Замок в Пиренеях - Юстейн Гордер

Я по-прежнему живу с мыслью о Женщине-Брусничнице как о самом загадочном явлении моей жизни. Но тогда мы были такими юными! Кроме того, с тех пор минуло уже больше тридцати лет, и я не знаю…

>>>

Да, Стейн.

>>>

Что думаешь ты?

>>>

Он снова здесь! Я не могу сосредоточиться. Я не в силах вернуться мысленно на тридцать лет назад, пока он стоит на лесенке и окунает кисть в ведро с зеленой краской. Неужели нельзя пропустить один день, чтобы первый слой краски высох?

>>>

Займись чем-нибудь другим, хорошо? Я посижу еще немного.

>>>

Я принесла себе стакан яблочного сока со льдом. Наконец-то и лесенка, и его ноги исчезли, он вряд ли будет еще сегодня красить.

А ты и вправду агностик! Мы называли себя живыми куклами! Помнишь? Все время несли в себе магическое ощущение жизни… оно было присуще только нам. Мы были аутсайдерами, соорудили себе волшебный аванпост, позволявший на все бросать косые взгляды. Мы как бы основали свою собственную религию, так об этом и говорили.

Мы были заняты не только друг другом, какое-то время мы даже занимались почти миссионерской деятельностью. Ты ведь помнишь те субботы, когда мы бегали по городу с мешком, набитым листовками, которые раздавали горожанам. А вечерами печатали небольшие сообщения на старой пgишущей машинке. «ВАЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ ВСЕМ ГРАЖДАНАМ ГОРОДА. Вы живете в этом мире!» Несколько тысяч раз мы печатали одно и то же, потом резали листы, складывали бумажки в мешок и ехали на трамвае к Национальному театру. А там вставали или в Студенческой роще, или в Холменколлене[19] и раздавали зернышки нашей мысли, пытаясь пробудить горожан от того, что мы считали духовной спячкой. Это была забава! Шутка! Нас встречали дружескими улыбками, а нередко и раздраженными выкриками. Некоторые люди были оскорблены тем, что им напомнили: они существуют.

Начало 70-х годов не отличалось политкорректным отношением к чувству спокойного удивления по поводу нашего земного существования. Левые даже называли контрреволюционерами тех, кто напоминал, что Вселенная — это загадка. Важно было не понять мир, а изменить его.

Идея с листовками родилась из дурацких шуток с миндальными пирожными. Помнится мне, что первоначальным планом было приготовить специальные пирожные и раздавать их на студенческом празднике. Помнишь? А еще мы хотели устроить альтернативную демонстрацию, например 2 Мая. Но ограничились тем, что придумали кое-какие лозунги, хотя здесь у нас были предшественники. Во время студенческих беспорядков в Париже[20] студенты писали лозунги: «Вся власть фантазии!», «Смерть — контрреволюционна!», «Запрещать запрещается» на стенах Сорбонны. Нам мерещилась целая демонстрация с такими вот лозунгами! Ты был так изобретателен, Стейн!

У нас вошло в обыкновение ходить по картинным галереям и концертам… в первую очередь для того, чтобы воспринимать искусство и музыку, но еще и для того, чтобы разглядывать всех этих живых кукол; мы называли это: сыграть в «фантастическом театре». Это было после того, как мы прочли «Степного волка» Германа Гессе. Мы могли сидеть в кафе и часами читать книги. Каждая из них была словно маленький мир! Кажется, мы называли это «миром души»? Но и те, кого мы рассматривали, не были механическими куклами, они были куклами живыми. Помнишь, как мы, сидя за столиком кафе, сочиняли рассказы о горожанах? Мы давали им имена и придумывали о них целые истории, возводили целые постройки вымышленных характеристик и описаний. Важной частью нашей религии было это почти безудержное почитание человека.

Потом мы повесили репродукцию Магритта на стене в спальне, если не ошибаюсь, мы купили ее в Художественном центре Хени-Унстад в Осло…

Кстати, о спальне. Иногда мы ложились посреди дня, прихватывая на столик у кровати бутылку шампанского и стаканы. Мы сидели часами и читали друг другу вслух. Мы читали книги Стейна Мерена[21] и Улафа Булля[22], мы позволяли себе это, хотя так называемая «магистральная лирика» была тогда попросту проклята. Мы читали Яна Эрика Волла[23], абсолютно всё, что он написал. А вспомни Раскольникова, «Волшебную гору» Манна. Все эти романы мы подбирали специально для кровати и шампанского. Наше «шампанское» называлось «Golden Power»[24]. Оно было сладким на вкус и дешевым, но нам нравилось его название.

Нам нравилось быть телами из плоти и крови. Чудесно было быть мужчиной и женщиной, мы пользовались этим. Увы, в нашем телесном счастье таилось напоминание о том, что мы — смертны. «Осень начинается весной», — говорили мы. Нам было меньше тридцати, но уже казалось, что мы начинаем стареть.

Жизнь была чудом, и всегда находилось что-то такое, что стоило бы отпраздновать. Это могла быть внезапная прогулка в лес летней ночью или неожиданная поездка на машине. Как-то ты сказал: «Мы едем в Сконе»[25], и через пять минут мы уже сидели в автомобиле. Ни ты, ни я никогда в Сконе не были и не знали, где там можно остановиться.

Помнишь, как мы подъехали к пансиону «Девицы Лундгрен»? Мы не спали всю ночь и без конца смеялись, а заснули не в пансионе, а прямо в траве. Разбудила нас корова, если бы не она, нас наверняка бы сожрали муравьи. Мы вскочили как сумасшедшие и принялись стряхивать с себя этих злющих букашек, но они уже были не только на одежде, но и под ней. Ты так разозлился, что прозвал их шведскими муравьями. Их нашествие ты воспринял как личное оскорбление.

Идея отправиться на лыжах к леднику Юстедаль[26] была из числа таких эскапад, ты назвал ее настоящим трюком. Это случилось в майский день больше тридцати лет тому назад. Где-то около полудня ты вдруг сообщил, что мы пойдем на лыжах по леднику Юстедальсбре, это было равносильно приказу — тогда у нас существовал негласный договор; к подобного рода причудам присоединяться беспрекословно. Несколько минут на сборы, и мы уже в пути. Переночевать можно было где-нибудь в горах или в Лердале[27] или же спать в машине. Мы немного повздорили и были раздражены. Когда мы в таком состоянии подъехали к фьорду, мы решили подняться прямо на ледник с лыжами на плечах. Говорили, что там стоит сложенная из камня хижина, где можно переночевать. Карты ледника у нас не было; вот до чего мы были тогда безответственны. Но из этой прогулки ровно ничего не вышло. В первый раз что-то сорвалось, ты знаешь, о чем я думаю, и мы целую неделю провели в гостинице, прежде чем — удрученные и пристыженные — отправились ни с чем восвояси. Пребывание там обошлось нам недешево — студенческой скидки у нас не было. Зато было нечто другое, позволившее избежать жестокой экономии, чековая книжка.

Я пишу эти строки, чтобы ты понял: у меня и сегодня точно такое же чарующее ощущение жизни. «Надеюсь, ты сохранила свою способность радоваться каждой секунде жизни здесь и сейчас?» — спрашиваешь ты, и я отвечаю: «Да!»

Многое все-таки изменилось, потому что прибавилось нечто особенное, появились совершенно иные измерения, иные ценности. Ты спрашиваешь: способна ли я по-прежнему испытывать «безграничное горе» из-за того, что жизнь «так коротка, так коротка»?.. Выступают ли еще у меня слезы на глазах при мысли о таких словах, как «старость» и «срок жизни»?.. На это я могу сегодня решительно ответить «Нет!». Я больше не плачу. По отношению к тому, что меня ожидает, я живу в состоянии… покоя.

Сегодня меня, как и прежде, радует мое физическое существование, хотя и не в такой степени, как тогда. Но теперь я живу так, словно тело мое — всего-навсего футляр, оболочка и, стало быть, нечто внешнее, наружное, незначительное… Мне нет нужды с ним считаться. Сегодня я убеждена в том, что мое «я» переживет смерть моего тела. Мое тело является мной ничуть не более, чем мои старые платья в шкафу. Я не возьму их с собой. И стиральную машину тоже. И автомобиль, и банковский счет.

Об этом я рассказываю охотно, даже более чем охотно. Сейчас я много читаю Библию, то есть интересуюсь не только парапсихологией. Для меня одно не исключает другое, и это, возможно, рифмуется с тем, что ты-то исключаешь и то, и другое?

Так вот: теперь я спрашиваю тебя: во что ты веришь сегодня? Я знаю, почему ты появился, а ты — не открылось ли и тебе нечто новое?

Спасибо за твое последнее письмо. В нем ты не так дерзок и бесстрашен, как в предыдущих. Теперь, Стейн, что ни говори, ты протягиваешь мне руки… Но они — пусты! Мне так хочется вложить в них нечто чудесное, попытаться доказать тебе, что смерти нет! Но подожди! В один прекрасный день я это сделаю! Пока же я благодарна тебе за то, что ты, во всяком случае, готов открыться мне куда больше, чем тридцать лет назад.