Из сборника «Девушка в тюрбане» - Марта Мораццони

— Последний раз? — удивился купец, но ответа не получил.

Ветер усилился, плащи собеседников, широкие и тяжелые, взметались вверх при каждом сильном порыве ветра и тут же опадали с глухим хлопком, похожим на слабый удар хлыста.

— А вы почему выбрали морской путь? Мне кажется, груза у вас не слишком много.

— Вас удивляет, почему я выбрал морской путь? Надо продать товар, навестить друга в Зеландии… К тому же я — купец, мой удел путешествовать то по суше, то по морю. Но я это делаю охотно.

— Конечно-конечно, но это путешествие обойдется вам дорого и не знаю, окупится ли… вы торгуете ювелирными изделиями и картинами, если не ошибаюсь?

Ван Рейк кивнул, ощутив тайный трепет при мысли о маленьком свертке, хорошо припрятанном в каюте.

— А почему бы вам не заняться торговлей с Индиями? В тамошних краях можно большие деньги нажить.

— Ради этого расстаться с моим товаром? — широко улыбнулся купец. — Отказаться от моих сокровищ ради иной коммерции? Нет, ни за что! Я слишком много вложил в мое нынешнее дело — и вдруг, представьте себе, брошу все это во имя любопытства или даже во имя богатства дальних стран и диковинных народов?!

— Там сейчас много европейцев, и они так разбогатели — здешним богачам и не снилось. К тому же много ли мы знаем о людях с дальних материков? Вот я и решил распрощаться с этим морем, я слишком хорошо его знаю, оно мне ничего больше не может дать.

Мессер Бернхард припомнил разговор о невидимой береговой полосе Амеланда, но промолчал.

— Где нам знать, друг мой, сколько диковин таится в океане? Там есть такое, чего ни вы, ни я даже представить себе не можем.

— Ну что же, принимаю от вас в наследство датские земли! — весело пошутил купец. — Пусть ваше последнее путешествие будет для меня добрым предзнаменованием. — Глаза ван Рейка смеялись в густой темноте, поглотившей слабый свет маяка на острове, последний привет голландской земли. Парусник неожиданно повернул в открытое море, и на много дней земля исчезла из вида.

IV

Теперь капитан был неизменно занят, и вернуться к ночному разговору не представлялось случая. Одинокий парусник спокойно плыл в открытом море. По пути ему встретилось лишь одно суденышко, направлявшееся на восток, его черный квадратный парус вскоре исчез за горизонтом.

Времени для размышлений у ван Рейка было более чем достаточно, близкая цель, казалось, сама давала пищу уму, но пламенные прожекты, вдохновлявшие его перед отъездом, как бы угасли и осели в глубинах памяти, изредка всплывая, словно пузырьки со дна. Порою он погружался в долгие бесплодные фантазии, порою праздно следил за геометрически четким полетом чаек, которые то кружили вокруг парусника, то улетали прочь — смотря по тому, далеко ли была земля. Глядя против солнца, он любовался их темными силуэтами, когда, распластав крылья, они подолгу парили в воздушных потоках. В такие мгновения нашему практичному трезвому купцу чудилось, будто и он неподвижно парит между небом и морем во власти неукротимой стихии, уносившей его Бог весть куда. Характер поездки и относительная ее непродолжительность как будто бы не должны были наводить его на подобные мысли, однако то особое состояние духа, в каком он пребывал, восставало против действительности, сопротивлялось ей. Он редко вспоминал свой дом в Схевенингене и Мириам, правда, сохранилось приятное ощущение от гармонии красок ее наряда в день отъезда, но за шафрановой желтизной платья и тусклой белизной жемчуга терялись черты знакомого лица.

Однажды за ужином капитан объявил, что, если ветры не переменятся, через три дня они бросят якорь в порту Хольбек.

— Значит, мы почти у цели? — тихо сказал купец; свечи озаряли его лицо, золотили светлые густые усы, окаймлявшие верхнюю губу, огненными искрами поблескивали в глазах.

— Да, мессер, я не припомню более благополучного путешествия, чем нынешнее, скоро на горизонте покажется Дания, и пришвартоваться там — детские игрушки. У меня привычка, когда плавание близится к концу, поднимать бокал за благополучное прибытие. Обычно я делаю это в одиночестве. Позвольте же сегодня вместе с вами…

— Не слишком ли вы торопитесь, капитан? Не от вас ли я слышал, что плыть нам еще три дня, а три дня — долгий срок, всякое может случиться.

— Теперь ничего уже не случится: ваш драгоценный груз, мое судно и мы с вами в полной безопасности, словно на якоре в порту! Я полагаю, нам пора поздравить друг друга.

— В успешном исходе плавания нет ни малейшей моей заслуги, — возразил купец; он был задумчив, хмур, говорил неохотно, тихим голосом, взор его беспокойно блуждал, избегая энергичного, мужественного взгляда собеседника.

— Для человека, занимающегося коммерцией, вы на редкость терпеливы. Мне раньше доводилось плавать с другими купцами, и я на себе почувствовал, как они рвались поскорее добраться до места, как спешили покончить со своим временным состоянием путешественника. Да и вам тоже знакомо, каково это — изо дня в день напряженно искать глазами землю, которая должна показаться на горизонте.

— Временное состояние, друг мой, вы правильно заметили, временное состояние, — повторил купец, будто и не слыша последней фразы капитана и сосредоточив внимание на этой туманной идее.

— И все же, мессер ван Рейк, я благодарен вам за то, что вы не торопили меня и не раздражали, хотя и вам, когда в Схевенингене вы пришли договариваться о погрузке, не терпелось высадиться в Дании.

Капитану вновь пришлось сглаживать беспричинно возникшую неловкость, он вынул из запертого на ключ ящика темную бутылку.

— Это бургундское вино, как раз для таких случаев.

Купец улыбнулся и протянул капитану пустой бокал.

— Как вам угодно, капитан, выпьем за наше терпение.

— И за цель, которая уже близка, — добавил капитан и принялся медленно потягивать вино, искоса поглядывая на собеседника. В этот миг, если б не трепетный отблеск свечей, то озарявший лицо ван Рейка, то погружавший его в тень, капитан поклялся бы, что уловил в глазах гостя неизбывную тоску, непонятную, но явственную печаль.

— Сколько вам лет? — спросил он, снова наполняя бокал.

То ли ван Рейк отвлекся, то ли капитан, задавая неделикатный вопрос, слишком понизил голос, но купец не ответил, он осушил бокал, смакуя вино, глоток за глотком, поставил его на стол, замер на несколько мгновений в задумчивости, чуть касаясь пальцами девственно чистой скатерти и ножки бокала. Потом, стряхнув с себя оцепенение, поднялся из-за стола и, извинившись, попрощался с хозяином. Засим он спустился на нижнюю палубу и вскоре лег спать; о чем только не размышлял он в темноте, пока дрема не смешала все: и мысли, и давние воспоминания, и вереницу фантазий, совершенно неподходящих для человека солидного и зрелого.

Прежде чем сон окончательно одолел его, он как наяву услышал голос капитана: «Сколько вам лет?»

V

С того вечера прошло три дня, и, как обещал капитан, корабль пришвартовался в порту Хольбек.

Мессеру Бернхарду местность показалась бесприютной и унылой, ему жаль было покидать корабль ради такой неприветливой земли; он спустился на нижнюю палубу, с трудом пробираясь среди матросов, занятых разгрузкой, вошел в каюту, закрыл дверь и тщательно собрал небольшой багаж, который на протяжении всего плавания держал при себе. Остальной товар моряки должны были перенести в один из портовых складов, где он будет храниться, пока купец не решит, куда его везти. Бернхард поднялся на палубу, увидел капитана, распоряжающегося разгрузкой, хотел было подойти к нему, но передумал, направился к трапу и смешался с густым потоком людей и грузов, среди которых были и его ящики — матросы тащили их волохом на пристань. Он обернулся, последний раз окинул взглядом палубу, встретился глазами с капитаном, который как будто бы наблюдал за ним, они издали кивнули друг другу на прощанье, и ван Рейк пошел прочь от корабля — проследить, где разместят его товар.

Не успел он сделать несколько шагов по пристани, как к нему подошел рослый молодой блондин с открытым лицом и вопросительно-озабоченным тоном, слегка исказив, назвал его имя. Затем он с очевидным сомнением протянул купцу аккуратно сложенный лист бумаги, на котором знакомым почерком было написано: «Мессеру ван Рейку из Схевенингена». В кратком послании знатный датчанин сообщал, что податель сего отвезет Бернхарда в коляске в имение, где его ждут; записка была датирована двадцать четвертым июня, значит, посланец два дня дожидался в порту прибытия голландского судна. Бернхард поднял взгляд на юношу, который в свою очередь не сводил с него настороженных глаз.

— Бернхард ван Рейк из Схевенингена — это я, — произнес он четко, почти по слогам. — Вы от господина Херфёльге и отвезете меня к нему, не так ли?