Беспокойный - Андрей Воронин

– Вот скажи мне, Леха, только честно: ты мне друг? – слегка заплетающимся языком с пьяным надрывом в голосе поинтересовался Сергей Казаков.

– А ты сомневаешься, что ли? – слегка агрессивно, что также не свидетельствовало о кристальной трезвости, задал встречный вопрос человек, которого отставной капитан назвал Лехой.

На вид ему было от тридцати пяти до сорока лет; он был одет в незапятнанные и идеально отутюженные кремовые брюки и белоснежную рубашку с коротким рукавом, которая выгодно контрастировала с загаром, полученным явно не в Подмосковье на картофельных грядках. На ногах у него красовались светлые кожаные туфли с плетеным верхом, на левом запястье поблескивал золотом швейцарский хронометр; свой плоский атташе-кейс он задвинул за стул, чтобы не мозолил глаза. Волосы у него были светло-русые, редкие, зачесанные ото лба назад, а лицо – круглое, немного одутловатое, со слегка поросячьими чертами. Язык у него тоже заметно заплетался, но светлые, неопределенного серо-зеленого оттенка глаза смотрели трезво, холодно и цепко.

– Сомневаешься, не сомневаешься… – передразнил Казаков, разливая портвейн. – Я тебя прошу как человека: скажи сам, честно: друг или не друг?

– Друг, – послушно, с готовностью подтвердил Леха. – Конечно, друг. А ты думал, кто?

– Да мало ли… – Казаков стукнул донышком своего стакана о стакан собутыльника и выпил залпом, так поспешно, что портвейн потек из уголков рта по нуждающемуся в бритье подбородку. – Что значит «мало ли»? – обиделся Леха. – Мне, по-твоему, выпить не с кем, что я на первого встречного ради пол-литра кидаюсь? Ты это, вообще, к чему?

– К тому, что мне надо знать, – выковыривая из криво надорванной, разрисованной камуфляжными пятнами пачки «Комбата» сигарету без фильтра, заявил Сергей. – Если друг, объясни мне одну вещь: чего они, суки, ко мне вяжутся? Ведь, кажется, никого не трогаю, живу тихо, сам по себе, ничего не прошу, не буяню даже… Нет, лезут! Лезут и лезут, лезут и лезут, и нет этому ни конца, ни края!

– Ты это о чем? – слегка перефразировал заданный минуту назад вопрос Леха.

Он знал, о чем говорит собеседник и кого имеет в виду, потому что по роду своей профессиональной деятельности уже не первый день внимательно к нему присматривался. Несмотря на то, что в непосредственный контакт они вступили впервые, «Леха» знал о своем собеседнике все, что один человек может знать о другом, не обращаясь с запросами в учреждения, которые не выдают справок каждому желающему.

– Да вот, к примеру, соседка, – с охотой пустился в пьяные откровения Сергей, – Раиса Петровна, тетя Рая, старая калоша… Вышел я нынче с утра в магазин – кофе у меня, понимаешь, кончился, дай, думаю, в кои-то веки кофейком побалуюсь. Ну, стою в магазине, смотрю на витрину, кофе себе выбираю… А я виноват, что они, суки, кофе рядом с вином поставили?! И тут она, тетя Рая, значит. Что же ты, говорит, Сережа, как же тебе не стыдно? Такой мужик был, говорит, а ныне глядеть срамно: полдевятого утра, а ты уже около полки с чернилами ошиваешься и глядишь так, что, кабы взглядом бутылку можно было высосать, так там, на полке, уже одна пустая стеклотара осталась бы…

– Я бы за такое убил, – кровожадно заявил Леха.

– Ну, убил… – Казаков пьяно усмехнулся, сунул в зубы сигарету и зашарил по столу в поисках зажигалки. – Убил – это ты загнул. За что ж ее убивать-то? За то, что старая дура? Так это получится, знаешь, как у Макара в той песне – помнишь, «Битва с дураками»? «Когда последний враг упал, труба победу проиграла. Лишь в этот миг я осознал, насколько нас осталось мало…» Да куда ж я ее, заразу?..

Зажигалка лежала на столе, скрытая от него бутылкой с остатками портвейна, но Леха не стал его об этом информировать. Когда Сергей отвернулся от стола, чтобы продолжить поиски на замусоренном подоконнике, он быстро и бесшумно вылил содержимое своего стакана в заполненную смердящей грязной посудой мойку.

– Что ищешь-то, Серый? – спросил он, так же быстро и беззвучно поставив пустой стакан на стол.

– Да зажигалку же! – раздраженно откликнулся Казаков. – Ума не приложу, куда я ее мог засунуть!

– Эту, что ли? – невинно поинтересовался Леха, протягивая ему искомое.

– О! – обрадовался Сергей. – Вот она, моя фирменная, заветная, китайская…

Из трех данных им зажигалке определений истине соответствовало разве что последнее: зажигалка действительно была китайская. Дешевая, одноразовая, тошнотворного розового цвета, она была заполнена газом под завязку, из чего следовало, что ее купили не ранее чем сегодня утром, так что быть «заветной» она никак не могла.

Несколько раз, чиркнув колесиком, Казаков прикурил и с энергией, свидетельствовавшей о состоянии алкогольной эйфории, в котором он сейчас находился, выдул в пожелтевший от многолетних наслоений никотина, смол и кухонного чада потолок толстую струю едкого табачного дыма. На кухне и раньше нечем было дышать, так что эта очередная химическая атака мало что изменила в общем положении вещей; кроме того, Алексею Ивановичу Бородину в интересах дела частенько приходилось терпеть и не такое.

– Давай выпьем за дружбу, – предложил Алексей Иванович. – И за то, чтобы никакая сволочь не лезла человеку в душу, когда ее об этом никто не просит.

– Чеканная формулировка! – восхитился Казаков и стал, щуря глаз от дыма зажатой в углу рта сигареты, нетвердой рукой разливать портвейн. – А то ведь что получается? Пришел человек за кофе, а его так под руку и толкают: мол, да ты этим своим кофе хоть до смерти упейся, все равно скажут – алкаш, от водки сгорел… Вот я, понимаешь, с горя, от обиды, а еще назло этой старой суке вместо кофе вина-то и взял. Чего там, думаю, если за меня уже все решили! Век бы их всех не видел, глаза б мои на них не глядели!

– Ах, как худо жить Марусе в городе Тарусе, – вполголоса процитировал строчку из старой песенки Алексей Иванович. Его поросячья физиономия при этом сохраняла сочувственное, немного грустное выражение.

– Чего? – не расслышал Сергей. – Я говорю, это проклятие большого города, – сказал Бородин. – Всюду глаза и уши, от которых даже в своей квартире не скроешься. Да какие глаза, какие уши! Ведь кто нынче живет в российских городах? Сплошная лимита, вчерашняя деревня без малейшего понятия об элементарных приличиях и такте! Всюду суют свой нос, обо всем судачат в меру своего куцего разумения… Вот оно, стирание различий между городом и деревней, не на словах, а на деле! Не можешь обеспечить деревне такие же условия, как в городе, пересели ее в города, чтобы если не зарплаты и дороги, так хотя бы люди и там и тут были одинаковые.

– Точно, – пьяно кивнул Казаков, – так оно и есть. Кругом одни уроды, как будто их не из деревни, а из зоопарка на волю выпустили!

– И ты хочешь укрыться от них в своей квартире? – с грустной насмешкой спросил Бородин.

– Была у меня такая мысль, – признался Сергей.

– Даже и не мечтай! – с торжеством человека, поймавшего научного оппонента на явном, кричащем противоречии, воскликнул Алексей Иванович. – Забудь и не вспоминай!

– Это еще почему? – прихлебывая портвейн, как чай, и закусывая это пойло едким табачным дымом, возмутился Казаков. – Я им не мешаю…

– Мешаешь, дорогой! Еще как мешаешь! Буквально до смерти. Ведь что получается? Сам ты на скамейке у подъезда не сплетничаешь; жена на тебя соседкам не жалуется – нет жены; милиция к тебе не приезжает, повода вызвать ее нет – словом, не человек, а сплошная тайна за семью печатями! Кто же такое стерпит? В такой ситуации люди, чего не знают, то сами додумают. Оглянуться не успеешь, а они уже сделали из тебя какого-нибудь маньяка или, скажем, людоеда и сами в свою же басню свято уверовали… Сейчас, как я понял, они тебя в алкоголики записали, но это только пока, для начала. Подожди, в этих делах, как в телевизионном сериале: чем дальше в лес, тем больше дров. Скоро они участковому жалобы начнут строчить, что из-за тебя у них молоко в холодильниках киснет, и дети в школе плохие оценки получают. А там и еще что-нибудь придумают…

– Что-то ты не то говоришь, – неожиданно проясняясь, насупился Сергей.

– Не то? – Леха горько усмехнулся. – Почему же не то? Самое то! Другое дело, что слова мои тебе не нравятся. Ну, так ты ведь сам пять минут назад допытывался, друг я тебе или не друг. Если, по-твоему, друг – это тот, кто тебя все время по шерстке гладит, у нас с тобой, Сережа, разные понятия о дружбе. По-моему, друг – это тот, кто всегда говорит человеку правду, какой бы неприятной она ни была. Если, скажем, ты собрался на деловую встречу и спрашиваешь: как, мол, Леха, я выгляжу? – а я вижу, что у тебя, к примеру, сопля под носом висит, и при этом говорю, что выглядишь ты на все сто, кто я тебе после этого – друг?

Алексей Иванович Бородин был недурным психологом – профессия обязывала. Он умел подобрать к человеку ключик и, как правило, буквально с первого слова начинал говорить с очередным клиентом на его языке, оперировать близкими ему понятиями, даже если для него самого эти понятия были пустым звуком. Он был начитан и имел огромный опыт общения с людьми из самых разных социальных слоев, что позволяло ему с одинаковой легкостью входить в доверие хоть к вдове академика, хоть к вчерашнему заключенному колонии строгого режима. Он был специалист экстра-класса, универсал – правда, с основательно подмоченной репутацией, но порой именно пятна на репутации помогают зарабатывать серьезные деньги, которые даже и не снились всяким чистоплюям.