Дождь над океаном (сборник) - Александр Бушков

Урядник уже таскал воду ведром из кухонной кадки, плескал в горницу там, должно быть, разбилась лампадка и занялась постель, половики… Повалил едкий дым, и они, перхая, возились в этом дыму, затоптали наконец все огоньки, залили, забили подушками. Голыми руками сорвали, обжигаясь, пылающие занавески. Вывалились на крыльцо, на свежий воздух, измазанные копотью, мокрые, облепленные пухом из подушек. Долго терли кулаками слезящиеся глаза, выкашливали копоть.

— Хорошо, стены не занялись. А то бы…

— Ага, — хрипло сказал поручик.

Они глянули друг другу в глаза, оба в нижнем белье и сапогах, грязные и мокрые, и поняли, что до сих пор были мелочи, а теперь настало время браться за дело серьезно. Мысль эта, если по правде, не так уж радовала.

— Оно ж их утянуло, — сказал Платон. — И собак… Собак тоже.

— Ко мне в комнату…

— И ко мне. Стрельнул, и утянулось.

— Я — саблей…

Он вспомнил и побежал наверх, урядник топотал следом. Отрубленный кусочек ленты отыскался у кровати. Поручик осторожно ткнул его концом сабли, наколол на клинок, и это словно бы вызвало последнюю вспышку жизни — кусок ленты вяло дернулся и обвис. Так, на сабле, поручик и вынес его на крыльцо, где было светлее.

Осторожно стали разглядывать, морщась от непонятного запаха — не то чтобы вонючего, но чужого, ни на что знакомое не похожего. Лента толщиной с лезвие сабли, и на одной стороне множество острых крючочков, пустых внутри, как игла шприца.

— Это значит, как зацепит, и конец, — сказал поручик. — Этих щупальцев у него должно быть преизрядно. К тебе лезло в комнату, ко мне. И — зубы. Должны быть зубы — лошадь еврейскую в клочки, у пса хвост вырвал… Мартьяна не нашел?

— Нету Мартьяна. Один безмен остался. Упокой, господи, душеньки трех рабов твоих… — урядник перекрестился, за ним и Сабуров. — Смотрите, вашбродь…

Граненый шар найденного в зале безмена перепачкан темным и липким, пахнущим в точности так, как и конец щупальца — чужим, неизвестным.

— Отчаянный был мужик, царство ему небесное, — сказал Платон. — Это ж он с безменом на чудо-юдо…

— Чудо-юдо?

— Так не черт же, — Платон смотрел грустно и строго. — Что ж это за черт, если его можно безменом малость повредить и кусок от хвоста отрубить? Да и черт вроде бы серой пахнет, а этот — непонятно чем, но не пеклом, право слово. Не леший же? Пули он боится. И железа опасается, не может, сталбыть, железо от себя отводить. Нет, барин, зверюга это, хоть и непонятная. Вот оно, стало быть, как… Пули боится… Железо от себя отвести не может…

Он повторял и твердил что-то ненужное, пустое — главные слова так и не произносились, но висели в воздухе, реяли вокруг, нужно было набраться смелости и произнести их наконец.

Поручик отыскал штоф, и они хватили по чарке. Похрустели капустой, помотали головами.

— Три православные душеньки загубил, сучий потрох, — сказал Платон. Вольно ж ему бегать…

— Воинскую команду бы… — сказал поручик Сабуров.

Но тут же подумал: какая в Губернске боеспособная воинская команда? Инвалиды при воинском начальнике да пара писаришек. Может, еще интенданты — и все. Небогато. Да сначала еще нужно доказать, что они с урядником не страдают помрачением ума от водки, что по здешним лесам в самом деле шастает некое чудо-юдо, смертельно для людей опасное! Нужно сначала уломать какое-нибудь начальствующее лицо, чтобы хоть прибыло сюда и обозрело. А что таковому лицу предъявить в качестве вещественной улики кусочек от щупальца, безмен в вонючей жиже, собачий хвост оторванный?

Жандармы, что на вокзале? Слабо в них, как слушателей и соратников, верилось. Вот и получается, что помощи от вышестоящего начальства ждать нечего. Должно быть, чудо-юдо объявилось совсем недавно — никто о нем до того и не слышал. Рано или поздно оно наворотит дел, и паника поднимется такая, что дойдет в конце концов до губернии, и уверует губерния, и зашевелятся шитые золотом вицмундиры; а тогда и курьеры помчатся, и вытребуют войска, и леса оцепят боевой кавалерией, а то и картечницы Барановского подтянут, шум поднимут до небес, дабы несусветной суетой и рвением заслужить ордена и отличия. Но допрежь того немало воды утечет, немало кровушки, и кровушка будет русская, родная. А присягу они с урядником принимали как раз для того, чтобы не лилась родная кровь в пределах отечества…

— Так что же? — повторил Платон вслух невысказанные поручиковы мысли. За болгарских христиан сколь крови выцедили, а тут — свои в беде…

Светало. И подступала минута, когда русское молодечество должно рвануться наружу — шапкой в пыль, под ноги, соколом в чистое поле, саблей из ножон. Иначе — не носить тебе больше сабли, воином не зваться, сам себе не простишь. Некому больше, окромя тебя. Ты здесь оказался, тебе и выпало — сойтись грудь в грудь…

— Урядник, смир-на! — сказал Сабуров.

Урядник бросил руки по швам. Сабуров тоже встал по стойке «смирно». Оба они были в сапогах и нижнем белье, но это не имело значения. В восемьсот двенадцатом был случай, когда платовские казаки и вовсе голяком повскакали на коней, ударили в шашки. И ничего, смяли француза. Не в штанах дело.

— Слушай приказ, — сказал Сабуров звонко и четко, как на инспекторском смотру. — Считать нас воинской командой. Объявившуюся в окрестностях неизвестную тварь, как безусловно опасную для здешних обывателей, отыскать и уничтожить. Выступаем немедля.

— Слушаюсь, ваше благородие! — рявкнул урядник.

И у обоих стало на душе чуточку покойнее. Теперь был приказ, были командир и подчиненный, теперь они были — воинская команда, крохотное войско российское.

— Соображения есть? — спросил Сабуров.

— Как не быть? Следы оно оставляет, слава Богу, по воздуху не порхает, не канарейка. А следы мы разбирать учены, на кабана в камышах охотиться приходилось… Так что опробуем. Теперь что: коли оно жрет всех без разбору, и коня, и людей, и собак, значит — оголодавшее. Знать бы еще, как у него с чутьем…

— А ты на всякий случай думай, что чутье у него — отменное.

— Понял, ваше благородие. Еще: большое оно, должно быть. Вон как столы-лавки перебулгачило. Гренадерскую бомбу бы нам иметь…

— Где ж ее взять… Что еще?

— Искать надо в редколесье, да в полях, я так мерекаю, — сказал Платон. — Не думаю я, чтоб оно в чащобу полезло — здоровущее… Местности мы не знаем, вот что плохо. Проводника бы нам или хоть дельную собачку, охотничью…

— И подзорную трубу не грех бы заиметь, — сказал Сабуров. — Помнишь, Мартьян говорил про блажного барина, что смотрит на звезды?

— Помню. Думаете?..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});