Наследие - Бентли Литтл

Потом они заехали в «Сады Роджера» – Шерри хотела посмотреть цветы; и уже по дороге домой Стив вдруг сообразил, что за весь день ни разу не вспомнил о родителях. Передышка была кстати, но вызвала в нем укол вины. Что он за сын? Мать сидит дома, одна, со сломанной рукой, отец сошел с ума и пытался ее убить… да хороший сын ни о чем другом и думать не станет! А он обо всем забыл, стоило выбраться из дома в приятной компании… Стыдно. Очень стыдно.

Стивен уже начал сворачивать на парковку, когда вспомнил, что машина Шерри осталась на улице. Он объехал дом вокруг и остановился возле ее «Приуса». Вчера Шерри не собиралась оставаться на ночь и сейчас была во вчерашней одежде; ей нужно было вернуться домой, переодеться и принять душ.

– Может, поедешь со мной? – предложила она. – Останешься на ночь?

Стив устало покачал головой.

– Хочу съездить к отцу, пока еще не очень поздно.

Шерри, улыбнувшись, клюнула его поцелуем в щеку.

– Вот что мне в тебе очень нравится: ты хороший сын!

Стив заставил себя улыбнуться в ответ. Хороший сын? Бог его знает. А отец его – хороший отец? Тоже так сразу не ответишь… Нет, пожалуй, он хороший сын: вот, ездит к отцу в больницу почти каждый день, хотя тот ничего не понимает и почти его не узнает… Поменяйся они местами, небось отец к нему не ездил бы!

Но какого черта он вообще об этом думает? К чему сравнивает, кто из них лучше, высчитывает, словно старается набрать очки в игре? Неужто ждет какой-то награды за свою сыновнюю почтительность? Ни в рай, ни в ад, ни в грядущую жизнь Стив не верил. Сказать, что ходит к отцу ради самого отца, тоже нельзя: отец ничего не понимает, ему все равно. Наверное, дело в том, что уже давно, очень давно – может быть, с детства – он смотрит на свою жизнь, словно издалека, как на что-то отдельное от себя. Словно все это кино. И правда в том, что очень многие его мысли, слова, действия – не для себя, а для какого-то невидимого зрителя. Он сам – сценарист, режиссер, единственный актер и критик собственной жизни.

А подростки, не расстающиеся с наушниками, – что они делают? Снабжают свою жизнь саундтреком. Словно они на экране, словно кто-то смотрит про них кино.

Да все мы так делаем, каждый по-своему.

Стив поцеловал на прощание Шерри, обещал позвонить ей из дома, помахал рукой, и они разъехались.

«В конечном счете, – думал он, – я стараюсь поступать правильно ради самого себя. Мне так лучше. А еще потому, что, может быть – только “может быть”, – где-то в глубине души отец знает и понимает, что я для него делаю».

По дороге он заехал в «Дель Тако» и, сидя за пластмассовым столом на пластмассовом стуле, торопливо съел невкусный ужин. В Ветеранский госпиталь приехал уже на закате. Отец спал, чему Стив, со вздохом опускаясь в кресло, от души порадовался. Лучше, когда старик спит. Можно сидеть у его постели, как положено любящему сыну, но не пытаться с ним разговаривать – что из-за деменции, исключая краткие периоды просветления, почти невозможно. Да, лучше, когда отец без сознания. Сыновняя любовь, преданность и никаких хлопот.

Вдруг послышался хриплый, сдавленный кашель, и Стив подскочил в испуге. Взглянул на кровать. В палате царила тьма, даже свет из коридора падал приглушенно, неярко, словно его притушили на ночь. Шторка, отделяющая кровать отца от остальной палаты, была отдернута: одного из его соседей выписали два дня назад, второго куда-то перевели сегодня утром. Стив озирался кругом, словно ребенок, напуганный непонятным звуком в темной комнате. Только сейчас он заметил, что из других палат не доносятся, как обычно, крики и вопли. Весь этаж притих.

Отец распахнул глаза – белые ободки роговицы, черные дула зрачков в полутьме.

– Я ее убил.

Старческий голос в мертвой тишине больницы прозвучал сипло и как-то нелепо громко.

Стив застыл на месте. А в следующий миг бросился к двери и аккуратно ее прикрыл, чтобы никто, проходя мимо, не услышал отца.

– Я ее убил, – повторил голос у него за спиной.

Стив повернулся к кровати, но глаза отца уже закрылись, дыхание стало ровным; он снова погрузился в сон.

Стив судорожно вздохнул, не отрывая взгляда от приоткрытого рта старика. На миг охватило искушение встряхнуть его, разбудить, спросить, о чем это он. Но даже если отец знал, о чем говорит, скорее всего, объяснить бы не смог. По большей части он нес бессмыслицу, хаотичный набор слов, поднимающийся, словно гнилостные пары, откуда-то из глубин безнадежно больного мозга. Впрочем, бывали и моменты просветления – вот как вчера, когда он узнал Стива, задал пару вопросов о работе, о машине и только затем «поплыл» и начал принимать его за покойного дядю Джина. Так что, возможно, он – намеренно или нет – сказал правду.

И потом, здесь чувствовалась правда. Что-то реальное. Тихий шепот, серьезный, исповедальный тон. Как Стив ни старался, он не мог выбросить из головы эту загадочную фразу.

Я ее убил.

Шелестящий старческий голос преследовал его и во сне. В кошмаре, что время от времени возвращался к нему все эти годы, с детства. Во сне он снова был маленьким и спал в своей старой кровати в Финиксе. Жаркая ночь, открытое окно. Он встал на колени в изголовье кровати, раздвинул шторы и выглянул во двор. Поначалу ничего не видел – только услышал шорох, и с ним что-то вроде тихого, шипящего смешка. Затем глаза привыкли к темноте, и вдруг сквозь заржавевшие жалюзи он различил движение. По траве меж кустов полз человек – полз, извиваясь, как змея, сжав ноги и прижав руки к бокам. Свет лампы над задним крыльцом на секунду упал на него, и Стив увидел, что это клоун – клоун в драных лохмотьях, с грязной, грубо размалеванной физиономией. До сих пор все было знакомо, но дальше сон принял новое направление. Стив увидел перед клоуном неподвижно лежащее женское тело. Переползая через него, клоун поднял голову и взглянул прямо на Стива. «Я ее убил», – прошептал он сухим, шелестящим голосом. «Я ее убил». Голосом отца.

За завтраком Стиву пришло в голову: а может, отец говорил про войну? Да, скорее всего, что-то из военных лет. Отец служил во Вьетнаме, поэтому и лежал сейчас в Ветеранском госпитале. Хоть он был и не из тех старых солдат, что делятся с сыновьями фронтовыми историями (впрочем, кажется, вьетнамские ветераны особо ничего и не рассказывают – делиться воспоминаниями любили ветераны Второй мировой), – Стив знал, что его старик был на фронте. Значит, убивать ему приходилось. А солдатам приходится убивать, в том числе и гражданских. И женщин.

Конечно. В этом все дело.

«Странно, – подумал Стив. – Мой отец убивал людей. Мой отец – убийца». Никогда прежде он об этом не думал, не смотрел с такой точки зрения. Для него отец был… ну просто отцом. Мужем. Торговцем запчастями для автомобилей. Приличным человеком, законопослушным гражданином. А ведь он три года провел в чужой стране, стрелял там в людей…

Мысль странная и тревожная. Впрочем, он ведь такой не один. В сущности, поколение Стива и чуть постарше – первое поколение после отмены призыва – своего рода аномалия. В прошлом почти все мужчины в стране проходили специальное обучение, чтобы убивать людей по приказу правительства. А многие и в самом деле убивали. Почему прежде родителей не волновало, что дети гоняются друг за другом с пистолетиками и кричат: «Падай, ты убит»? Да вот поэтому. Мамы и папы пришли бы в ужас, увидав, что их маленький Джонни играет в наркодилера или крошка Джули – в проститутку, зато сами покупали детям игрушечное оружие. Хотя в реальности убийство считается куда более тяжким преступлением, чем торговля наркотиками или проституция.

Говорят, в человеке от природы заложена страсть к насилию; предположим, так и есть. Быть может, поэтому уровень преступности сейчас так повысился в сравнении с тем, что было пятьдесят-шестьдесят лет назад. В то время мужчины выплескивали свою агрессию в войнах. А сейчас, если не хочешь угробить годы на армейскую службу, тебе остается только удовлетворять те же инстинкты дома, с ближними…

Черт побери, да о чем он вообще думает?! Безумие какое-то. Совсем крыша едет от стресса. Разумеется, никого отец не убивал. Не убивал, и точка.

Вот как? Тогда почему Стив подыскивает ему оправдания?

На работе надо было писать статью, а сосредоточиться никак не удавалось. Когда в офисе с ним улыбчиво поздоровалась Джина, он машинально сказал «привет» и даже улыбнулся, но сразу вспомнил ее на пляже в бикини из веревочек, в компании лысого толстяка. Так и метались его мысли между Джиной и отцом до самого обеда; только два абзаца из себя выжал, и те дрянные.

Пообедал Стив в «Уоху фиш тако» с Шерри. Она щебетала о том, какое хлопотливое выдалось утро: в библиотеке вдруг зависли все компьютеры, должно быть, какой-то вирус… Стив не слушал. Он думал об отце.

Я ее убил.

Кого «ее»? Стив хотел бы придерживаться гипотезы о войне, но с каждой минутой все яснее понимал, что это маловероятно. Что-то слишком личное слышалось в этом «ее». Кто «она»? Подруга, знакомая, прохожая? Может, у Стива была сестра, а он не знал? Или бабушка с отцовской стороны, которую он никогда не видел? Сестра отца? Любовница?