Подсчет черепков - Гарри Терлдав

— Во имя Аримана, что такое «остракизм»? — спросил Митридат.

— Что‑то, связанное с «острака» — черепками. Прошу прощения, о великолепный сарис, но я не знаю, как выразить это по–арамейски точнее. Но в любом случае слова на камне обьясняют это лучше меня, позволь мне только продолжить.

Митридат кивнул.

— Благодарю тебя, о великолепный сарис, — сказал Полидор. — На чем это я остановился? Ах, да: «по поводу остракизма: пусть каждый год народ решает, желает ли он провести остракофорию.» — Увидев, как Митридат закатил глаза, Полидор обьяснил: — Это означает собрание, на которое приносят черепки.

— Я полагаю, эти слова ведут нас к некоей цели, — грозно сказал евнух.

— Мне кажется, что да. — Полидор вновь повернулся к исписанному камню. — «И пусть остракофория состоится, если будет подсчитано больше человек за нее, чем против. Если на остракофории будет подсчитано более шести тысяч черепков, то пусть тот, чье имя появилось на самом большом числе черепков, покинет через десять дней Афины на десять лет, и пусть все это время сохранится за ним его имущество. Да принесет это афинскому народу удачу».

— Изгнать черепками? — сказал Митридат, царапая пером по папирусу. — Даже для Яуны мне это кажется возмутительным. — Потом он переглянулся с Полидором, после чего они оба уставились туда, откуда только что пришли. — Рага! Тиштрия! Идите соберите черепки, на которые мы смотрели. Я думаю, они нам все же могут понадобиться. — Слуги удалились.

— Я тоже так думаю, — сказал Полидор. — Позволь мне продолжить чтение: «Вот кому было приказано покинуть город: в год, когда архонтом был Анкис…»

-- «Архонтом»? — переспросил Митридат.

-- «Архонт» — это что‑то вроде чиновника, — пожал плечами Полидор. — Это означает «вождь» или «правитель», но если человек может занимать эту должность всего один год, разве могла она быть сколько‑нибудь важной?

— Я полагаю, что нет. Продолжай.

-- «…в год, когда архонтом был Анкис — Гиппарх, сын Харма; в год, когда архонтом был Телесин — Мегакл, сын Гиппократа; в год, когда архонтом был Критий…» — Эллин остановился. — Похоже, что в тот год не изгнали никого. А в следующем году, когда архонтом был Филократ, изгнан был Ксантипп, сын Арифронта, а потом опять никто, а потом… — Он сделал паузу для пущего эффекта. — …Фемистокл, сын Неокла.

— Ну–ну. — Митридат яростно водил пером по папирусу, останавливаясь лишь для того, чтобы изумленно покачать головой. — Выходит, народ и впрямь делал во всех этих случаях выбор. Без царя, который бы им руководил.

— Похоже на то, о великолепный сарис.

— Как странно. А этому… остракизму, — Митридат с трудом произнес яунийское слово, но слова с таким значением не было ни в арамейском языке, ни в персидском, — подвергся ли кто‑нибудь еще?

— В следующие два года — нет, о великолепный сарис, — сказал Полидор, — но в тот год, когда архонтом был Гипсихид, афинский народ выбрал изгнание для Ксеркса, сына Дария, которым может быть только Царь Царей, Завоеватель. Я полагаю, что это был последний жест сопротивления — на Гипсихиде список архонтов внезапно обрывается.

— Похоже, что ты прав. Значит, они попытались изгнать Хсриша, да? Очень им это помогло. — Митридат закончил свою запись. Появились слуги, несущие в кожаном мешке черепки, которые помогли изгнать человека. Перед слугами простирались длинные тени — Митридат удивленно заметил, что солнце почти дошло до каменистого западного горизонта. Он повернулся к Полидору: — Пока мы вернемся в Пирей, будет уже темно. Падать в не увиденную мной яму как‑то не хочется. Может, проведем здесь еще одну ночь, а утром вернемся при свете?

Эллин кивнул:

— Мне это кажется хорошей мыслью, если ты доволен найденным тобой знанием.

— Пожалуй, доволен, — сказал Митридат. Услышав его слова, Тиштрия и Рага начали разбивать лагерь близ развалин Царского Портика. Хлеб, лук и козлиный сыр, запиваемые речной водой, показались Митридату не хуже любых яств на пиру в Вавилоне. Триумф, подумал он, был даже лучшей добавкой, нежели маринованная рыба.

Его слуги завернулись в свои одеяла сразу после еды, и их храп почти заглушил все ночные звуки, раздающиеся из темноты вокруг костра. Митридат и Полидор легли спать не сразу. Своему собеседнику евнух был рад. Ему хотелось поговорить о странном афинском способе ведения государственных дел, да и эллин проявил себя достаточно умным человеком, чтобы иметь собственные взгляды.

— Никакого царя, даже ни следа царской власти, — сказал Митридат, все еще изумленный тем, что узнал. — Интересно, все ли решения они принимали после подсчета черепков?

— Я полагаю, что все, о великолепный сарис, — сказал Полидор. — Все надписи гласят: «Это показалось благом совету и народу». Откуда это можно знать — как можно такое написать — не подсчитав черепков, дабы узнать, что же именно показалось совету и народу благом?

— Мне нечего на это ответить, о добрый Полидор. Но что, если решение, показавшееся народу благом, оборачивалось для него в итоге злом?

— Тогда, я полагаю, народ расплачивался за свою ошибку. Именно так и произошло, когда афиняне решили противостоять Ксерксу. — Полидор указал на окружавшие собеседников со всех сторон темные руины.

— Но ведь они тогда были главной державой в Яуне, не так ли? Уж наверное были, иначе Хсриш не сравнял бы этот город с землей в назидание прочим. Пока они не решили с ним воевать, Афины наверняка процветали.

— И царь может ошибиться, — сказал Полидор.

— Да, конечно. — Будучи придворным, Митридат знал это лучше любого эллина. — Но, — заметил он, — царь в государственных делах разбирается. А если по какой‑то причине и не разбирается — ну, тогда у него есть министры, которые все ему разъяснят, чтобы он мог принять решение о том, как именно нужно поступить. Но как народ — в большинстве своем крестьяне, а также башмачники, горшечники и красильщики — как все эти люди могли даже надеяться на то, что им удастся постичь данную премудрость, дабы правильно управлять Афинами?

— Теперь ответить нечего мне, — признался Полидор. — Я бы полагал, что они будут слишком заняты своей работой, без которой им не протянуть. Как у них получится еще и служить, как ты сказал, в некотором роде своими собственными министрами?

Митридат кивнул:

— Вот именно. Царь решает, министры и придворные советуют, а народ повинуется. Так было, так есть, и так будет всегда.

— Без сомнения, ты прав. — Фразу Полидора несколько испортил широкий зевок. — Прошу прощения, о великолепный сарис. Я думаю, что уподоблюсь твоим слугам. — Он развернул свое одеяло и обернул его вокруг себя. — Не присоединишься ли к нам и ты?

— Скоро.

Полидор не захрапел, а просто вскоре ровно задышал во сне. Митридат какое‑то время еще бодрствовал. То и дело его глаза обращались к мешку с черепками, лежащему у изголовья Раги. Он пытался вообразить, как жили афиняне до прихода Хсриша Завоевателя. Если крестьяне, горшечники и прочие простолюдины управляли собой сами путем подсчета черепков, то пытались ли они изо всех сил узнать об афинских государственных делах как можно больше, дабы сделать разумный выбор, когда придет время класть черепки для подсчета в корзину — или что они там еще делали? Каково было, скажем, хозяину питейного заведения забивать себе голову заботами, приличествующими высокородному повелителю?

Евнух пытался все это вообразить, но у него не получалось. Для него это было не менее чуждым, чем вожделение. Он знал, что хотя сам он такое чувство испытывать и не мог, но полноценные мужчины могли. Наверное, и у афинян могло быть нечто такое, что у него явно отсутствовало.

Оставив свои попытки, он завернулся в одеяло, дабы немного отдохнуть. Когда он уже почти поддался сну, его воображение вдруг разыгралось. Ему неожиданно привиделась такая картина — всей огромной Персидской империей управляли люди, пишущие на черепках. Перед его взором вставали целые войска писарей, пытающихся перевезти черепки и пересчитать их. Он видел груды горшечных обломков, поднимающиеся в небеса. Уже окончательно засыпая, он засмеялся над собственной глупостью.

* * *

Каким бы третьесортным городишкой Пирей ни был, а все же после нескольких дней, проведенных в развалинах мертвых Афин, Митридат был рад и такому. Он заплатил Полидору за услуги пять золотых дариков. Эллин низко поклонился:

— Ты весьма щедр, о великолепный сарис.

Митридат подставил щеку для поцелуя, после чего сказал:

— Это в полной мере заслуженная награда за твою помощь, о добрый Полидор.

— Тогда да будет мне позволено удалиться, чтобы посмотреть, сколько работы скопилось у меня на столе за время моего отсутствия.

Митридат кивнул, после чего Полидор поклонился и ушел. В последний раз обернувшись и помахав рукой, он быстро исчез в толпе, заполнившей улицы порта.