Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин - Джон Толкин

– Обширен Белерианд, да только не найдется в нем крова для бесприютных изгнанников, – промолвила Морвен. – Куда бежать мне, будь то со многими либо немногими?

Хурин помолчал немного, размышляя.

– В Бретиле живет родня моей матери, – проговорил он. – Лигах в тридцати отсюда, ежели напрямик.

– Коли и впрямь настанут недобрые времена, что проку искать помощи у людей? – возразила Морвен. – Дом Беора пал. Если падет великий Дом Хадора, в какие норы забьется малый народ Халет?

– В те, которые отыщутся, – откликнулся Хурин. – И все же не сомневайся в их доблести, пусть немногочисленны они и неучены. Где еще искать надежду?

– Ты не говоришь о Гондолине, – промолвила Морвен.

– Не говорю; это имя вовеки не срывалось с моих уст, – отозвался Хурин. – Однако слухи не лгут; я и впрямь побывал там. Но говорю тебе ныне правду, как никому другому не говорил и не скажу: я не знаю, где находится город.

– Однако ты догадываешься, и думается мне, догадка твоя близка к истине, – возразила Морвен.

– Может, и так, – промолвил Хурин. – Но ежели сам Тургон не освободит меня от клятвы, я не могу высказать догадку вслух, даже тебе; и потому искать ты станешь напрасно. А даже если бы и заговорил я, себе на позор, ты в лучшем случае доберешься лишь до запертых врат; ибо внутрь не впустят никого – разве что Тургон выступит на войну (о чем ни слова не слышно и надежды на то нет).

– Тогда, раз на родню твою уповать не приходится, а друзья от тебя отрекаются, придется мне решать самой, – промолвила Морвен, – и запала мне ныне на ум мысль о Дориате.

– Как всегда, высоко метишь, – отозвался Хурин.

– Скажешь, чересчур высоко? – возразила Морвен. – Но из всех укреплений Пояс Мелиан падет последним, думается мне; а Дом Беора в Дориате презирать не станут. Разве не в родстве я с королем? Ибо Берен, сын Барахира, был внуком Брегора, как и мой отец.

– Сердце мое не склоняется к Тинголу, – отозвался Хурин. – Не шлет он помощи королю Фингону; и не ведаю, что за тень омрачает мне душу, стоит упомянуть про Дориат.

– При упоминании Бретиля омрачается и мое сердце, – отвечала Морвен.

Тут Хурин вдруг рассмеялся и молвил:

– Хороши мы, нечего сказать – сидим тут да спорим о вещах за пределами нашего разумения и о тенях, порождениях снов. Настолько худо нам не придется; а коли придется, что ж – тогда все зависит от твоей отваги и рассудительности. Тут уж поступай, как велит тебе сердце – но быстро. А если победа останется за нами, тогда эльфийские короли намерены возвратить все вотчины дома Беора его наследнице – тебе, Морвен, дочь Барагунда. Тогда обширными владениями станем мы править, и славное наследство перейдет к нашему сыну. Коли не останется зла на Севере, уж верно, обретет он великое богатство и станет королем среди людей.

– Хурин Талион, – произнесла Морвен, – по мне, так справедливее будет сказать: ты глядишь высоко, я же страшусь пасть низко.

– Даже в самом худшем случае не тебе этого бояться, – отозвался Хурин.

Той ночью примерещилось Турину сквозь сон, будто мать и отец со свечами в руках склонились над его постелью и глядят на него сверху вниз; но лиц их он не видел.

Утром в день рождения Турина Хурин вручил сыну подарок, нож эльфийской работы, в серебряных черненых ножнах и с такой же рукоятью, и молвил он так:

– Наследник Дома Хадора, вот тебе ныне дар. Но поберегись! То острый клинок, а сталь служит только тем, кто умеет с ней управиться. Твою руку он рассечет столь же охотно, как и все другое.

И, поставив Турина на стол, он поцеловал сына и молвил:

– Ты уже и меня перерос, сын Морвен; скоро будешь так же высок и стоя на своих ногах. В тот день, верно, многие устрашатся твоего клинка.

Тогда Турин выбежал из комнаты и ушел бродить один, и на душе у него было тепло – вот так же солнце согревает холодную землю, пробуждая к жизни молодую поросль. Он повторял про себя слова отца, «Наследник Дома Хадора», но и другие слова вспомнились ему: «Дари щедрой рукой, но дари лишь свое». И пришел он к Садору, и закричал:

– Лабадал, сегодня день моего рождения, нынче родился наследник Дома Хадора! И принес я тебе дар в честь такого дня. Вот нож, как раз такой, как тебе надобен; он разрежет все, чего угодно, и тонко – тоньше волоса!

Смутился Садор, ибо хорошо знал, что Турин сам получил этот нож не далее как сегодня; но среди людей недостойным считалось отказываться от дара, врученного по доброй воле чьей бы то ни было рукою.

– Ты – потомок великодушного рода, Турин, сын Хурина, – серьезно проговорил Садор. – Ничем не заслужил я подобного дара и не надеюсь заслужить за оставшиеся мне дни; но что смогу, сделаю. – И Садор извлек нож из ножен и молвил: – Вот уж дар так дар: клинок эльфийской стали. Давно скучаю я по такому.

Хурин вскорости приметил, что Турин ножа не носит, и спросил сына, неужто убоялся тот клинка из-за отцовского предостережения. Турин же отвечал:

– Нет; я подарил нож Садору-плотнику.

– Или пренебрегаешь ты отцовским даром? – спросила Морвен; и вновь ответствовал Турин:

– Нет; но я люблю Садора, и жаль мне его.

На это молвил Хурин:

– Всеми тремя дарами волен ты был распорядиться по своей воле, Турин: и любовью, и жалостью, и ножом – наименьшим из трех.

– Однако ж сомневаюсь я, что Садор их заслуживает, – отозвалась Морвен. – По собственной оплошности покалечился он, и в работе не сноровист, ибо тратит немало времени на пустяки, ему не порученные.

– И тем не менее пожалей его, – проговорил Хурин. – Честная рука и верное сердце могут и промахнуться; и такую беду выносить тяжелее, нежели козни врага.

– Но теперь нескоро тебе достанется другой клинок, – промолвила Морвен. – Такова суть истинного дара – ибо дарить должно в ущерб себе.

Тем не менее Турин приметил, что с тех пор с Садором обходились добрее; теперь поручили ему сработать для господина великолепное кресло в парадную залу.

Ясным утром в месяц лотрон Турина разбудило пение труб; выбежав к дверям, он увидел во дворе великое скопление народу, и пеших, и конных, все – в полном боевом вооружении. Стоял там и Хурин – говорил с людьми и отдавал приказы; и узнал Турин, что войско ныне выступает в Барад Эйтель. Здесь собралась Хуринова дружина и домочадцы; однако ж в войско созвали всех мужей той земли, способных встать в строй. Иные уже ушли с Хуором, братом его отца, а многие другие должны были присоединиться к владыке Дор-ломина по дороге и идти под его знаменем на великий воинский сбор короля.

Морвен распрощалась с Хурином. Глаза ее были сухи. И промолвила она:

– Я сберегу, что оставил ты на моем попечении: и то, что есть, и то, что будет.

И ответствовал ей Хурин:

– Прощай, владычица Дор-ломина; выезжаем мы ныне в путь, окрыленные надеждой, как никогда прежде. Будем же уповать, что в середине зимы попируем мы веселее, нежели за все прошлые годы, а вслед за тем настанет весна, страхом не омраченная!

И подхватил он Турина, и усадил его на плечо, и закричал своим воинам:

– Пусть поглядит наследник Дома Хадора, как сияют ваши мечи!

И сверкнули под солнцем пятьдесят клинков, и зазвенел над двором боевой клич эдайн Севера:

– Лахо калад! Дрего морн! Да воссияет свет! Да бежит ночь!

* * *

И вот, наконец, Хурин вскочил в седло, и развернулось золотое знамя, и вновь запели утренние трубы; так Хурин Талион уехал на битву Нирнаэт Арноэдиад.

А Морвен и Турин недвижно стояли у дверей, до тех пор, пока издалека не донес до них ветер отголосок одинокого рога: Хурин перевалил за гребень холма, откуда не видел уже более своего дома.

Глава II

Битва бессчетных слез

Немало песен поют и поныне, немало сказаний рассказывают среди эльфов о Нирнаэт Арноэдиад, Битве Бессчетных Слез, в которой пал Фингон и погиб цвет народа эльдар. Если поведать обо всем, что было, жизни человеческой не хватит, чтобы выслушать повесть до конца. Здесь же речь пойдет лишь о тех деяниях, что имеют отношение к судьбе Дома Хадора и детей Хурина Стойкого.

Собрав наконец все силы, что смог, Маэдрос назначил день – утро средины лета. В тот день трубы эльдар возвестили восход солнца; на востоке взвилось знамя сыновей Феанора, а на западе – стяг Фингона, Верховного короля нолдор.

Тогда Фингон взглянул вниз со стен крепости Эйтель Сирион: воинство его, выстроенное в боевом порядке в долинах и лесах восточных склонов Эред Ветрин, надежно было укрыто от глаз Врага; но знал Фингон, сколь велико оно. Здесь собрались все нолдор Хитлума, а к ним примкнули многие эльфы Фаласа и Нарготронда, и бессчетные армии людей. Справа разместилась рать Дор-ломина, и доблестные воины Хурина и Хуора, брата его; к ним же приспели родич их Халдир Бретильский и многие жители лесов.

Тогда Фингон поглядел на восток и острым эльфийским взором различил вдали клубы пыли и блеск стали, словно мерцание звезд в тумане, и понял – Маэдрос выступил в путь, и возликовал король. Затем обратил Фингон взор свой к Тангородриму: над горой сгустилось темное облако и курился черный дым; и понял король – разгорелась ярость Моргота и принят будет вызов, – и тень сомнения омрачила его сердце. Но в тот самый миг поднялся ликующий крик: ветер нес его с юга, от долины к долине, и голоса эльфов и людей слились в общем хоре изумления и радости. Ибо, нежданным и незваным, Тургон распахнул врата Гондолина и теперь спешил к эльфам на помощь с десятитысячным воинством; сияли кольчуги, а длинные мечи и копья ощетинились, словно лес. Издалека заслышал Фингон могучую трубу Тургона, и сгинула тень, и воспрял он духом, и воскликнул: