Разгадай мою смерть - Розамунд Лаптон

Я определила, что молодая женщина примерно на седьмом месяце беременности. Несмотря на холодную погоду, она была одета в коротенькую маечку, оставлявшую открытым большой круглый живот с проколотым пупком. Ее беременность, выставленная напоказ, показалась мне столь же дешевым китчем, как грязно-желтые волосы.

— Тесс дома? — спросила она.

— Вы кто?

— Подруга. Кася.

Ты действительно рассказывала мне о подруге-польке, но твое описание никак не подходило девице в дверях. Ты до невозможности ей польстила, придав лоск, которого она была напрочь лишена. Передо мной стояло нечто в несуразной мини-юбке, с посиневшими от холода ногами, покрытыми сеткой вен, — образ, весьма далекий от наброска Донателло.

— Я и Тесс познакомиться в клинике. Тоже нет парень.

Мое внимание больше привлек ломаный английский Каси, чем смысл слов. Бросив взгляд на «форд-эскорт», припаркованный у крыльца, она прибавила:

— Он вернуться. Три недели.

Я состроила мину, красноречиво свидетельствующую о полном отсутствии интереса к личной жизни моей визави.

— Когда Тесс приходить домой?

— Не знаю. Никто не знает, где она. — Мой голос вновь предательски задрожал, но я решила, что скорее откушу себе язык, чем выкажу эмоции перед Касей. Снобизм, присущий нашей матери, благополучно передался мне. Я сухо продолжила: — Тесс не появлялась здесь с прошлого четверга. Не знаешь, куда она могла отправиться?

Кася покачала головой.

— Мы быть на отдых. Мальорка. Мириться.

Парень в «форде» протяжно посигналил. Кася махнула ему рукой. Она заметно нервничала. На корявом английском она попросила передать тебе, что заходила в гости, и поспешила вверх по ступенькам.

Да, мисс Фрейд, я разозлилась, что она — не ты. Ее вины в том не было.

* * *

Я поднялась на крыльцо и позвонила в дверь Эмиаса. Накинув цепочку, тот открыл.

— Вы, случайно, не знаете, откуда у Тесс дорогая одежда для малыша? — спросила я.

— Она устроила поход по всем магазинам на Бромптон-роуд. Радовалась, как…

Я нетерпеливо оборвала старика:

— Меня интересует, на какие деньги она их купила?

— Я не задаю девушкам подобных вопросов.

Это прозвучало укором; Эмиас был воспитан, а я — нет.

— Что заставило вас сообщить в полицию об исчезновении Тесс?

— Она не пришла поужинать со мной, хотя обещала. Тесс никогда не нарушает своих обещаний, даже перед стариком вроде меня.

Эмиас снял с двери цепочку. Несмотря на годы, он все еще был осанист и высок, на добрых десять сантиметров выше меня.

— Выбросьте вы эти детские одежки, — сказал он.

Я отшатнулась, вне себя от негодования:

— Не рано ли вы попрощались с моей сестрой?

Я развернулась и торопливо сбежала вниз. Пожилой домовладелец что-то проговорил мне вслед, но я не стала прислушиваться и заперлась в твоей квартире.

— Еще десять минут, и на сегодня достаточно, — говорит мистер Райт.

Слава Богу. Я и не предполагала, каким утомительным окажется процесс записи.

— Вы заглянули в ванную комнату? — задает очередной вопрос мистер Райт.

— Да.

— Проверили стенной шкафчик?

— Нет.

— То есть не заметили ничего странного, неожиданного?

— Заметила.

Я очень устала и промерзла до костей. Страшно хотелось принять душ. Горячий. До показа реконструкции оставалось еще два часа, но я боялась пропустить твой звонок, и именно поэтому решила последовать той логике, согласно которой любовь всей жизни является на порог ровно в ту минуту, когда ты, одевшись в самую безобразную пижаму, намазываешь на лицо зеленую питательную маску. Согласна, логикой это назвать трудно, и все же я понадеялась, что стоит мне встать под душ, и ты сразу позвонишь. Вдобавок я знала, что мой телефон принимает эсэмэски.

Конечно, у тебя не было никакого душа, только ванна с облупившейся эмалью и плесенью вокруг кранов. Это убожество разительно контрастировало с ванной комнатой в моей нью-йоркской квартире: мрамор, блеск хромированного металла — образец модернистского шика. Можно ли вообще чувствовать себя освеженной и чистой, помывшись здесь? Где-то в глубине промелькнуло знакомое ощущение превосходства, а потом я увидела полку с твоими гигиеническими принадлежностями: зубная паста, щетка, раствор для хранения контактных линз и расческа с застрявшими в зубьях длинными волосами.

До сих пор я лелеяла мысль, что ты могла выкинуть какую-нибудь глупость — скажем, удрать на рок-фестиваль или принять участие в акции протеста, что ты — все та же легкомысленная девчонка, запросто ночующая в палатке на мерзлой земле, не обращая внимания на то, что до родов осталось меньше месяца. До сего момента я много раз представляла, как отругаю тебя за полнейшее безрассудство, но зубная щетка и прочие принадлежности напрочь развеяли мои фантазии. Все надежды рухнули. Где бы ты сейчас ни была, ты туда не собиралась.

* * *

Мистер Райт выключает диктофон.

— На сегодня достаточно.

Я киваю, стараясь отогнать воспоминание о твоих волосах, застрявших в расческе. В кабинет входит степенная секретарша. Она сообщает, что число репортеров, съехавшихся к твоему дому, пугающе растет. Мистер Райт проявляет участие: не желаю ли я, чтобы он подыскал мне гостиницу на эту ночь?

— Нет, спасибо. Я буду ночевать дома.

Я называю твою квартиру домом — ты ведь не возражаешь? Я живу у тебя уже два месяца, и теперь это действительно почти что мой дом.

— Вас подвезти? — спрашивает мистер Райт и, заметив мое удивление, улыбается: — Не волнуйтесь, мне не трудно. У вас сегодня выдался тяжелый день.

Значит, подарком был галстук. Мистер Райт — хороший человек.

Я вежливо отказываюсь. Он провожает меня к лифту.

— Нам потребуется несколько дней, чтобы зафиксировать ваши показания. Вы не против?

— Нет, ничуть.

— Это связано с тем, что вы исполняли роль главного дознавателя и одновременно проходите как главный свидетель.

Учитывая мои действия, термин «дознаватель» звучит слишком профессионально. Подъезжает лифт. Мистер Райт заботливо придерживает дверь, пока я захожу в кабину, набитую людьми.

— С помощью ваших свидетельских показаний мы запечатаем это дело, — на прощание говорит он, и я представляю свои слова в виде густой черной смолы, которой обмазывают корпус корабля под названием «Приговор», чтобы обеспечить водонепроницаемость.

Весеннее солнышко прогрело вечерний воздух, и над темной твердью мостовых раскрылись белые зонтики уличных кофеен. Офисы уголовного суда расположены всего в нескольких кварталах от парка Сент-Джеймс, и я решаю пройти часть пути пешком.

Я пытаюсь срезать дорогу к парку, но упираюсь в тупик — проход закрыт. Поворачиваю назад и слышу за спиной шаги — не безопасный стук женских каблучков, а тихую, недобрую поступь преследователя-мужчины. Мной овладевает страх, но я убеждаю себя, что это всего лишь избитый киношный штамп — «маньяк крадется за женщиной», — и гоню прочь гнетущие мысли. Однако тяжелые шаги приближаются, их звук становится громче. Сейчас человек, идущий по другой стороне улицы, обгонит меня, и станет ясно, что у него нет дурных намерений. Шаги все ближе и ближе. Я уже чувствую затылком ледяное дыхание чужака и пускаюсь бежать без оглядки. Добегаю до выхода из тупикового переулка и вижу людей, много людей. Присоединившись к толпе, я спешу к метро.

Я повторяю себе, что этого не может быть. Преступник сидит в камере предварительного заключения, так как в освобождении под залог ему отказано. После суда его ждет пожизненная тюрьма. Должно быть, мне просто померещилось.

Я окидываю вагон метро настороженным взглядом, и на глаза тут же попадается твое фото, напечатанное на первой полосе «Ивнинг стандард». Я сфотографировала тебя два года назад, летом, когда ты приезжала в Вермонт. На лице сверкает улыбка, волосы развеваются на ветру блестящим парусом — от твоей красоты захватывает дух. Неудивительно, что этот снимок выбрали для первой страницы. На внутренней полосе — еще одна фотография, тоже сделанная мной: тебе шесть, и ты обнимаешь Лео. Я-то знаю, что у тебя только-только высохли слезы, но на снимке этого не видно. Едва ты улыбнулась, твое личико сразу обрело привычное веселое выражение. На соседнем фото — я. Репортеры подловили меня вчера. Моему лицу нормальное выражение так легко не вернуть. К счастью, я уже давно не переживаю по поводу того, как получаюсь на фотографиях.

Я выхожу на станции «Лэдброк-гроув» и замечаю, насколько проворно двигаются лондонцы — вверх по ступенькам, через турникеты, — умудряясь не задевать друг друга. У выхода я опять чувствую за спиной присутствие чужака, холод его дыхания, легкое покалывание в затылке, предупреждающее об угрозе. Я торопливо пробираюсь вперед, расталкивая всех подряд и уговаривая себя, что ледяное дуновение — лишь сквозняк от проносящихся внизу поездов.