Восточный ветер - Сергей Вашенцев

— Надо тебе, Галина Федоровна, тоже свою судьбу понять и против Мотовиленки биться — многоголосо убеждают они ее.

Галина, выслушав их, тихо проговорила:

— Если бы сынок мой здесь был, верно уж он за Мотовилeнку бы голос подал.

Взбешенные соседки начали кричать на нее, поносить ее и ее сына, «смутьяна окаянного», и мужа, который не сумел ничего нажить и мать ее, «побирушку паршивую». Они не перестали галдеть даже на улице, стояли у забора и угрожали, что она еще пожалеет, в ногах намолится, но будет поздно.

XI

Ветер дует с востока. Он гонит воды из Азовского моря в Сиваш. Еще сегодня днем Сиваш бороздили крестьянские мажары. Крестьяне возили продавать в Армянск продукты. Утром вернулся оттуда же Мотовиленко, ездивший договариваться о присылке на завтра делегации на торжество выборов в первый сельсовет. Кстати, он пригласил оркестр квартировавшего в городе красноармейского батальона на случай выступлений бело-зеленых банд, которые кое-где еще укрывались в Крыму и могли проскользнуть на просторы Украины, где тоже еще бродили махновские волки. Пересекла Сиваш и расписная тачанка Кубаря, привезшая из города попа. Поп этот семинаристом приезжал в село на летние каникулы к своему дяде, приглядел себе жену, дочь Кубаря, и как только получил приход, сейчас же обвенчался. Теперь он приехал к своему тестю в гости, а может быть и был вызван им из каких-нибудь своих соображений. Привез его сын Кубаря Остап, тот самый, который скрывался во время всех боев, потрясших село. Говорили, что он просто-напросто служил у белых и вернулся восвояси, когда их разгромили, но правды тут трудно было доискаться.

Если бы попу понадобилось завтра уезжать, он не мог бы пробраться ближней дорогой через Сиваш, а должен был бы делать большой крюк и возвращаться через перешеек. Ветер нагнал много воды, и теперь, пожалуй, дорога надолго испортилась.

Вечером у Кубаря шел пир горой. Собрались приятели богатеи. Окна были ярко освещены. Тетка Галина чувствовала праздничную суету у соседей. Ее не пригласили стряпать на кухне, как раньше.

Теперь она работает сторожихой в ревкоме.

Сегодня в оконные щели хаты напевает ветер, слышно, как он с огромной силой набрасывается на стены, как-будто хочет повалить. Не так уж много нужно, чтобы разрушить маленькую хатку Моторной. После каждого такого ветра ей приходится поправлять крышу, ветер делает резкие проборы в старой соломенной настилке.

Тетка Галина лежит на постели, но спать не хочется. Сейчас ее занимают такие мысли. Нужно ли ей обучаться грамоте, как предлагают в ревкоме, или отговориться, чтобы над ней не смеялись в селе. Она, пожалуй, не чувствовала в ней надобности. Но сейчас Иван Галактионович ей говорит: «Вот что, тетка Галина. Тебе приходится работать в советском учреждении. Каждый работник должен быть грамотным. Я тебе советую записаться в кружок в школе». Она указывала ему, что сорок четыре года она была неграмотной, а теперь может осталось и жить-то ей лет десять-пятнадцать. «Вот еще доводы! — отвечал он ей. — Профессора, понимаешь, профессора и те учатся до старости, а ты говоришь». Она теперь и не знает, как ей быть. Верно, придется все-таки согласиться.

Она вдруг вскакивает с постели, накидывает на плечи шаль и бежит на улицу.

Ветер затушил все звезды. Ее обдает ночным холодом, шаль вырывается из рук и треплется на спине, как крылья. Она выходит со двора на улицу, поворачивает направо. В хате Кубаря еще не погашен свет. Все другие хаты темны. Если бы не этот свет у Кубаря, трудно было бы вообразить, что вокруг стоят дома. Только приглядевшись, их можно заметить. Тетка Галина осторожно двигается вдоль улицы. Она проходит мимо сельской лавки. Здесь улица расширяется, образуя как бы маленькую площадь, Моторная пересекает ее наискось и приближается к ревкому. Она тихо подходит к нему, с той стороны, где здание соприкасается с хатой Мотовиленко. У крылец останавливается и успокаивается. Замок висит на своем месте. А она-то думала, что забыла его запереть.

Тетка Галина хотела присесть на крыльце, как делала это иногда в спокойные ночи. Но сегодня зверский холод. Ветер гуляет по селу; то бросается под ноги, то толкает б спину, бьет, как бил в детстве свернутой холстиной отец.

Ветер — враг этих открытых мест.

Она слышит шаги и думает, что это ветер. Слышит голоса, — тоже ветер. Булькает вода за углом — ветер. Звякает стекло — ветер. Все это — ветер, что движется, шелестит, шепчет, ударяет, скребет, звякает в эту глухую, темную ночь.

Но за утлом слишком ясно булькает вода. Моторная недоумевает, откуда она льется. Дождя давно не было. Стоит сушь. Ветер не взорвал ни одной тучи, закрывшей небо.

«Это не вода, это чавкает корова во дворе Ивана Галактионовича», думает она.

Но у него нет коровы. Значить, это — ветер! Ударяется стекло о дерево — ветер. Чиркают спички — ветер. Разговаривают…

Это — не ветер.

Она слышит глухой возглас:

— У, черт! Которую порчу…

Останавливается на углу, дрожа и немея. Чиркают, чиркают, чиркают. Вспыхивает огонек. Гаснет. Сверкнет искра, как светляк, и снова темно.

— У, черт…

Наконец спичка загорается.

Она видит дрожащий огонек, зажатый в руке.

Угол деревянной стены.

Две тени. Две спины.

Вскрикивает и бежит к ним. «Горим», хрипит она. Но это же воет ветер, это шелестит солома на крышах хат. Ничего не слышно, ничего не слышно в этом глухом простенке. «Горим!». К ней подскакивают и ударяют четвертью по голове. Звон стекла. Падение тела. Но это опять ветер, это он, враг здешних мест, поет, шелестит, звякает, ударяет, стонет, движется, бежит.

Рано утром, выйдя на улицу, Мотовиленко увидел лежащую у стены ревкома тетку Галину. Она тихо стонала. Голова была залита кровью. Осколки разбитой четверти изрезали лицо. Рядом валялась другая четверть. Мотовиленко схватил сторожиху на руки и понес в свою хату. Пока домашние делали примочки, приводили ее в чувство, он обошел ревком, остановился у потемневшего угла, тронул пальцем, понюхал, понюхал горло четверти, положил ее на место и пошел по селу.

Крестьяне возбужденно двигались к ревкому. Бежали впереди ребята и бабы. Огромная толпа их уже собралась у хаты Мотовиленко, прилипая к окнам, заглядывая в двери, толкаясь, шумя и разговаривая.

Потом, как бы двинутые ветром, все бросились на площадь к ревкому. Здесь на широком крыльце уже стоял стол, прикрытый красной холстиной. Крестьяне окружили крыльцо плотной стеной.

Впереди молодежь — ученики Мотовиленко, дальше — усатые, бородатые, серьезные лица.

Когда на крыльце показался председатель ревкома, вся площадь дрогнула и затаилась. Необычайность этого собрания, начатого ранее намеченного часа, преступление, которое нависало над селом в эту ночь, раненая тетка Галина, лежащая в соседней хате, залитый керосином угол ревкома — все это взволновало крестьян.

— Товарищи.. — сказал Мотовиленко. — Недавно, совсем недавно мы видели в своем селе Красную армию. Она шла на штурм последних твердынь врага. Мы ей помогли, чем могли. Вы это хорошо знаете. Вам не буду напоминать. Мы сломали свои заборы, набили доверху мажары соломы и свезли все это в Сиваш, чтобы загородить путь воде. Врангель разбит. Вся наша страна свободна от армий генералов, терзавших ее в течение нескольких лет. Трудящиеся деревень и городов будут теперь свободно устраивать свою жизнь.

— Сегодня мы собрались сюда, чтобы выбрать первый совет в нашем селе, первый сельский совет, и заклеймить, запятнать классовых врагов, которые пытаются этому препятствовать. Об этом мы сейчас и будем говорить…

…На другом конце села расписная коляска, запряженная парой серых коней, проскочила мимо последних хат. Она увозила попа, зятя Кубаря. На облучке сидел полупьяный, покачивающийся Остап и яростно нахлестывал лошадей. Поп все время боязливо оглядывался назад, как будто ожидал погони.

XII

Человек, показавшийся на улице села, был высок ростом, широк, ступал твердо и тяжело, в правой руке держал небольшой чемодан. Одет он был в синий костюм, черные ботинки, под серой кепкой загоревшее лицо было молодо и серьезно. Во всем облике было что-то определенное, законченное, сложившееся. Судя по внешнему виду, можно было даже сказать, что этот человек, несмотря на молодость, много пережил, повидал и поработал. Ладони рук у него были огромные, с широкими жесткими пальцами. Он с любопытством оглядывался по сторонам, как бы удивляясь тем переменам, которые произошли в селе за последнее время. Так он остановился у голубоватой хаты, где на заборе была прибита деревянная доска с надписью: «Изба-читальня». Но еще больше казалось пришел в недоумение, увидев рядом маленькую хату с забитыми окнами. Покачал головой, тихо проговорил: «Рановато». Почти сейчас же спросил у женщины, несшей ведра на коромысле: «Где сельсовет?» — А вон он! — указала она на деревянный дом, выделявшийся среди белых мазанок.