Одинокие боги Вселенной - Александр Заревин

— Располагайтесь, господа, — только и смог пробормотать в ответ Кроум. — Надеюсь, вы мне все объясните? Извините старика, вы и вправду появились здесь очень необычным способом… Итак, я вас слушаю.

Юноши переглянулись, затем Озерс, изображая равнодушие, отвернулся, а Сетроум заговорил:

— Господин Раут, мы действительно друзья вашей дочери и именно по ее настоятельному требованию решили сделать вам предложение или, в случае вашего несогласия, хотя бы получить ваш совет.

Кроум вопросительно поднял брови, вступление ему не понравилось.

— Дело в том, что гений этого, прикидывающегося скромником, молодого человека выковал абсолютное оружие, равного которому в мире еще не бывало. Это уникальное оружие настолько всесильно, что при его помощи мы наконец сможем избавиться от самовластия и гнета Урфа. Мало того, Атла сама сможет занять в новом мире то место, какое ныне занимает Урф…

— Простите, — перебил его Кроум, — значит, вы заговорщики?

— Ну-у, — замялся на мгновение Колпик. — В некотором роде — да.

— И эту схему с «жучками» мне в стол подбросили тоже вы?

— Естественно.

— Как?

— Но я же пытаюсь вам объяснить. Озерс изобрел и построил такую установку, с помощью которой можно мгновенно перемещаться на любые расстояния, проходить сквозь стены и…

— Постойте! Простите… Мрай, как сюда попала ты?

— На машине, конечно же.

— Ага. Продолжайте, молодой человек.

— А что, собственно, продолжать? Я сказал почти все. В наших руках — оружие небывалой силы, мы можем диктовать всему миру свою волю. Вы, господин Раут, как самый опытный и мудрый политик можете возглавить наше движение.

— Да-а… — протянул Кроум. — Серьезное предложение… И давно вам в голову пришла эта идея?

— Практически сразу, как только Озерс продемонстрировал нам возможности своего изобретения. Если вас интересует календарный срок — примерно около двух недель.

Самоуверенность, с которой молодой человек рассуждал о переустройстве мира, начала уже раздражать Кроума, к тому же ему не давала покоя какая-то постоянно ускользающая мысль, отчего в душе предводителя шевелилась безотчетная тревога. Раздражение добавляли глаза дочери, с восторгом смотревшие на Колпика Сетроума. Нет. Ситуация Кроума явно не радовала.

Глава 4

ВЕСНА 1978 ГОДА. МИШКИНА «ДУРМАШИНА»

Следующие важные для меня события произошли весной 1978 года. За прошедшие два с половиной года в жизни моей мало что изменилось. Я имею в виду — внешне, а внутренне… Я понял, что любовь — это тяжелая и изнурительная болезнь, от которой нет лекарства; я понял, что один старый друг (я, конечно же, имею в виду Мишку) стоит куда как дороже десяти новых; я понял, какое это счастье — иметь отца.

Мне заменил отца Куб. Поначалу наши с ним отношения были сложны и малопредсказуемы. Думаю, во-первых, это из-за разницы в возрасте: Куб родился в 1919 году — то есть был чуть ли не современником допотопного Ноя. А во-вторых, Куб оказался весьма вспыльчивым человеком. Я и сам вспыльчив и поэтому обижался, не в силах и не в состоянии нагрубить ему в ответ. Тем не менее мало-помалу наши отношения стабилизировались, приняв приемлемые для меня формы. Наконец, когда я стал видеть в Кубе просто пожилого и вовсе не всемогущего человека, вдобавок еще и одинокого, все вообще встало с головы на ноги.

Мне было легко с Кубом, я старался ему помогать по хозяйству, мне же не трудно, тем более что жил Куб в частном домишке дореволюционной постройки. Даже не во всем доме, а только в его половине. Дом стоял, не выделяясь, среди таких же построек, утопая летом в зелени, на крутой, спускающейся вниз по склону мамайского оврага немощеной улочке. К дому прилагались, вернее принадлежали Кубу, две сотки земли, используемой им как огород. Крошечный дворик от огорода отделялся небольшим сарайчиком. Во дворик выходила деревянная, без прикрас, верандочка, на которой летними вечерами Куб любил посидеть с книжкой. С верандочки дверь вела в дом, который состоял из тамбура — он же прихожая, — крохотного чуланчика с погребом и двух жилых комнат, разделенных перегородкой с печкой. На этой забытой Богом и администрацией города улочке дома не были газифицированы, поэтому печку Куб топил дровами и углем, находя в процессе растопки особое, я подозреваю, только ему одному понятное удовольствие. Впрочем, тепло дом держал сносно, и я не помню, чтобы у Куба зимой было холодно. Мебель в доме мне тоже казалась ровесницей Куба, особенно диван, выцветший и скрипучий, с круглыми валиками вместо подлокотников. Впрочем, если не обращать внимания на скрип, на нем было очень уютно. Но хватит ностальгии… Одним словом, хоть и маленькое было у Куба хозяйство, но рук требовало ежедневно. Да хотя бы воды принести. Сначала я стеснялся предлагать помощь, потом втянулся и во многом Куба от домашних забот освободил. Бывать у Куба мне очень нравилось.

Попутно я сделал открытие: оказывается, у Куба был роман с нашей англичанкой, то есть преподавателем английского языка Ларисой Григорьевной Самохой. Помню, меня это поразило своей кажущейся нелепостью — пожилые люди, а… Впрочем, я скоро привык, но все равно никак не мог представить их целующимися.

Сказать по правде, я и себя целующимся представить не мог. Особенно с Галкой. Я, во-первых, этого не умел, хотя и желал страстно, а во-вторых, как-то незаметно, но очень быстро она в моих глазах из обыкновенной девчонки вдруг перешла в сонм олимпийских богинь, до которых не то что грешными руками, мыслями дотрагиваться страшно. Наверное, не каждый сможет меня понять, но тут уж что было, то было. Я Галку боготворил. Единственное, что я себе позволял, — это пялиться на нее во время уроков, да и то с опаской, так как однажды в голову ко мне пришла страшная мысль: вдруг своим вниманием к ней я укажу остальным ребятам и они это поймут, что Галка — самая красивая в мире девчонка. Да не дай Бог! Вон их сколько — здоровенных красивых детин, на фоне которых я выгляжу не привлекательней таракана. А девчат они сколько перепортили?!

Нет! Такие мысли меня здорово пугали. Ну хотя бы я целоваться еще умел… А где научишься? Я совершенно этого не хотел делать с кем-нибудь, кроме Галки. И я молчал в тряпочку. В последний год, правда, во мне заговорили и более откровенные желания: чувствовалось, и повзрослел я, и все ближе становился порог, после которого начиналась самостоятельная жизнь, когда я смогу принимать решения сам, а не по указке мамы, и, наверное, тогда я смогу рассказать Галке, что совершенно не представляю своей жизни без нее, и, может быть, она согласится стать моей женой…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});