Поход клюнутого - Сергей Чичин

— А я Бингхам! Эт здорово, что ты не обидчивый, жирный тефтель!

Лунообразная физиономия Блопа несколько затуманилась, а сэр Малкольм рассерженно пихнул локтем в бок чрезмерно разгулявшегося гостя столицы.

— Как ты узнал, что это он тут хозяин?

— Дык же ты сам сказал — у «Золатова Рытсаря», — удивился Бинго. — Вон зола в очаге, а кроме него, в ней никто рыться не собирался. Да так он и позволил кому чужому в своей золе копаться, хых, хых!

— Разобраться с ним, босс?

Из угла поднялась массивная глыба дурного мяса, размерами с самого Блопа, разве что в плечах еще потяжелее. Не иначе как бывший призовой борец-рестлер, таких охотно берут в кабаки вышибалами, машинально отметил капитан, закатывая глаза к потолку. Гоблины — это что-то, как ни крути. Говорят, вокруг праведных жрецов всегда сияет сильнейшая аура бога-патрона, но куда им до гоблина! Вокруг Бингхама само пространство закручивается в какой-то дикий, эксцентричный хоровод и словно ускоряется в ритме лихой мазурки! Интересно, если заткнуть ему рот куском свинины, он перестанет наконец возмущать спокойствие?

Неугомонный гоблин радостно выплыл навстречу верзиле, оказавшись на голову выше и сходной плечевой мощи, но в подведенной голодом средней части безнадежно проигравши габаритное состязание. Поглядел, расплываясь в улыбке, на блестящую выскобленную лысину противника, сделал широкий шаг в сторону и приземлился на тяжеленную лавку за ближайшим пустым столом.

— Переведайся сперва с моим меньшим братом, — пожелал он вышибале и — сэр Малкольм не поверил своим глазам — добродушно махнул рукой в сторону…

В сторону его, капитана Амберсандера.

Вот же гаденыш!

А здоровенный, как медведь, бритоголовый бугаище принял гоблинскую выходку за чистую монету и впрямь сделал к капитану два перевалистых шага. Со своих мест начали приподниматься рыцари, наверняка сэра Малкольма узнавшие, а нет — так готовые составить протекцию всякому своему брату-рыцарю. С уважением присвистнул кто-то в уголку, а Блоп разинул было рот для пронзительного верещания… Но тут терпение капитана окончательно лопнуло, и почтенная публика получила представление, почему, собственно, он считается в городе непререкаемым авторитетом.

Третьего шага вышибала сделать не успел: стремительно мелькнувший в руке капитана меч, так и удерживаемый за ножны, подцепил крестовиной могучий рестлерский окорок и выдернул его из-под неподъемной туши. С удивленным кваканьем верзила опрокинулся и под азартный посвист Бингхама ляпнулся на доски всей своей раздобревшей тестообразной сущностью. Сэр Малкольм решительно припечатал каблуком его толстенное бедро, плюща мышцы: борцы к такому привычны, через неделю и не вспомнит, но сейчас ему небо с овчинку примерещится, какое там встать! Лежи да охай. А капитан, раз уж все равно начал, счел возможным и продолжить: выпростал клинок из ножен и одним филигранным ударом перерубил у самых губ курильщика трубку, чтоб не отравлял воздух — некоторые им, между прочим, еще дышать собираются. Продолжая менуэт, перевернул ножнами столик, на котором четверо оборванцев шлепали картами.

Среди вскрытых взяток замелькали козырные тузы в совершенно шокирующих количествах, сами оборванцы зашипели разъяренными кошками не столько на буяна, сколько друг на друга. На хитром извороте метнул самый кончик клинка к широкому кожаному поясу прыщавого рыжего обалдуя, огладил острием, не задев тела, но пояс вскрыв на половину ширины. Из его недр с освобожденным звяканьем посыпались разномастные золотые монеты, кольца, серьги и прочая ювелирщина. Обалдуй тихонечко взвизгнул, провожая полными слез глазами разлетающееся имущество. А вот будешь скупать краденое! Меч мелькнул дальше, срывая капюшон со скорбной фигуры у стеночки; явил общественности образину без ушей, напрочь срезанных палаческим лезвием, и с клеймом пожизненного заключения на морщинистом лбу. А кто тут не слышал о статье за пособничество беглым каторжникам, под каковую подпадает всякий рядом сидевший, да не донесший куда сказано?! Волшебный меч-разоблачитель развернулся эфесом и хватил тяжелым навершием промеж глаз потянувшегося было из-за стола записного душегуба; того перекатило через табурет и оставило лежать рядом с ярким лоскутным платком-удавкой, не в добрый час выдернутым из кармана. В финальной точке своего танца-всплеска сэр Малкольм не удержался, перерубил надвое стол перед невзрачным дядькой в мятой кофте, которого не нашел в чем уличить, ухватил дядьку за ворот, вздернул с лавки, подтянувши носом к носу, и выдохнул знаменитым командным голосом:

— Признавайся! Ты небось растлитель?!

— Никак нет, сударь мой рыцарь! — выдохнул ошеломленный таким обвинением дядька и преизрядно спал с землистого и без того лица.

— Гм… Фальшивомонетчик?

— Да ни в жисть! Настоящей-то ни одной не видел, откуда ж фальшивым…

— Хмелевод?!

— Да боже ж упаси!

— А чего тут делаешь?

— Поесть зашел…

— О! Ну ешь.

Сэр Малкольм выпустил дядьку, в три широких шага добрался до гоблина, восторженно скалящего зубы на своей лавке, и сурово ткнул его под челюсть устьем ножен, кои так и держал в левой руке.

— А ты у меня…

Бинго, однако, ленивым движением откачнулся, так что ножны его уязвимую гортань миновали и пырнули его в самую персоналию, а точнее — в район пасти. Челюсти свои, как медвежий капкан могучие, гоблин предусмотрительно раздвинул и сомкнул снова прямо на устье ножен. Скрипнуло сминаемое железо, Бинго отплюнулся, едва не выбив ножны из руки капитана, и нахально осклабился вновь. Сэр Малкольм развернул покалеченную сбрую к себе и убедился, что мечу проще будет подобрать новую походную одежку, нежели расправить эту, раздавленную в тончайшую двойную лепешку, на которой к тому же отпечатался для истории примечательный Бингхамов прикус.

С дробным топотом бросился к дверям беглый, до сих пор сидевший ни жив ни мертв, и канул в толчее и сутолоке, заполнявшей базарную площадь. Никто ему не возразил. Капитан Амберсандер и гоблин Бингхам увлеченно ломали друг друга взглядами. Вернее, ломал сэр Малкольм. А еще вернее — пытался ломать, потому что взор его, ощетиненный праведным негодованием, соскальзывал с невозмутимого гоблина, как с густо смазанного тугим жиром ледяного шара. А все остальные, за исключением разве что судорожно шарящего по полу скупщика, наблюдали во все глаза за незримой дуэлью.

О, поединок сердец, давняя добрая традиция настоящих героев! Тех, кому опротивели бесчисленные кровавые реки и хруст отчленяемых суставов; тех, кто не считает себя вправе развернуться во всю мощь, во всю ширь, размахнуться во все плечо свое, страшась… о нет, не страшась! Но брезгуя праздным членовредительством. Всякий может выйти в поле с мечом и встать против равного, и даже против сильнейшего встать с холодным железом, дабы сложить голову не сдавшись — удел мелких и тривиальных личностей. Но только постигший саму суть доблести горазд открытым сердцем оборотиться к стоящему напротив, сойтись не меч на меч, но душа на душу, не из железа безвольного вышибая снопы искр, а самую потаенную суть своего нутра скрещивая с супостатской! Ибо неопасных ран не бывает в таких поединках, не бывает также милосердия, честной ничьей и полюбовного примирения; бывают победитель и побежденный, вознесенный под небеса превосходства и ввергнутый в ад поражения. И редко кому выпадает на роду более одного такого поединка, ибо единожды подпаленный запал за раз выжигает весь пыл, скопленный в сердце достойнейшего, и выходить на следующий такой поединок уже не с чем. Хрупко оружие духа, и в том великое благо, ибо обрети оно возможность крушить без разбору… — страшно подумать!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});