Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

— Не что, кого. Гляди, кабальеро. Красный перец покупает. Ну, видишь? А одет-то как!

Такого трудно не заметить. Приятно видеть среди смешения благородно-черного и простонародно-блеклого столь насыщенную цветом фигуру! Но дурное настроение порождает дурные слова.

— Одет? Как попугай.

За спиной — пара быстрых шагов. Временная дуэнья торопится объяснить:

— Он перуанец, сеньориты. Как же ему еще наряжаться? Но… Донья Ана права. Он может быть богат. Может быть, девочки! А не непременно.

Подруга слушает вполуха. У нее свои глаза есть!

— Бархат и шелк — свежие. Кольцо на пальце, готова спорить, с настоящим камнем. Ну что, снова будете говорить, что женихи на рынке не встречаются? Пусть раз в сто лет…

Сеньора Венегас ничуть не удивлена. Вот Руфина — в недоумении:

— Да какой это жених? Он тебе в отцы годится. А то и в деды.

— Неважно. Золото закрашивает любую седину. Вот если он женат… Но тогда что он делает на рынке?

— Покупает любимую приправу.

Ана поморщилась. Ну что за манера у соседки — поминать то, что и так ясно?

— Сам… Никого не послал. Или он очень прижимист, или большой знаток в перце.

— Ну, для перуанца нормально и то, и то…

— Ты о нем что-то знаешь? Впрочем, потом. Мне нужно в ту сторону. Срочно. И я очень неловкая!

Гаспар Нуньес, и верно, очень привык к красному стручковому перцу, который все чаще именовали чилийским.[11] Пусть он не такой злой, как левантийский, зато в Перу его много. Едва не больше, чем соли. Им натирают мясо, чтобы лучше хранилось. Кусок покрывают сплошным слоем перца со всех сторон. Получается и здорово, и вкусно, особенно если привыкнешь.

После колониальной кухни вся еда полуострова перчена не так и не тем, хоть выплевывай. Или переучивай поваров… А на рынке неприятный сюрприз: цены на пряности. Умом перуанец ожидал, что колониальные товары на родине будут дороги, но не настолько же! Даже мысли закрались: а не рановато ли вернулся. Хватит ли средств с толком обустроиться? Не лучше ли было спуститься из Потоси в Лиму, купить дом, приискать жену… Да хоть и индианку: прежние вожди числятся графами и маркизами и охотно мешают кровь с потомками конкистадоров. А вино в Перу свое, не сильно хуже и много дешевле испанского, да и знакомых кругом побольше.

Большинство оставалось. И шли с кораблями на родину письма: «Тут все… Да остался ли хоть кто-то в Испании?»

Оказывается, остался. И мимо этих, оставшихся, совсем нелегко пробить дорогу — к созданию нового сильного рода. Впрочем, он знал что делать: купить опустевшую землю, отдать ее овцам. Создать достойный доход, который, как пламя мотылька, подманит со временем власть и титулы. Быть может, не сразу. Быть может, славы и места рядом с королем удостоятся даже не дети Гаспара — внуки. Какая разница? В основании родословного дерева будет он. Конечно, после того как купит немного привычного перца…

Чапины, кажется, как раз для таких случаев и придуманы. Ходить в них неудобно — впрочем, большинство севильянок это не смущает, благо из-под юбок сие убожество показывать не пристало, зато спотыкаться — лучшей обуви не измыслено. Ну, еще рост малость увеличивают, подошва-то толстая.

Ана цепляет носком, даром что на дереве да пробке, щелку между каменьями, очень изящно шатается и роняет корзинку. Не просто роняет — опрокидывает. Собирать — не собрать, а дуэнье нужно не только помогать одной подопечной, но и глаз не спускать со второй, что задрала нос и не спешит кланяться чужим овощам.

Перуанец оглянулся, но на помощь уже рвется молодой человек. Шустрый да тощий, точно пикаро[12] из плутовского романа. Впрочем, романы романами, а за последние два десятка лет многовато развелось в Севилье бездельных дворян и тех, кто о дворянстве только кричит. Что ж, если в чапинах хорошо спотыкаться, то Руфининым туфелькам на узком каблучке нашлась иная работа. Такая, что молодой человек сперва взвыл, потом помянул нечистую силу…

— Сеньор, вы ослепли?

— Я только хотел помочь вашей подруге, La Carina. Позвольте…

Да, это не жених. Проследи за взглядом и уткнешься в рыбу, а не в красавицу Ану, которая — о беспомощная грациозность! — пытается собрать рассыпавшиеся покупки, не показав городу и миру изящных ножек. Запрятанных, впрочем, в дурацкие сооружения без задников. Что ж, ей найдется другой помощник.

— Не позволю. Хаму, сшибающему честных девиц с ног? Да вы недостойны ходить по той же мостовой, что донья Ана!

— Но вы ведь позволите мне принести извинения? — пикаро убедился, что корзинка доньи Аны наполнена, и девушка благодарит сеньора в бирюзовом колете и дурацкой высокой шляпе с короткими полями. Короткая стрижка, острая бородка. Так ходит поколение тех, кому ныне за сорок, только переоделись в угодный королю черный цвет. Эпоха экономии. А этот сверкает, будто дни побед не истекли и «год чудес» еще впереди. Год, что принес Испании ключи от Бреды, Бразилию, позже упавшую в руки предателям. И Руфину де Теруан!

— Нет. Шли б вы своей дорогой, сударь.

Пока ноги не оттоптаны вторично. Иные девушки такие неловкие… И точно знают, как наступить человеку на ногу, чтоб тот перестал хромать лишь через месяц-другой.

— О, пощадите! В наказание я готов на время обратиться вашим слугой и помочь донести до дома корзину. Право, не знаю, отчего вы не поручили ее лакею: она ведь, наверное, тяжелая.

— Для меня — легкая. И знайте — если я не доверила ношу служанке, то вам ее не видать и подавно.

— Не доверяете? Зря… Неужели я похож на мошенника?

— Еще как! Только мошенники машут руками сильней, чем ветряные мельницы — крыльями.

— Но я не таков, поверьте. Возможно, вы примете в залог моей честности эти четки? Они стоят куда дороже вашей корзинки.

— Возможно, я кликну альгвазила и спрошу, не поступало ли жалоб по поводу хищения этих четок.

Голос у Руфины — ненамного тише того крика. Вокруг уже собрались охотники до скандалов и драк. И вот на месте самоуверенного кавалера — разбитый человечишка.

— Да, я нищий пикаро… Что поделать, сеньорита, так Испания награждает своих солдат…

Еще одна смена поведения. А толку? Сегодня Руфина неумолима.

— Тыловых дезертиров? — вокруг начинают собираться люди. Надо же, пикаро попытался обобрать Руфину де Теруан. Явно новичок в городе. Что ж, астурийская Хиральда[13] сотрет его в порошок. Стоит посмотреть! Пусть вместо шпаг — слова, андалусийская публика обожает любые поединки, от кровавых до поэтических. На сей раз подвернулось нечто среднее. Пикаро — явно пикаро! — понимает, что его уже не выпустят. Если он не убедит людей, что…

— Я был во Фландрии! Слыхали? А теперь солдат не нужен никому!

Руфина подняла бровь.

— Фландрец? Хорошо. Назови свой полк. Роту. Где стоял? Как выглядит ваше знамя? Имя полковника? Молчишь?! Тогда пошел вон!

Куда тут идти, если чья-то ловкая рука вытащила из ножен шпагу, другие ухватили за локти. Кто-то не побрезговал сорвать с пояса тощий кошель с медью, да половину просыпал. Ну а где звон монеты, пусть и медной, там и альгвазил.

— Солдат-самозванец? — хмыкает. — Занятно. Что ж, хочешь послужить королю — это дело. Только, сдается мне, место тебе на галерах. Впрочем, посмотрим. Если четки не краденые, бояться тебе особо нечего. Врать у нас пока не запрещено. Мое почтение, сеньорита!

Учтиво приложил руку к вислым полям шляпы, намекая на приподымание, повлек беднягу в узилище. Известное дело — кроме главной тюрьмы, воспетой Сервантесом и осмеянной Кеведо, в Севилье имеются и иные застенки, попроще. Места, откуда несложно выйти до суда и вместо суда, ежели у тебя довольно эскудо и поручителей. Что ж, в этом патруле нет алькальда, а если судья не выходит на улицу, как положено по городским установлениям, то задержанного приходится к нему вести.

Увы, большинство младших алькальдов работает только на бумаге, а те, что есть, свои должности унаследовали. Получая жалованье, они редко исполняют обязанности — и хорошо. Что может быть страшней судьи, не ведающего законов? Пожалуй, город прав, проще бросить таким горсть серебра, чем расхлебывать последствия их работы.

Между тем пока подруга в полном сообразии с традицией старого плутовского романа поменяла в жизни очередного пройдохи темную полоску на претемнейшую, донья Ана успела поблагодарить сеньора-perulero да в таких выражениях, что тот отныне при желании всегда сыщет и дом неуклюжей, но очаровательной девицы, и церковь, в которую та ходит по воскресеньям.

Они его не видят. Еще бы — людей в соборе немало, пусть и теряются под этими сводами, но эту парочку потерять невозможно. Высокая девица, что нанесла на рынке злой удар по карьере пикаро — и, верней всего, начала для того жизнь гребца королевских галер — в какой толпе затеряется? В ее походке и манере ни следа спокойной горделивости, свойственной девушкам Андалусии, славной красавицами. Напротив, весь ее вид словно просит: не смотрите на меня! И я на вас не буду…