Картотека - Олег Чарушников

Глава 10.

Конец картотеки

Грандиозов просунул палец под влажную тесемку. Бюрократы умерли, но праздник продолжался. - Враги народа! - сказал себе старик. Давно погибшие, но не казненные Грандиозовым, находились они под литерой "В" и пролежали бы так еще долго. Лет тридцать назад кое-кого реабилитировали (стонал, выбегая ругаться на кухню старик, убирая их дела из картотеки). Но оставались еще карточки в ящиках под литерой "В", приберегались до грядущих сладостных выходных. И вдруг с ужасом прочел Грандиозов в газетах, что и с этих оставшихся собираются снять обвинения, вырвать из картотеки навсегда. - Не отдам, не пущу, не отдам... - шептал он, выдирая дела и швыряя на стол, под лампу. Ворохом ложились под режущий световой круг ломкие газеты, брошюры, литографированные портреты, убереженные до времени стариком. Торопливо залязгал секатор. Умерли вторично - не успевшие застрелиться, покорно вернувшиеся на Родину по вызову, не сгоревшие от заработанной до революции каторжной чахотки... Не отпустили их тогда, не отпустил и сегодня старик Грандиозов. Не для того полвека собирал он картотеку. А первое дело появилось еще в тот вечер, когда в третий раз встречался он с Ефимом Петровичем...

Полуфабрикат стал изделием, годным к употреблению. Оставалось нацепить ценник. Проходила третья встреча в том же кабинете. Все также было здесь. Просто, скупо, жестко. Портрет. Под ним Полюгаров. Хоть и стал он негласным властелином завода, но сирых да убогих не забывал привечать. Протянул руку, предложил сесть. И опять пошло: вопрос - ответ. Старший товарищ и младший товарищ. - Как на участке дела, Грандиозов? Нормально дела, как же еще-то. Стремимся вперед и выше. Ответил, конечно, как полагается. - Дисциплина? И с этим ажур. В такие времена-то... Держится дисциплина, куда они денутся... Здесь товарищ Полюгаров позволил себе пошутить. - Экую ты себе, Грандиозов, фамилию взял. Язык сломаешь. Как только разрешили... - Наоборот, Ефим Петрович! - бодро откликнулся Грандиозов. - Всячески приветствовали! Фамилия моя - времени соответствующая. Дела в стране-то ого-го какие разворачиваются. Дух захватывает! Так и беседовали. И уже в самом конце разговора, буднично, как о чем-то давно решенном и наскучившем, сообщил Полюгаров о главном, зачем вызывал. - Грандиозов, ты вот что сделай-ка. Составь небольшую сводочку. О настроении в цехах. Что говорят люди, чем довольны, чем не очень... Ясна задача? Ну, действуй. Да! Смотри, поаккуратней пиши. По пунктам, четко, с фамилиями и датами. И подписывать не забывай. Такие... сводки будешь приносить мне каждую неделю. Все понял?

Раскручивался, раскручивался диск. Подносил точильщик острие, готовясь высечь искру...

Грандиозов попробовал сработать под дурачка, - Да я вам, Ефим Петрович, и так все расскажу! Господи, делов-то... Народ у нас замечательный, энтузиазмом горит. План делаем железно, на собраниях всегда поддер... Осекся, глядя в спокойные, сонные будто, глаза старшего товарища. Те самые, которые на бывшего директора завода смотрели, когда выводили его к закрытой машине... Не грозил Полюгаров, кулаком не стучал, лицо свое не наклонял над Грандиозовым. Как смотрел, так и продолжал. Затем произнес равнодушно: - Ну, как хочешь. Иди, Зиляев. Иди домой. И отвернулся к телефону. Много раз в своей жизни приходилось кричать Грандиозову. Но так он кричал впервые. Были в крике этом и мольба, н страх, и желание жить, и проклятие всем, о ком придется писать в сводках, н опять страх и мольба... И отступили каменные сапоги императора точильщиков. Через неделю принес Грандиозов первую "сводку", с фамилиями и высказываниями, и носил с той поры аккуратнейшим образом. Первым исчез начальник цеха. Осторожный был человек, молчаливый, но вырвалось у него в сердцах: - Да что это за станок такой! Голимый брак гонит и гонит! Нам бы немецкий достать, есть такие, я читал... За преклонение перед иностранщиной и клевету на отечественную технику исключили его из партии. Затем, в одну из ночей, пропал начальник цеха. А через месяц Грандиозов был переведен из начальников участка на опустевшее место. Ценник, таким образом, навешен был Полюгаровым. Хоть и не сразу, а навешен. По совету старшего товарища Полюгарова для удобства работы завел Грандиозов небольшую картотеку на заводских: кто, кем работает, с кем общается - все там значилось, в картотеке. Через годик-другой на многих карточках стоял уже значок: использовано. Можно было выбрасывать карточку, но Грандиозов оставлял у себя след исчезнувшего человека, и часто это был единственный, последний след. Об одном старался не вспоминать. О первой карточке, легшей в отдельный, особый ящичек с литерой "П"... Три раза смягчал Полюгаров сердце грандиозовское и добился-таки, что расплылось оно преданной лужицей. Один оставался уголок не расплывшийся и велось в том уголке дело на самого Ефима Петровича. Полюгаров перенесся в сферу сельскохозяйственную, затем вовсе пропал куда-то. Должно быть на пенсию по состоянию здоровья. Ящичек с литерой "П" лежал в тайнике возле картотеки, ждал своей очереди. Его-то и достал Грандиозен, покончив с врагами народа и бюрократами из ДЭЗ а № 10. Легли на стол материалы. Все было тут: записи разговоров, от первого до последнего, фотографии из газет - Полюгаров на трибуне, на фоне громадного портрета. Фуражка, короткие усы, кулак занесен над врагами, над нечистью, осмелившейся встать на светлом, великом пути... Привычно лег в руку тяжелый секатор. Раскрылись лезвия, и оказалась между ними фигура в фуражке, с кулаком, занесенным над залом. Вздрогнул стол. Дернулись, посыпались на пол бумаги. Упал стакан, ложечка вывалилась в разлитый чай. Шатнулся раз и другой режущий круг лампы. Старик разорвал тесемки, содрал шапку. В уши ворвался грохот взламываемой двери. Черные, кожаные протяжно кричали за дверью, били в дерево, рвались внутрь! На улице ждала закрытая машина, смотрел из окна Полюгаров, ждал, когда начнут выводить... Грандиозов отчаянно оглянулся в сторону кухни. Пусто и тихо было там. Плита со вздувшейся конфоркой, ржавое пятно посреди фанерного стола, облупленный, больничного цвета табурет. Старик торопливо кромсал секатором ненавистное лицо, записи, газеты успеть! истребить! убрать! Но тут рухнула дверь, ворвались в проем люди, бросились к Грандиозову...

Нажало лезвие на диск, взвизгнуло, врезалось вглубь, и остановился он. Вспыхнул и сгорел, стал пеплом старик Грандиозов, бывший Зиляев, верноподанный императора точильщиков. Остановил станок точильщик, кончились искры, распался диск и осыпался на ледяной пол, на каменные сапоги императора.

Глава 11.

Дурак Гошка

- Расходитесь, нечего глазеть! - Инфаркт, обычное дело... - Э, да у него тут целый архив на дому! - Раньше так говорили: разрыв сердца. - Старый был, вот и помер. В дверном проеме толпились люди. Среди них стоял Гоша, выпущенный на свободу женой, и она сама, и мы с соседом ювелиром. Много народу сбежалось полюбопытствовать, пока не разогнал подоспевший участковый. Врачи, сделав что положено, уехали на своей машине по другим вызовам. Слесарь наживил дверь обратно, и на нее пришлепнули бумажную печать. Во дворе, окруженный жильцами, возбужденно объяснял Гоша, как догадался вызвать "скорую". - Прямо вот как толкнуло меня! Чего, думаю, он там речи говорит? Жильцы степенно кивали, прикидывали, по сколько сбрасываться на венок и кто будет хоронить одинокого старика. Неясно было, кто въедет в освободившуюся квартиру - это тоже следовало обсудить. Картотеку сдал в макулатуру слесарь, которому поручили подготовить квартиру к ремонту. Так как макулатурные книги он дрянью отнюдь не считал, то и приобрел их целую охапку. Ушла картотека на переработку и вскоре вновь стала газетами, только свежими, и продавалась в киосках "Союзпечати" без ограничений.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});