Симулятор. Задача: выжить - Виталий Сертаков

Ключи он получил и пошел мотор заводить.

Я спокойный человек, клянусь, очень спокойный. Никогда не ругаюсь, и начальство привык уважать. Но когда этот краснорожий стал ключом в замок тыкать, а попасть не может, я подумал, что надо выйти наружу. Пусть он лучше меня застрелит, но через трубу я с ним не поеду.

Я распахнул дверцу и выпрыгнул. Никуда убегать не стал, нарочно возле Нильса остановился, чтобы они дурного не подумали. А снаружи дышать невозможно просто стало, точно в горло бумаги наждачной напихали. Комаров тихо-тихо ехал туда, где из травки обугленной поднималась серая эта мерзость. Дверь он открытую оставил, изнутри она вся в крови была, и зубами он жевал непрерывно...

А я еще двух ворон увидел и Нильсу показал. Одна живая была, только голова ее и часть крыла из бетона торчали. Клюв разевала, и глаз черный шевелился. Как в кино показывали, про то, как нефть на земле образовалась, да. Я точно кино не помню, там показывали мух всяких, кузнечиков, как они в смоле случайно застыли.

— Стой! — закричал младший сержант, он проснулся будто. — Генка, стой, не лезь!

Немножко опоздал совсем.

Мамой клянусь, такого ни в одном кино не покажут. Колеса передние только-только к мерзости этой прикоснулись, как резина моментом дымиться начала. А потом, едва сморгнуть успел, из бетона сосульки серые полезли. Словно колосья пшеничные, часто-часто, или щупальца, да. И передние колеса насквозь, вместе с дисками, проткнули.

— Назад!! — Нильс, наверное, очень громко кричал, изо рта его слюна летела, но слышал я его, как и раньше, точно сквозь подушку. Словно в трубке телефонной, когда абонент далеко очень. Я когда домой Хабибе звоню... то есть, звонил, так часто получалось. Кричит, кричит, а голосок, как у мышки, вдалеке теряется.

Все, матерью клянусь, больше о жене и детях — ни слова. Сам держаться не могу, плакать начинаю, как ребенок...

Комаров назад скорость переключил, но «уазик» Уже погиб. Тут мы с Нильсом стали кричать вместе; я не сразу и заметил, что кричу. Потому что глупый Комаров дергал рычаг, а сам смотрел назад, оскалившись, и не видел, что у него под носом. Он только тогда оглянулся, когда две длинные сосульки до двигателя добрались, да... Они насквозь двигатель пробили, пар как начал хлестать по лобовому стеклу! Капот горкой пошел, краска с него струпьями слезла...

Несколько сосулек пробили пол и оказались в салоне. Они росли совсем бесшумно, только скрипел металл. Они росли и затягивали машину в бетон. Это я говорю долго, а произошло быстро очень. Передние колеса моментом провалились, за ними бампер клюнул, фары лопнули, потом задние колеса от дороги оторвались.

Сейчас вспоминаю, думаю — почему не убежал? Мы же совсем рядом, в двух шагах стояли. И как будто застыли оба, смотрим, как труба машину пожирает, и рукой пошевелить не можем. Дед верно говорит: такое состояние ступором называется. Страшная вещь, это, наверное, как заяц перед змеей, да?..

— Аа-ааа, трам-та-ра-рам!! — ругался Комаров.

Слава Богу, у этого безмозглого хватило соображения наружу выпасть. Он выпал, споткнулся и лицом вниз, а автомат на пассажирском месте забыл. На ноги поднялся, а рожа мокрая, и рубашка мокрая насквозь, вся пыль к нему прилипла. Он хотел за автоматом назад полезть, но тут мы вместе прыгнули, да. Мы с Сашей-Нильсом словно проснулись и прыгнули, этого глупого Комарова от машины оттаскивать.

«Уазик» вертикально подскочил, дыбом уже встал, и плавно так вниз, в глубину поехал. Какая там глубина, я не знаю и не хочу знать, но от машины за две секунды ничего не осталось. Для мерзости серой оказалось все равно, что кушать — ворону или двигатель внутреннего сгорания. Так глупый сержант погубил и оружие, и автомобиль.

Возможно, это был последний автомобиль на земле. Теперь мы это не проверим.

Я снял футболку и выжал воду на дорогу. Из меня вытекло страшно много воды, и голову напекло. Нильс присел на обочину, рядом с начальником, и что-то тихо ему говорил. Сержант кивал красной головой и перебирал ладонями песок. Он был, как маленький ребенок, да. Момент наступил такой, что я мог от них убежать, никто за мной не следил. Но я не убежал.

А этот Комаров уселся в пыль и заладил, как сломанная грампластинка:

— Что за фигня тут творится? Что за фигня? — Он у нас как будто спрашивал, а что мы ответить могли? Мы на звезды смотрели, а потом — друг на друга. Звезд все больше становилось, и скоро все небо стало черное. Я такого черного неба в Петербурге не видал никогда, вообще не припомню, да. Тут ведь на севере всегда немножко светло, да? Всегда без фонарей видно, потому что солнце до конца не прячется. Слушай, это я сейчас так спокойно говорю, а тогда, мамой клянусь, чуть штаны не испортил, коленки дрожали. Я даже забыл, что меня эти милиционеры вроде как задержали, документы проверять.

— Что за фигня? — повторял Комаров. — Что за фигня?...

Я подумал — хорошо, что он без автомата остался, так нам спокойнее. Позади меня захрустело тихонько, это серая труба до опоры следующей добралась и кушать ее начала. Потихоньку кушала и держала крепко. Опора даже не накренилась ни разу, только «ноги» ее укорачивались. Мы с Нильсом сидели и смотрели, никак жопу от земли не оторвать было, вот чем хочешь клянусь. Смотрели, как провода натянулись наверху и порвались, как нитки. Только загудело громко.

От «уаза» уже следов не было, зато на трубе еще один черный люк вырос, совсем большой. Но я почему-то догадался, что если близко не подходить, бетон не нападет. И Саша-Нильс мне потом так же сказал, он тоже так догадался.

Оно только на пути своем кушает.

— Жопа, — завыл Комаров, он раскачиваться стал и слюну пускал. — Жопа, это полная жопа... Что за фигня, а?!

— До поселка далеко еще? — спросил меня Саша-Нильс.

— Пешком еще минут двадцать! — Я говорил и смотрел на небо.

На половине неба было утро, на другой половине — наступала ночь.

— Звезды... — сказал я. — Как будто вечер, да? Комаров бормотал что-то про себя, как ребенок в песке руками игрался. И Саша-Нильс забормотал. Я испугался немножко, что Саша-Нильс сейчас тоже с ума сойдет, и останусь в лесу с двумя ненормальными ментами.

— Птиц нету, — повторил громче Саша-Нильс — Генка, вставай, пошли...

— Птиц нету?

— Птицы улетели раньше, мы их видели, — в сумерках лицо сержанта качалось, без глаз и рта. — Ты разве не слышишь, что ни одна птица не поет?

Слева раздался треск. Опора вместе с проводами наполовину погрузилась в бетонную трубу.

— Они раньше нас догадались, и птицы, и все... — Саша-Нильс говорил со мной таким тоном, как будто я с ним спорил. Он как будто доказывал мне что-то. — Понял, мужик?! Все догадались и слиняли, даже тупые коровы...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});