе эту позорную сцену.

Молодой супруг приводит в замок жену. Нетрудно вообразить себе взрывы смеха рыцарей и слуг, проказы и издевательства пажей над обоими несчастными. «Присутствие дамы удержит их». Ничуть. Дама, которую романы изображают столь нежной, на самом деле в отсутствие мужа командовала людьми, судила, наказывала приговаривала к казни, держала даже мужа в подчинении в силу принесенных ею в приданое ленов и была отнюдь не нежна, в особенности с крепостной, которая могла быть недурна собой. Имея совершенно открыто по тогдашнему обычаю своего рыцаря и пажа, она была не прочь купить эту свободу, предоставляя такую же свободу и мужу.

И не ей воспрепятствовать фарсу — забаве над этим дрожащим человеком, пришедшим выкупить жену. Сначала с ним торгуются, издеваются над мукой «скупого мужика». Из него выжимают все соки и всю кровь. Откуда такое остервенение? Очень просто: он чисто одет, честен, влиятелен, играет в деревне роль, а она — благочестива, целомудренна, чиста, она любит, боится и плачет. Ее красивые глаза умоляют о пощаде. Несчастный тщетно предлагает все, что имеет, потом даже и приданое… Все мало! Несправедливая жестокость выводит его из себя: «Сосед его ничего же не платил». Дерзкий! он еще рассуждает. Вся шайка окружает его, все кричат, как град падают на него удары палками и метлами. Его толкают, бросают наземь.

Ему говорят: «Ревнивый виллан, постная рожа, у тебя не отнимут жены, сегодня вечером тебе ее вернут, да еще к твоей великой чести беременной. Поблагодари же нас, ты стал благородным. Твой старший сын будет бароном».

И все становятся у окна посмотреть на смешную фигуру мертвеца в свадебном наряде. Взрывы смеха преследуют его, а шумливая ватага вплоть до последнего поваренка гонится вслед за «рогоносцем».

Этот человек околел бы, если бы не надеялся на дьявола.

Он возвращается один. Дом его пуст. Но в самом ли деле он один? — Нет? У очага сидит он — Сатана.

Вскоре возвращается его жена — бедняжка, бледная, истерзанная. Боже! В каком она состоянии! Она бросается перед ним на колени, молит о прощении. Сердце его не выдерживает. Он обнимает ее и плачет, рыдает, ревет так, что весь дом дрожит.

Вместе с ней возвращается и добрый Бог. Чтобы она ни выстрадала, она невинна и свята. Сатана в этот день ничего не получит. Не созрело еще время для договора.

* * *

Наши смехотворные фабльо и нелепые новеллы исходят из мысли, что несмотря на это и на дальнейшие смертельные оскорбления женщина на стороне обидчиков, а не мужа. Они хотят нас убедить, что она счастлива, если с ней обращаются жестоко и отпускают беременной. Как это неправдоподобно! Конечно, высокое общественное положение, вежливость, элегантность могли быть для нее искушением. Но разве кто давал себе труд за ней ухаживать? Кто поступал бы с ней по законам истинной любви, подвергся бы насмешкам.

Вся шайка от капеллана и дворецкого до последнего слуги считала для нее честью, если оскорбляла ее. Последний паж воображал себя гранд-сеньором, приправляя любовь побоями и нахальством.

* * *

Однажды, когда в отсутствие мужа бедную женщину истязали, она, приводя в порядок свои длинные волосы, плакала и говорила вслух: «Несчастные деревянные святые, какая польза молиться вам! Вы глухи! Вы состарились! О, если бы я имела духа — покровителя, сильного, могущественного (пусть даже злого). На церковной паперти стоят каменные изваяния. Что они там делают? Почему не идут они во дворец схватить, изжарить этих грешников? О! Сила и могущество! Кто дал бы мне вас! Я охотно отдала бы в обмен себя. Но, увы! Что у меня есть? Ничего. Жалкое тело! Жалкая душа! О, если бы вместо домового, совершенно бесполезного, у меня был дух великий, сильный и могущественный».

«Дорогая хозяюшка! Я мал по твоей вине и не могу вырасти. Впрочем, если бы я был больше ростом, ни ты, ни муж твой не потерпели бы меня. Вы прогнали бы меня устами ваших священников и силою святой воды. Я буду сильным, если ты захочешь. Духи, хозяюшка, ни велики, ни малы, ни слабы, ни сильны. При желании и самого маленького можно сделать великаном». «Каким образом?»

«Ничего нет проще. Надо дать ему подарок». «Какой?»

«Прекрасную женскую душу».

«Ах ты, негодный! Так вот чего ты требуешь».

Я требую того, что каждый день отдается. Разве ты лучше дамы из замка. Она отдала душу мужу, любовнику, что нисколько не мешает ей отдать ее еще и пажу — ребенку, маленькому дурачку. А я больше, чем твой паж, и больше, чем слуга. Разве не часто я бывал и твоей служанкой. Не красней, не сердись! Позволь мне только напомнить тебе, что я постоянно около тебя, быть может, даже и в тебе. Иначе как бы мог я знать твои мысли, даже те которые ты скрываешь от себя. Кто я? Я твоя маленькая душа, попросту разговаривающая с твоей большой душой. Мы не разъединимы! Знаешь ли ты, сколько времени я уже с тобой. Тысячу лет! Ибо я был уже с твоей матерью, с ее матерью, с твоими прабабками. Я — дух домашнего очага».

«Искуситель! А что ты сделал для нас?»