Тартарен на Альпах - Альфонс Доде

Съ первыхъ же шаговъ на крыльцѣ Тартаренъ увидалъ, что ошибся. Нигдѣ ни признака пожара. Холодъ смертельный, ночь — хоть глазъ выколи; нѣсколько смоляныхъ факеловъ тамъ и сямъ слабо разгоняютъ мракъ, кидая на снѣгъ свой красноватый отблескъ. У нижней ступеньки подъѣзда какой-то старикъ жалобно дудитъ въ альпійскій рогъ, которымъ сзываютъ коровъ въ горахъ, а на Риги-Кульмъ будятъ любителей солнечнаго восхода и возвѣщаютъ скорое появленіе дневнаго свѣтила. Увѣряютъ, будто первый отблескъ его загорается на вершинѣ горы позади отеля. Чтобы не ошибиться дорогой, Тартарену стоило только держаться того направленія, въ которомъ слышались веселые голоса смѣшливыхъ миссъ. Онъ шелъ тише другихъ, разнѣженный сномъ и порядочно утомленный вчерашнимъ шестичасовымъ восхожденіемъ на Риги…

Востокъ обозначился бѣлесоватою полосой; ея появленіе привѣтствовали новыя завыванія альпійскаго рога и довольные вздохи, которые мы слышимъ въ театрахъ при звонкѣ къ поднятію занавѣса. Сначала едва замѣтная, какъ щель отъ неплотно прижатой крышки, эта полоса ширилась и разросталась на горизонтѣ. Но, въ то же время, снизу, изъ долины, ползъ въ гору сѣровато-желтый туманъ и становился все гуще по мѣрѣ того, какъ разгорался день. Скоро туманъ легъ непроницаемою завѣсой между публикой и ожидаемымъ зрѣлищемъ. Приходилось отказаться отъ созерцанія величественныхъ картинъ, обѣщанныхъ Путеводителями.

Тѣмъ не менѣе, были люди, которымъ особенно пылкое воображеніе помогало различать далекія вершины. Какой-то долговязый малый, въ клѣтчатомъ ульстерѣ до пятъ, окруженный многочисленными дочерьми перувіянскаго генерала, пресерьезно указывалъ на невидимую панораму Бернскихъ Альпъ и громко называлъ горы, скрытыя туманомъ.

— Вонъ, смотрите, налѣво Финстераархорнъ — четыре тысячи двѣсти семьдесятъ пять метровъ… А тутъ Шрекхорнъ, вотъ Веттерхорнъ, Юнгфрау… прошу дамъ обратить вниманіе на ея прелестныя очертанія…

— Ба!… Ну, признаюсь… Вотъ такъ нахалъ! Вретъ какъ по писанному, — проговорилъ про себя Тартаренъ. — А, вѣдь, голосъ-то какъ будто знакомый, — добавиглъ онъ, подумавши съ секунду.

Въ особенности ему знакомъ былъ южный акцентъ, распознать который такъ же легко, какъ запахъ чеснока. Холодъ, однако, давалъ себя знать не на шутку, и скоро на закутанной снѣжнымъ саваномъ и густымъ туманомъ площадкѣ не осталось никого, кромѣ Тартарена да старика, продолжавшаго уныло и безцѣльно гудѣть въ свой огромный рогъ. На его тирольской шляпѣ, какъ на фуражкахъ всей ярислуги отеля, красовалась надпись золочеными буквами: Regina montium. Тартаренъ подошелъ къ нему дать на водку, какъ дѣлали другіе туристы.

— Пойдемъ-ка спать, старина, — сказалъ онъ, похлопывая старика по плечу съ своею обычною тарасконскою фамильярностью. — И здорово только у васъ врутъ тутъ насчетъ солнцато!

А старикъ, не отрываясь отъ уродливой трубы, все выводилъ свои три неизмѣнно унылыя ноты и посмѣивался про себя.

За обѣдомъ Тартарена ждало новое разочарованіе; рядомъ съ нимъ на мѣстѣ хорошенькой блондинки, «Амуромъ завитой въ кудри золотыя», сидѣла старая англичанка съ индюшечьей шеей и въ длинныхъ локонахъ. Кто-то по близости говорилъ, что молодая дѣвушка и ея спутники уѣхали съ однимъ изъ первыхъ утреннихъ поѣздовъ.

— Cré nom! вотъ такъ незадача… — громко проговорилъ итальянскій теноръ, такъ рѣзко заявившій Тартарену наканунѣ, что не понимаетъ по-французки. Должно быть, за ночь выучился! Теноръ вскочилъ, бросилъ салфетку и выбѣжалъ вонъ, оставляя нашего тарасконца въ полномъ недоумѣніи. Кромѣ его, изъ вчерашняго общества не было уже ни души. Такъ всегда въ отелѣ Риги-Кульмъ, гдѣ никто не остается дольше сутокъ. Не мѣняется только внѣшній видъ да соусники, красующіебя на столѣ и раздѣляющіе общество на два враждебные лагеря. На этотъ разъ численный перевѣсъ былъ на сторонѣ «рисовыхъ», и «черносливные», — какъ говорится, — «обрѣтались не въ авантажѣ».

Не приставая ни къ тѣмъ, ни къ другимъ, Тартаренъ не дождался момента явнаго заявленія принадлежности къ опредѣленному лагерю. ушелъ въ свою комнату, спросилъ счетъ и собрался въ дальнѣйшій путь. Довольно… въ другой разъ его уже не заманятъ на эту Regina montium съ ея табль-д'отомъ глухо-нѣмыхъ. Какъ только онъ опять снарядился во всю свою сбрую и взялъ въ руки кирку, такъ съ новою силой его охватила страсть къ восхожденіямъ, но только — къ настоящимъ «восхожденіямъ», на настоящія горы, на которыхъ нѣтъ ни подъемныхъ машинъ, ни фотографій на вершинахъ. Его затруднялъ лишь выборъ между болѣе высокимъ Финстераархорномъ и болѣе знаменитою Юнгфрау, дѣвственное имя которой невольно приводило ему на память бѣлокурую застольную сосѣдку.

Пока изготовляли счетъ, онъ занялся разсматриваніемъ большихъ раскрашенныхъ фотографій, висящихъ на стѣнахъ мрачной, погруженной въ невыносимое молчаніе прихожей. На нихъ были изображены ледники, снѣговые скаты, знаменитые и опасные глетчеры; на одной — путешественники подвигаются гуськомъ по острому ледяному хребту; на другой — бездонная трещина съ перекинутою черезъ нее лѣстницей, по которой ползкомъ, на колѣняхъ, перебирается какая-то дама, за нею католическій патеръ въ высоко подхваченной рясѣ. Тарасконскій альпинистъ не имѣлъ до сихъ поръ ни малѣйшаго представленія о подобныхъ трудностяхъ. А теперь уже ничего не подѣлаешь, — хочешь-не-хочешь — полѣзай!

Вдругъ онъ страшно поблѣднѣлъ… Передъ нимъ была въ черной рамѣ гравюра съ извѣстнаго рисунка Густава Доре, воспроизведшаго катастрофу на mont Gervin: четыре человѣка, кто ничкомъ, кто навзничь, стремглавъ летятъ внизъ чуть не по отвѣсной покатости, отчаянно хватаясь руками, тщетно стараясь удержаться за что-нибудь; веревка оборвалась, но между собою они ею все-таки, связаны, — связаны на вѣрную смерть, которая ждетъ ихъ на днѣ пропасти, куда они упадутъ безформенною грудой обезображенныхъ тѣлъ, вмѣстѣ съ своими кирками, зелеными вуалями и всѣмъ красивымъ снаряженіемъ горныхъ туристовъ.

— Вотъ такъ штука! — громко проговорилъ тарасконецъ, не помня себя отъ ужаса.

Отмѣнно вѣжливый метръд'отель услыхалъ это восклицаніе и счелъ своимъ долгомъ успокоить альпиниста. Съ каждымъ годомъ подобныя несчастія становятся все рѣже и рѣже; необходимо, конечно, быть очень осмотрительнымъ, а главное — запастись хорошимъ проводникомъ.

Тартаренъ спросилъ, не возьмется ли онъ рекомендовать ему такого, да поблагонадежнѣе… Онъ — это не изъ страха, разумѣется, а, все-таки, лучше имѣть при себѣ вѣрнаго человѣка.

Молодой человѣкъ призадумался на минуту, съ важнымъ видомъ и крутя бакенбарды: «Поблагонадежнѣе… Жаль, вы раньше не сказали; былъ у насъ такой человѣкъ сегодня утромъ; какъ разъ бы годился вамъ… посыльный одного перувіянскаго семейства».

— А горы знаетъ? — дѣловито спросилъ Тартаренъ.

— О, monsieur, знаетъ… всѣ горы знаетъ… и Швейцарскія, и Савойскія, и Тирольскія, и Индѣйскія, — всѣ горы въ мірѣ знаетъ, всѣ обошелъ, наизусть выучилъ, разсказываетъ безъ запиночки… Лучше трудно найти. Я думаю, что онъ охотно согласился бы. Съ такимъ человѣкомъ ребенка отпустить не страшно…

— Гдѣ онъ? Нельзя ли разыскать?

— Теперь въ Кальтбадѣ, поѣхалъ подготовить помѣщеніе для своихъ туристовъ… Мы ему телефонируемъ.

Телефонъ — на Риги! Мѣра переполнилась. Тартаренъ уже больше ничему не удивлялся.

Через пять минутъ ему сообщили отвѣтъ: посыльный перувіянскаго генерала уѣхалъ въ Тельсплаттъ, гдѣ, вѣроятно, заночуетъ. Тельсплаттъ — это одна изъ многихъ часовенъ, воздвигнутыхъ швейцарцами въ память Вильгельма Теля. Туда направлялись толпы путешественниковъ посмотрѣть стѣнную живопись, которую въ то время оканчивалъ одинъ извѣстный художникъ. На пароходѣ можно доѣхать въ часъ, много въ полтора. Тартаренъ ни на минуту не задумался. Ему, правда, приходилось потерять цѣлый день, но за то представлялся случай почтить память Вильгельма Теля, одного изъ любимѣйшихъ героевъ тарасконца; къ тому же, его влекла надежда догнать удивительнаго проводника и уговорить отправиться вмѣстѣ на Юнгфрау.

Сказано — сдѣлано. Онъ наскоро расплатился по счету, въ которомъ и закатъ, и восходъ солнца были причтены особою графой, рядомъ съ свѣчкой и прислугой. На этотъ разъ Тартаренъ направился уже на желѣзнодорожную станцію, не желая терять напрасно времени на спускъ съ Риги пѣшкомъ… Слишкомъ много будетъ чести для этой горки съ ея усовершенствованными приспособленіями.

IV

На Риги-Кульмъ лежалъ сплошной снѣгъ, а внизу, на озерѣ, лилъ опять сплошной дождь, мелкій, частый, почти безформенный, какъ сгущенный туманъ, сквозь который едва виднѣлись смутныя очертанія уходящихъ вдаль горъ, похожихъ на облака. Горный вѣтеръ бороздилъ озеро; чайки низко летали надъ водой, скользя крыльями по волнамъ. Можно было подумать, что находишься въ открытомъ морѣ. И Тартарену припомнился его отъѣздъ изъ Марсели, пятнадцать лѣтъ назадъ, на охоту за львами; припоминались ему и чудная синева безоблачнаго неба, и синее море съ его рябью волнъ, разсыпавшихся серебромъ и жемчугами, и звуки военныхъ рожковъ въ фортахъ, звонъ колоколовъ, веселый шумъ, блескъ солнца, радость, счастье, восторги перваго путешествія!