Вся правда о небожителях - Лариса Соболева

– Вы злопамятны, – упрекнула подполковника Марго и зашагала к поляне.

– Помилуйте, Маргарита Аристарховна, – последовал он за ней, – я не хотел вас обидеть, но предостеречь…

– Вы только и делаете, что предостерегаете меня, – завелась она, а это грозило ссорой. – Будто я девчонка, будто у меня ум отсутствует…

Суров опередил ее, встав на пути с заверениями:

– Присутствует. Ум. Я имел счастье убедиться в этом неоднократно, а также что вы женщина во всех отношениях исключительная…

– Вдобавок вы льстец.

– Нет. И вам это известно.

Глядя на улыбающегося подполковника исподлобья, Марго сменила гнев на милость, на него невозможно было долго сердиться:

– Хорошо, мир. Но должна сказать, я ничего не собиралась забирать, даже если б нашла. Виссарион Фомич поистине велик в следственном деле, утаивать от него улики – грех, это я вам говорю.

– Вы так цените его?

– Им можно только восхищаться!

– Неужели? – вдруг потух Суров. – Помнится, вы мне писали, как помогали следствию, так это тот самый Зыбин?

А Марго почувствовала торжество, но этого же мало, почему бы не подразнить незрячего подполковника, который иногда ее просто бесил?

– Да, тот самый, но в письмах всего не напишешь, – с экзальтированным восторгом сказала она. – Он глубокий и умнейший человек, безумно талантлив. Меня, признаться, удивляет, почему его до сих пор не оценили по достоинству. А достоин он Петербурга! Возглавлять полицейское ведомство!

– И что же, Зыбин хорош собой?

– Видите ли, «хорош собой» – относительное понятие. Иной раз общепризнанная красота отталкивает, будто проказа, коль человек недобр, самовлюблен и глуп. Особенно это касается мужчин, ведь женщин вы оцениваете по-другому. А в случае Виссариона Фомича «хорош собой» неуместная оценка, ибо он стоит над нашими представлениями о красоте. Да, Зыбин бывает резок, неучтив, но ему прощаешь абсолютно все.

– Вы… любите его, – по-своему понял ее Суров.

– А вы как думаете! Эдакую глыбу нельзя не любить. Да вы сами увидите и, полагаю, тоже полюбите его.

– Ну, уж извините, – набычился Суров. – Вашего Зыбина… хм!

Это ли не маленькая месть Марго за… Да ни за что, а просто так. Впрочем, без причин ничего не бывает, и она прекрасно знала их. За то, что Суров в своей робости, которая не должна быть основополагающей чертой блестящего офицера, похож на инока, отрешенного от мирских забот! За то, что она засыпает и видит его лицо, просыпается и думает о нем вот уже год; за то, что ни разу даже не намекнул о своих чувствах к ней. Комплименты изредка говорит, не умея их делать и которые ни к чему не обязывают. А ей нужно знать, слышать, а не догадываться по его глазам, знать даже при полной невозможности когда-либо соединить их судьбы или пойти на близость. Любовники – слишком заурядное слово, пошлое, имеющее противоположный смысл слову «любовь», поэтому в отношении Сурова и Марго оно неприменимо. Да и не решится она на этот вольный шаг не в пример некоторым светским дамам, но знать, слышать, а потом жить с этим… да, хотелось бы, и очень-очень.

Ждали долго, Марго присела на пенек и тайком наблюдала за Суровым, не скрывая коварно-ликующей улыбки. Он же бесцельно гулял по ландышевой поляне, надутый как индюк, не проронив больше ни слова. Поделом ему!

Но вот раздался стук копыт, фырканье лошадей и треск прошлогодних сухих веток, успевших высохнуть за солнечные дни. Марго вскочила и, увидев, как из зарослей вышел Зыбин с анатомом Чиркуном, а также с двумя полицейскими, которые вели лошадей под уздцы, в сопровождении брата и Степана верхом, бросилась им навстречу:

– Слава богу, я уж думала, Мишель не нашел вас.

– Погодите, ваше сиятельство, отдышусь, – пропыхтел Зыбин. – Уф, упарился. Коляску у леса оставили, а пешком трудненько идти в моем-то возрасте.

– Да вы присядьте на пенек, – указала она стеком. – Передохните, а уж потом поглядите на девицу, что мы случайно нашли. Она теперь уж не убежит.

– И то верно, посижу малость.

Зыбин уселся на пень, поглаживая колени, осматривался, выпятив толстую нижнюю губу и опустив уголки рта: вид у него был крайне недовольный. Но может, думал Суров, он ворчун и брюзга по сути, что и отразилось на его физиономии, стало быть, дело в нраве. Тем временем Федор Ильич Чиркун, чмокнув даме ручку, переключился на красоты вокруг и, как человек с поэтическим началом, не мог не поделиться впечатлениями:

– Нынче весна баловница, господа. Уж и надежду потеряли на тепло, а она вон как разошлась. Щедро, не правда ли? Что за дивное чудо кругом! М-м-м, аромат-то какой!

– Было б чудо, кабы б трупа тут не имелось, – проворчал Зыбин, человек не поэтический. – И где же он, труп девицы, господа? Ведите к нему-с.

Суров был шокирован, его воображение рисовало совершенно противоположный образ гения, чему способствовала Марго. А на поверку что? Безмерно толстый Зыбин с редкими бакенбардами до плеч, мясистым носом невероятных размеров, толстыми губами и густыми бровями, похожий на старую жабу, не мог соперничать за расположение графини абсолютно ни с кем в виду почтенного возраста. Помогая Марго перейти с кочки на кочку, Суров не преминул весело шепнуть ей:

– Каюсь, я был не прав, Маргарита Аристарховна. Кажется, я уже начинаю любить вашего Зыбина.

«Болван, – досадливо подумала она, послав ему кислую-прекислую улыбку. – Лучше бы, Саша, ты это сказал про меня».

Мадам Беата часто оставляла магазин и уходила к клиенткам на дом или к мастерицам, которые шили вещицы под заказ, убедившись, что Настасья достойна доверия и девушка порядочная. Завоевав популярность, мадам намеревалась открыть при магазине мастерскую, соответственно расширить ассортимент дамского белья. Пока же выписывала из-за границы те же корсеты, чулки, подвязки, панталоны, нижние юбки, что удорожало изделия. Мелкие вещицы она покупала у здешних мастериц, а ведь большую часть можно изготавливать собственными силами. Ее магазин предназначался для богатых дам, но она собиралась охватить горожанок с меньшим достатком, а также мужчин. Мадам Беата, женщина с изысканным вкусом, учила Настеньку премудростям шитья, развеяв миф о белошвейках как о девицах легкого поведения. Такие встречаются среди всех сословий, а чаще – в светском обществе.

– Да и можно пунять паненок, что идут на связ с мужчинами. – Она приехала из Варшавы, по-русски говорила сносно, но с большим акцентом, смешно выделяя букву «ч», а часто и «г». – Осуждения имеют только ханжовые и старые бабы, а что за чэсть, коли нечего есть? Коль у паненки краса, отчего ж не прудать ее богатому пану? Он даст ей любоф и деньги, неплухий обмен, но этому не надо делать афиша. Люди злы, хотят видеть в дрэгих то, чего нет у них.

Наставления Настенька вежливо слушала, но продавать себя – нет, такой поворот она исключала с категоричностью воспитанной в строгости девушки. Покупателей не было, она сидела за прилавком и набивала руку на швах, как вдруг звякнул колокольчик. Девушка поспешно отложила шитье и поднялась со стула, готовясь встретить покупательницу, а вошел… сосед Иллариона.

– День добрый, – широко улыбаясь, поприветствовал ее Сергей, бросив на прилавок картуз.

Настенька кивнула и потупилась, напрочь забыв, что нужно говорить клиентам. Сергей обвел оценивающим взглядом небольшой магазинчик – м-да, не мануфактурная лавка, забитая рулонами тканей от низа до потолка, есть чему поучиться. Опрятно, красиво, но сколько же здесь всего, что недоступно глазу, потому как носится под платьем!

Стены оклеены обоями темно-малинового оттенка, который предпочитали знатные дамы в будуарах, полки за прилавком разной величины и высоты, что само по себе притягивало глаз. На этом фоне выделялись женские штучки пастельных тонов от корсетов с бесчисленным количеством застежек (неудобное изобретение, по мнению Сергея, знакомого и с туалетами благородных дам) до панталон с чулками и изысканными подвязками, а также в ассортименте имелись подтяжки, при помощи которых чулки крепились к поясу, который надевался поверх корсета. В углу каскадом свисали нижние юбки с вышивкой, кружевами, оборками разной величины – понизу или по всему подолу от бедер до стоп. Юбки белые и цветные, короткие и длинные, широкие и узкие. Особо подавались ночные платья с рукавами и без, кружевные подолы которых будто подхватили невидимые руки и показывали их покупателям. У окна-витрины был скромно выставлен товар для рукоделия – забавы светских дам, а также изделия белошвеек, в противоположной стороне, ближе к входу, висели турнюры в виде специальных подушечек, сборчатых накладок и каркасов из китового уса, формировавшие выпуклый силуэт сзади. Пеньюары, робы, лифы-чехлы, чепчики… Саму витрину украшали те же причудливые изделия, предназначенные разбудить мужскую фантазию, не иначе. М-да, под платье благородные дамы надевали значительно больше одежды, которая и весила-то немало.