Четвертый эшелон - Эдуард Хруцкий

- Ладно уж, избавлю, иди в машину, я записку напишу.

Через десять минут они уже ехали по темным, занесенным снегом улицам. Стекло ЗИСа заиндевело, но Данилов, как в детстве, пальцем растопил круглую дырочку в окне и, не отрываясь, глядел в темноту, пытаясь разглядеть что-то известное лишь ему одному.

МУРАВЬЕВ

Телефон он заметил, уже выходя из квартиры. Просто по привычке подошел к стене и увидел слабые цифры, нацарапанные карандашом, и букву З увидел рядом. Из отделения он позвонил в ЦАБ и узнал, что телефон установлен по адресу: Суворовский бульвар, дом 7, квартира 36, и принадлежит Литовскому Геннадию Петровичу. Фамилия и имя ему были почему-то знакомы. Игорь тут же перезвонил в 83-е отделение, и ему объяснили, что по этому адресу находится Дом полярников, в квартире 36 раньше проживал известный летчик Литовский, после его гибели там живет его дочь Зоя Геннадьевна Литовская.

Все это давало повод для раздумий. Дочь героя и - убийца. В другое время он, может быть, и колебался, а сейчас времени для размышлений не было. Чернышова Игорь запихал в машину почти силком, старик даже слышать не хотел о производстве обыска в квартире столь известного лица, и повез его в прокуратуру.

Райпрокурор оказался мужичком покрепче. Он выслушал Чернышова, потом Игоря и глубокомысленно изрек:

- Подумаешь...

Подмахнул постановление на обыск и изъятие вещей и, крепко пожав руку Игорю, напутствовал:

- Шуруй, капитан, действуй по горячим следам. Поможешь нам - век помнить буду, а то у меня в аппарате одни инвалиды и старики. Нынче все наши на фронте.

Игорь покосился на широкую ленточку нашивок за ранение на лацкане его пиджака и понял, что прокурор тоже не так давно вернулся с фронта.

Тот, поймав его взгляд, усмехнулся грустно и добавил:

- Про инвалидов говоря, я и себя имел в виду. Что смотришь? Нашивок за ранение пять, а колодок наградных две. Вот такая, брат, арифметика.

В подъезде Дома полярников Муравьева ждали вызванные из МУРа оперативники их отдела Никитин и Ковалев.

- Мы тут с комендантом поговорили, - лениво цедил слова Никитин, - так она от той Зои в полном восторге. И честная, мол, и работящая, в издательстве "Молодая гвардия" редактором служит. Подтвердила, была у ней бабка из Баку, жила три дня. Фамилия ее Валиева Зульфия Валиевна. Лифтерша тоже показания дала: вчера она с большим желтым "углом" пришлепала, часов в десять. Так что дело ясное, Муравьев, эта Зоя или скупщица, или "малину" держит, брать ее надо.

Никитин достал измятую пачку "Норда", начал разминать папиросу, вопросительно глядя на Игоря.

- Дома Литовская?

- Дома, я проверял, на всякий случай Ковалев у дверей стоит.

- Какой этаж?

- Пятый.

- Лифт работает?

- Тянет.

- Так вот давай, я на лифте, а ты пешочком.

- Ладно. Но зря. Ей деться некуда. Чуть что, Ковалев притормозит.

- Это мне решать.

На площадке пятого этажа курил оперуполномоченный Ковалев.

- Ну как? - спросил Игорь, оглядывая одинаковые, светлого дерева двери с медными табличками.

- А так, - Ковалев бросил папиросу, - одни профессора да герои.

Поднялся запыхавшийся Никитин.

- Пошли, - скомандовал Игорь. - Кстати, - остановился он у самой двери, - понятые есть?

- А то как, - врастяжку сказал Никитин, - целых трое, сидят в комендатуре, трясутся.

- Ладно. - Игорь еле сдержал себя. Он вообще не любил Никитина за его полублатную манеру речи, за ненужное хамство, за нахрапистость. Но вместе с тем понимал, что оперуполномоченный парень хваткий, решительный и смелый.

Дверь открыла высокая женщина в толстом вязаном свитере, серой юбке и белых маленьких валенках. Из-под очков глядели на них большие изумленные глаза.

- Вы ко мне? - растерянно спросила она.

- К вам, к кому ж еще. - Никитин, оттолкнув Игоря плечом, шагнул через порог. - МУР, ясно? - Он вынул удостоверение.

Литовская прочла его и подняла на Игоря недоумевающие глаза:

- Отдел борьбы с бандитизмом?

- Да, Зоя Геннадьевна, мы именно оттуда. - Муравьев вошел в квартиру и сразу же увидел огромный коридор, весь уставленный стеллажами с книгами.

- Но я здесь при чем?.. Как это может быть? - взволнованно спросила Литовская. - Я...

- Ну, кто ты такая, это мы сейчас узнаем. - Никитин опять полез за папиросами.

- Потрудитесь вести себя вежливо, лейтенант. - Игорю хотелось взять Никитина за грудки и вытолкнуть на лестницу. - И перестаньте курить, это отвлекает.

- Слушаюсь, товарищ капитан, - так же врастяжку, без тени обиды ответил Никитин.

- Я старший оперуполномоченный отдела борьбы с бандитизмом капитан милиции Муравьев, вот мои документы.

Литовская поправила очки и, поднеся удостоверение совсем близко к лицу, начала читать.

- Да, слушаю. - Она вернула документ Игорю. - Чушь какая... милиция, бандиты... Вы не ошиблись?

- Нет, - сказал Игорь твердо, - может быть, мы поговорим в комнате?

- Конечно, конечно, проходите. - Хозяйка отступила, освобождая дорогу.

- Кто еще есть в квартире?

- Я одна.

- Останьтесь здесь, - повернулся Игорь к оперативникам, - если что...

- Понятно. - Никитин вынул из кармана пистолет.

Литовская с нескрываемым ужасом посмотрела на оружие.

- Это? - спросила она. - Зачем это?..

- Для порядка, - усмехнулся Никитин, - для полной, значит, расколки.

Игорь резко повернулся и так посмотрел на него, что тот немедленно спрятал оружие.

"Сволочь, - подумал Муравьев, - не человек, а музей пороков, ну погоди, вернемся на Петровку..."

- Так куда мне пройти? - продолжал он вслух, обращаясь к хозяйке.

Женщина повернулась и пошла в глубь квартиры. Стараясь ступать по постланной на полу вышитой дорожке, Игорь шел за ней, пораженный блеском натертых воском полов. Он не мог понять, как она в такое время одна может поддерживать в квартире идеальную чистоту. Они вошли в комнату, больше напоминавшую музей. Здесь тоже было много книг, но не это поразило Игоря. На стенах висели акварели. Пейзаж, изображенный на них, был однообразен и суров. Льды. Бесконечные. Уходящие к горизонту. Но именно в этом однообразии и была какая-то мрачная красота, заставлявшая смотреть на них неотрывно.

- Вы любите живопись? - поймала его взгляд Литовская.

- Очень, но такое я вижу впервые.

- Это рисовал отец. Он всегда говорил, что нет ничего прекраснее и величественнее льдов.

- Мне трудно судить, но то, что я вижу здесь, очень здорово. И страшно. Только теперь я понял Амундсена. Помните, он сказал: "Человек может привыкнуть ко всему, кроме холода". На них даже глядеть зябко.

- Я привыкла, - Литовская сняла очки, - привыкла и полюбила этот Север.

- А разве есть другой?

- Конечно. Каждый все воспринимает индивидуально, даже ваш визит. - В голосе ее не было прежней растерянности.

- Я понимаю вашу ироничность, но хотел бы заметить, что наша служба не менее важна и полезна, чем любая другая. Только вот нарисовать нам нечего.

- А как же ваши типажи? Система Ломброзо?

- Слава богу, в нашей стране отменили галереи ужасов. Пусть люди лучше смотрят хорошую живопись. Так вот, - Муравьев улыбнулся, - мы и размялись. Теперь перейдем к делу. Кстати, вы позволите мне снять полушубок?

- Ради бога, если вы не замерзнете, глядя на пейзажи.

Игорь снял полушубок, аккуратно положил его на стул.

- Зоя Геннадьевна, вам известна женщина по фамилии Валиева?

- Зульфия? Ну, конечно.

- Откуда вы ее знаете?

- По Баку. Мы были с теткой в эвакуации. Там с ней и познакомились. Она милая. Зульфия очень помогла нам.

- То есть?

- Тетка у меня больна, а Валиева - управляющая аптекой. Сами понимаете, лекарства сейчас - страшный дефицит.

- Чем было вызвано ее особое расположение к вам?

- Видимо, магической силой фамилии. Дочь героя и всякое такое.

- Значит, она оказывала вам услуги?

- Да, Валиева, я уже говорила, приняла в нас участие... - Литовская замолчала, подыскивая нужные слова.

- Вы должны рассказать мне все.

- Поймите. Эвакуация. Чужой город. Цены на базаре дикие. Тете Соне врач прописал усиленное питание...

- Она помогала вам продавать вещи?

- Да, я ей отдавала мамины украшения, и она приносила нам продукты. Мясо парное, фрукты, рис. Она даже плов нам готовила.

Игорь на секунду представил себе чужой город и эту хрупкую до беззащитности женщину в очках, вырванную из привычного мира натертых до блеска полов, книг, акварелей и фотографий. Он вспомнил рассказы матери и сестры, вернувшихся из эвакуации, и вдруг увидел Валиеву как живую, вернее, не ее, а только руки, перебирающие украшения. Ведь для того, чтобы купить племянникам молока, его мать отдала в такие же жадные руки единственную их ценность - именные золотые часы отца. Он увидел все это и поверил Литовской. Сразу, прочно и до конца.

- Как вы вернулись в Москву? - спросил он.

- Я написала начальнику Главсевморпути. Он был другом отца.

- Вы переписывались с Валиевой?