Треугольник - Яник Городецкий

Я взлетел на третий этаж и остановился у нашего кабинета. Сейчас должен был быть четвертый урок. Русский язык. Его ведет наша классная. Блин, ненавижу русский. Я прильнул к замочной скважине. Вопреки обыкновению, все наши сидели за партами молча. И слушали внимательно. Такого никогда не было, а уж на уроке русского и подавно. Я удивился. Мне стало очень интересно, по какому поводу в классе такая тишина. То есть, я догадывался, по какому. Но было очень интересно послушать. А что можно услышать через замочную скважину? Я осторожно приоткрыл дверь, забежал в класс и закрыл дверь снова. Как будто сквозняк. Правда, все окна закрыты, да и вообще — какой сейчас может быть сквозняк? На улице ветер последний раз поднимался неделю назад, да и то слабый. Ну да ладно, все равно никто внимания не обратил. У нас часто дверь просто так открывается. Только Ванька Антонов дурашливо вскрикнул, будто испугавшись распахнувшейся самой по себе двери. Я сначала подумал, будто он и вправду меня увидел, а потом вспомнил, что он каждый раз так делает. Антонов — школьный шут. И, между прочим, талантливый. Если шутит Антонов, ржет вся школа. А сам он смеется редко. Вот парадокс, да?

Как я и ожидал, на доску приклеили мою фотографию (откуда? Я никогда не приносил в школу свои фотки), а наша толстая класснуха плела всему классу, что ей очень тяжело пережить эту утрату и прочую бурду в том же духе. Я понимал, что ей на самом деле плевать. Ну, может, ей меня и жалко, но не в такой степени, как она говорит. И ребята понимали. Но они, по-моему, не верили в то, что я умер. Они думали, я заболел. Или просто прогулял. За мной такое иногда водилось. Нечасто, но все-таки бывало. Но то, что меня больше нет, не укладывалось им в головы. Я их понимал. Мне самому это было непонятно. Совсем недавно я бегал по пыльным улицам в школу, гонял с одноклассниками мяч, травил анекдоты (приличные и не очень, а то и совсем пошлые), отвечал, запинаясь на каждой дате, урок истории… Короче, я жил. А теперь что?

Я осмотрел всех ребят. Они сидели удивительно тихо. Правда, как я и ожидал, после слов, призванных почтить память безвременно ушедшего из жизни несчастного Кота, последовала речь о том, как следует переходить дорогу. Внимательно, сначала посмотреть влево, а потом направо. А если есть светофор, то обязательно дождаться зеленого света. И так далее. Такую тягомотину я ненавижу. И не только я.

Во время этой самой беседы все вдруг начали смеяться. Сначала тихонько хихикать, потом, не в силах сдерживать вырывающийся хохот, стали зажимать рты, но когда Лебедев, мой бывший сосед по парте, громко заржал, тут уж никто не удержался. Все хохотали, как безумные. Я тоже улыбался. В чем причина этого смеха, я не знал, но всегда забавно, когда смеются другие. Да еще так громко. Класснуха обиженно сказала, что мы все бессовестные, что Кот бы не смеялся, если бы с кем-нибудь из них случилась, не дай Господи, такая беда. А Лебедеву вообще должно быть стыдно. Странно. Откуда она могла знать, как себя поведу я?

И тут я понял. Догадался, в чем дело, когда Верка Марченко незаметно, так, чтобы классная не видела, передала какой-то листок на соседнюю парту. Я подошел и рассмотрел его. Это был рисунок.

На рисунке Анька Алиханова, наша классная художница, нарисовала класснуху с мрачно-похоронным лицом, держащую перед собой здоровенную книжку с правилами дорожного движения. Она что-то бубнила под нос, а за ней, подтянувшись на цыпочках, стоял я. Я оттопырил два пальца над ее головой так, будто это рожки, и ржал. То, что это был я, было ясно без сомнения. У меня весьма запоминающаяся внешность. Я невысокий, тощий, у меня длинные черные волосы. Они растут с невероятной скоростью — за месяц на сантиметра три, не меньше. Так что в парикмахерскую я хожу часто. Последний раз я был там две недели назад, меня постригли под горшок, а сзади выбрили машинкой. А теперь снова вон какая фигня случилась. Прямо хоть налысо стригись. Я всегда одет в рубашку и брюки, часто мама цепляет на меня и галстук. Я, правда, не люблю галстук, но ничего. Терпеть можно. Зато на меня не орут хотя бы по поводу внешнего вида. Только за поведение и оценки. А что, я виноват разве?

А рисунок по правде был классный. Я бы посмеялся тоже, но почему-то не хотелось. Совершенно. Я вдруг вспомнил, как я собрался прыгать с крыши. Никогда бы не подумал, что смогу. Почему-то я весь покрылся холодным потом.

Скучно было до ужаса. Классная все тянула про свои правила дорожного движения. Лебедев не выдержал и поднял руку. Я думал, он просится выйти. Но я ошибся.

— Слушайте, Ольга Алексеевна, — пробурчал Лебедев, — Вы правда думаете, что Кот сам под колеса бросился? Да вы знаете, как он дорогу переходил? По сто раз посмотрит, едут машины или нет. И только потом пойдет. И то, что вы нам сейчас рассказываете, детям вдалбливают в головы в первом классе. И мы все это знаем. И Кот это все знал тоже. Просто не надо было его выгонять, вот что я думаю.

Лебедев замолчал. Все потрясенно смотрели на него. Все, конечно, были с ним согласны. Но никто не сумел бы сказать это прямо в глаза. Я застонал. Ну зачем Лебедев полез? Сидел бы, молчал. Мне, оттого, что он это произнес, лучше не стало. Даже наоборот. А классная Ольга Алексеевна ничего ему не сказала.

Я понял, что надо что-то сделать. А что? Блин, эта гробовая тишина точно не к добру. Я подошел к доске и взял мел.

"Все в порядке и никто не в чем не виноват. Я сам только. Кот", — написал я.

— Ни фига себе, — пробурчал Лебедев. — Кот, ты че, здесь, что ли?

"Здесь, еще как здесь", — подумал я. Но писать ничего не стал.

— Кот! — закричал Лебедев, — Напиши что-нибудь, если слышишь!

Все смотрели на доску, как завороженные. Я ничего писать не стал. Не хотелось. Хотелось умереть. По-настоящему. Не так как я.

Минут пять все сидели молча.

— Может, это шутка? — неуверенно сказал Герасимов. Он был страшно бледный. Может, думал, что пришло его возмездие? А хорошо бы напугать его так, чтобы он запомнил.

Я снова взял мелик. Хотелось написать что-нибудь такое, чтобы Герасимов хлопнулся в обморок. Ну, или, в крайнем случае, надул в штаны.

Я повертел мел в руках. Со стороны, это, наверное, интересно смотрится. Меня не видно, а мел крутится. Интересно и страшно. Я задумался. Придумал.

"Нет Герасимов. Это не шутка. Превет тебе от того кота, вспомнил? От рыжево. Я тебя за него избил тогда. Он знаешь как на тебя жалавался? Велел передать что вы с ним еще встретитесь. Так что проси у него прощение".

Герасимов закашлялся. Он оказался крепким орешком. Не грохнулся в обморок и даже не намочил штаны. Ну и ладно. Этот кот ему до конца жизни теперь сниться будет. И я тоже, еще один Кот. Прикол! Может, это и слишком жестоко, но с такими, как он, иначе нельзя. Это я давно понял. Так что мне его нисколечко не жалко.

— Чего? — не поняла Алиханова. — Какого еще кота? От Марта? Тогда почему от рыжего? Он черный…

— Да не от Марта, — объяснил Лебедев. — От нашего школьного кота. Помнишь? Мурыч, кажется, его звали. Это Леха его замочил.

— Как замочил?

— А что, не знаешь, как мочат?

Я слушал их без особого интереса. Пускай спорят, вспоминают, рассуждают. Только без меня. Я посмотрел на Ольгу Алексеевну. У нее, по-моему, пропал дар речи. Она смотрела на мои каракули и в вполуха слушала Лебедева и Алиханову. Вдруг лицо у нее прояснилось, она резко обернулась к Лебедеву и громко спросила:

— Значит, за кота?

— Что — за кота? — не понял Лебедев.

— Март дрался из-за кота?

— Ольга Алексеевна, — хмыкнул мой сосед по парте, — Да Кот почти каждый день дрался с этим придур… Герасимовым…

— Поговори тут, — перебил Леха.

— …И за кота дрался тоже, — закончил Лебедев. — И не только.

— Герасимов, встань, — сказала вдруг класснуха. Я прищурился. Интересно.

— А че такое? — недовольно встал Герасимов.

— А ниче, — совершенно непедагогично ответила Ольга Алексеевна. — Из-за чего вы подрались вчера с Мартом?

— Вспомнила, — шепотом пробурчал Лебедев. Я слышал только потому, что только что уселся рядом. Как в старые добрые времена.

Герасимов молчал. Еще бы. А что тут скажешь?

— Он первый начал, — сказал он наконец.

— А я не спрашиваю, кто начал. Я спрашиваю, по какому поводу тебя ударил Кот.

— Март, напиши! — сказала вдруг Алиханова. Я нахмурился. Нет, не хотелось доносить на этого кретина. Еще вчера я бы сделал это с удовольствием, а сейчас… Почему-то мне совсем этого не хотелось. Тем более, что у него сейчас, кажется, инфаркт будет. И инсульт. И еще что-нибудь такое, я точно был уверен. Я вздохнул.

А Герасимов молчал. Я бы на его месте тоже молчал. Какое счастье, что я не на его месте. Хотя…

— Не скажешь, Герасимов? Ладно. И так все понятно. Идите домой, все.

Герасимов со своего места сорвался, как бешеный. А Лебедев ушел последним. Странно. Он так за меня заступался. А ведь мы с ним никогда не были друзьями. Просто не замечали друг друга. И снова мне стало жалко, что я не подружился с еще одним хорошим человеком. Всегда я так.