Тьма внешняя - Владимир Лещенко

– Они приветствовали ее как – простите, святой отец – как посланницу самого господа Бога, они рыдали… Лица у них были… А когда она начала говорить… Они… как будто сама Дева Мария… – всхлипнул причетник, не в силах больше вымолвить ни слова: его горло перекрыл тяжелый комок, зубы отстукивали барабанную дробь. В это мгновение он вспоминал ее голос, голос от которого замирало сердце и холодела душа, голос необыкновенно красивый, свободно льющийся, чистый и высокий. Голос, в котором звучали все соблазны ада… или рая? Голос, наполненный неимоверной, непредставимой силой… Состояние его в эту минуту неведомым образом передалось слушателям. Ни один из них, кстати, ни разу за время рассказа не перебил говорившего.

У коменданта знакомо и нехорошо шевельнулось в груди. Недоброе предчувствие ощутимо укололо сердце. Что-то во всем этом было не так, определенно не так.

Он встряхнул головой, отгоняя это пренеприятное ощущение.

«Что это со мной? Что-то вроде знакомое. Заболел я что ли?»

– Она, – кое как справившись с собой продолжил причетник, – изрекала хулу на короля, на рыцарство, на церковь, говоря, что они все служат Антихристу, предались ему всей душой и ведут христиан к гибели…

И они, став на колени, поклялись, что пойдут за ней, куда угодно, и не опустят оружия пока… пока… не смею повторить это… пока она не сядет на трон, а все ее враги не погибнут… – причетник умолк, слезы полились из глаз. Слишком много страшного случилось за этот день, тем более для него – мирного человека, всю свою жизнь прожившего в тишине, покое и сытости под крылом богатых и могущественных людей, пересидевшего войны и смуты за неприступными стенами, даже ни разу не взявшего в руки оружия.

Несмотря на все его мольбы о пощаде, все слова о том, что он никому из них не делал зла, его, избив и отхлестав кнутом, швырнули в колодец. Должно быть, после всего, что с ним случилось, Господь сжалился над ним. Он не утонул, не потерял сознания и не захлебнулся, хотя, падая, несколько раз сильно ударился головой о каменную кладку, и воды в колодце, по счастью, оказалось лишь по грудь. Сброшенные следом за ним несколько увесистых булыжников также не причинили ему вреда. И, наконец – воистину промысел Божий: именно в этот колодец выходил подземный ход, один из трех имевшихся в замке. Как на пределе сил втянул готовое уже расстаться с душой тело в узкую щель хода, как в непроглядном мраке, отпирал засовы выходившей на глинистый обрыв двери, замаскированной под корягу (когда-то, этот ход показал ему погибший на его глазах жуткой смертью кюре), он почти не помнил. Затем он чудом – воистину чудом, потому что толком и ездить верхом не умел – поймал бродившего поблизости мула, сбежавшего из разоренных замковых конюшен. Потом – сколько прошло времени причетник не имеет представления, но солнце уже заходило – животное сбросило его и, еле живой, он побрел куда глаза глядят. Он шел всю ночь и под утро рухнул совершенно без сил у ворот Вокулера…

…Комендант вдруг почувствовал, как по всему телу разливается ледяной холод.

Он внезапно понял, что означает это неотвязное чувство, вспомнил, почему знакома ему эта пульсирующая боль за левым ухом. Дневной свет стремительно заволокла мутная багрово красная дымка.

Совсем как тогда под Байонной… Нет, сейчас гораздо сильней… Насколько же сильнее!! Неужели смерть?! Проклятое бабкино наследство!

…Волна боли, словно чья-то тяжкая лапа сдавила голову, разламывая череп. В глазах потемнело. Тело вмиг налилось свинцом, и кровь, тяжело проталкиваемая сердцем по жилам, словно обратилась в вязкую ртуть.

…О, черт, как же жжет затылок, словно в череп вонзился раскаленный железный прут!

– Эй, приятель! Что такое? – голос бальи долетал до него, как из-за каменной стены. На тебе лица нет!

Крепкая рука встряхнула его за плечо

– Прошу прощения мессир де Камдье – что-то… нездоровиться мне, – собственные слова доносились до него как в бреду. – Должно быть, простыл.

Мгла перед его взором рассеивалась. По лицу обильно струился холодный пот, казавшийся густым и липким, внизу живота еще тошнотворно шевелился тяжелый комок, но боль понемногу уходила.

– В общем, так, – заявил бальи после того как за причетником из Сен-Жерара затворилась дверь, – Этот мятеж надо раздавить немедленно, иначе все может кончиться, – он запнулся, с неудовольствием глядя на впавшего, похоже, в полную прострацию аббата, бормотавшего что-то невнятное о колдовстве и кознях нечистого, – очень плохо.

– Вы, святой отец, обдумайте что следует сделать.

– Нужно немедленно известить епископа, – тут же откликнулся поп.

– А ты, почтенный Ивер, поднимай гарнизон: он должен быть готов выступить в любую минуту.

– Что? – спросил комендант, изо всех сил пытавшийся взять себя в руки.

– Ты что, не слушаешь меня?! – резко повернулся в его сторону бальи.

– Нет, мессир, я только хотел спросить… – ээ – весь гарнизон или…

Что за вопросы? – Камдье даже не скрывал недовольства. В конце концов, – кто здесь комендант – ты или я?

Действуй, одним словом, и не мешкай.

* * *

Назвав, в сердцах, претендента на руку своей дочери пащенком, старый вояка погрешил против истины, и надо сказать преизрядно. Шевалье Филипп де Альми происходил от вполне законного, хотя и уже третьего по счету брака своего отца, барона де Альми, сира Граньяна. То обстоятельство, что покойный барон был человеком весьма небогатым, равно как и то, что Филипп был четвертым по счету его отпрыском только мужского пола, а к тому же у него имелось еще шесть сестер, и определило его судьбу. Уже в шестнадцать лет он покинул ветхий кров родового замка и отравился искать счастья. За пять лет, прошедших с того дня он успел поучаствовать в двух больших войнах, быть посвященным в рыцари, получить две раны и посидеть в тюрьме за избиение королевского чиновника.

Ошибался почтенный воин и относительно намерений шевалье. Безусловно, пышные прелести юной золотоволосой красавицы Хелен занимали немалое место в его голове. Но на этот раз Филипп был по настоящему влюблен, и влюблен настолько, что лишь ее видел своей женой. Однако от того, чтобы немедленно сделать ей предложение, его удерживали некие весьма существенные обстоятельства. Смущало его вовсе не простое происхождение избранницы – это-то как раз мало его беспокоило: не он первый, не он последний. Все дело было в том, что шевалье страдал тем трудноизлечимым недугом, коим страдало множество знатных, равно как и не знатных людей: у него совершенно не было денег.