Судьба — это мы - Леонид Васильевич Ханбеков

Но следует отточие, и мирные краски отступают перед суровой правдой военных забот: поезда-улиты везут из горного городка «чугун, железо, месть». Как точно в список продукции, которая нужна фронту, нужна делу обороны, поставлено это слово — месть! Как точно безымянный городок сравнен в финале стихотворения с грозным дзотом!

Урал военных лет был не только кузницей страны, не только воплощением героического рабочего тыла, «опорного края державы», ее «броневым щитом». Он был во многом и литературной Меккой. Как в 30-е годы на Магнитку, чтобы воплотить в романах, повестях образ социалистической индустрии, рождающейся в муках борьбы с технической отсталостью, так в 40-е спецкорами центральных газет и журналов сюда ехали известные стране литераторы, чтобы создать портреты гвардейцев тыла.

В Свердловск приехали работать Ольга Форш, Илья Садофьев, Мариэтта Шагинян, в Пермь — Юрий Тынянов и Вера Панова, в Миасс — Федор Панферов и Антонина Коптяева…

Опорой и поддержкой крепнущему таланту Людмилы Татьяничевой было само присутствие М. С. Шагинян на Урале.

Привязанность к своему литературному наставнику была столь велика, что в 1942—1943 годы в Свердловск, на гостиничный номер («Урал», № 155), ушло множество писем, газетных вырезок со стихами. Привожу одно из таких писем, помеченное 27 ноября 1942 года.

«Дорогая моя Мариэтта Сергеевна!

Только-только обрела дар речи. Целый месяц болел мой сынишка, и я не знала покоя от хлопот и тревоги.

У него мучительная трудноизлечимая болезнь с мудреным названием хрониосепсис. Весь в нарывах, в ползучих язвах, которые болят нестерпимо.

Сейчас ко мне прибыло подкрепление в лице тетки. Я, кажется, снова смогу взяться за работу. Хочется заняться стихами всерьез, основательно.

Присланное Вами письмо фронтовика будет помещено в заводской газете. Оно подготовлено к печати и терпеливо ждет своей очереди…

Послала Вам целый ворох № газеты «МР» («Магнитогорский рабочий», — Л. Х.). Если она Вас заинтересует, можно будет высылать постоянно.

В Магнитке холодно и вьюжно. (…)

У нас обосновался театр сатиры — кусок театральной Москвы. Успех — огромный.

Простите, дорогая моя, за бессвязное письмо. Я, видимо, все-таки очень устала за эти недели.

Будьте здоровы.

Крепко целую Вас.

Ваша Людмила Т.»

В маленький, выгоревший от времени, серый конвертик, на котором две пятнадцатикопеечных марки (красноармеец с винтовкой на правом плече и шинельной скаткой за спиной), вложены стихи — вырезка из местной газеты. Судя по номеру (11 ноября 1942 года, № 267) — из областной. Стихотворение называется «Русское село»:

Спалили немцы русское село. Крестами черными торчали трубы. Как будто ураганом грубым Здесь все живое начисто смело. Лишенные приюта и угла, Средь пепелищ бродили молча люди, И канонада близкая орудий Их устрашить, казалось, не могла (…)[2]

А затем, по этому же адресу, в конце 1943 года ушла маленькая бандероль. В ней был сборничек, склеенный из разрезанных и аккуратно наклеенных на странички газетного «срыва», гранок, — будущая первая татьяничевская книжка «Верность».

Татьяничевой очень хотелось, чтоб Мариэтта Сергеевна глянула на будущий сборник строгими глазами мастера, подсказала, на той ли она дороге стоит, о том ли и так ли пишет.

Шагинян горячо одобрила татьяничевские стихи, рекомендовала многое из сборничка московским газетам и журналам.

Между Шагинян и Татьяничевой, несмотря на значительную разницу в возрастах, установились по-настоящему глубокие отношения товарищества и взаимной поддержки. Посланная в те же годы в командировку в Новосибирск, М. С. Шагинян простудилась и захворала тяжким воспалением легких. Не было тогда «в больнице ни нужных лекарств, ни нужного питания». Секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев всех поднял на ноги, и вылечили Шагинян общими усилиями. Но писательница, где только могла, подчеркивала:

«Татьяничева из Магнитогорска прислала плитку пористого шоколада, тогда дававшегося только военным летчикам…»{14}.

Магнитогорск военных лет…

Он жил суровой, напряженной жизнью. Ушли на фронт многие литбригадовцы. Людмила Татьяничева понимала, что друзья и единомышленники, сражающиеся с фашистской нечистью, ждут от нее стихов, наполненных гневом и болью, презрением к вероломству врага и несокрушимой верой в победу. И она их создала, такие стихи. Это прежде всего циклы «Ярославна», «Тебе, товарищ!» — ядро и основа ее книги.

Людмилу Татьяничеву подстерегала опасность. После утрат детства и ранней юности, она, наконец, обрела ласковый и теплый семейный очаг, любящего мужа, рос первенец… Сделай она судьбу лирической героини зеркальным отражением собственной жизни, сделай стихи лишь дневником самопознания, и мы бы вряд ли встретились с этим большим и отзывчивым ко всем бедам и тревогам века сердцем.

Людмила Татьяничева, к счастью, вовремя поняла, что собственное благополучие в дни, когда над страной нависла смертельная беда, не дает ей права жить личным миром, — и в ее стихи пришла иная лирическая героиня.

Мы разучились плакать в этот год, И наши песни сделались иными… («Тебе, товарищ!», 1942)

Поэтесса как бы заново обрела себя в лирической героине, для которой война была не только всенародным горем, но прежде всего глубоко личным, беспредельно тяжким испытанием. И тогда к ней пришли сокровенные чувства, достоверные образы, пронзительные по своей жизнетворной силе слова.

Когда войдешь ты в комнату мою, Огнем великой битвы опаленный, Не зарыдаю я, не запою, Не закричу, не брошусь исступленно.