Оазис (СИ) - Сагирова Елизавета

Я тоже хотела пить. Голод давно забылся, перестал существовать, холод тоже почти отступил, но жажда никуда не делась, она была тут, с нами, горячей сухой рукой сжимала горло. И уходить не собиралась. "Плоть слаба", – говорил батюшка Афанасий на службах, но только теперь я поняла горький смысл этих слов. Если бы можно было сейчас отмотать время на три дня назад и отказаться от всей это авантюры, отказаться от Дэна, от знакомства с другими, от шанса на новую жизнь, в обмен на стакан обычной воды, я бы это сделала. Я бы выпила этот стакан и осталась жить, как жила, выбросила бы из головы всё, кроме желания ежедневно получать необходимый для жизни минимум. Воду. Еду. Тепло. И катись оно всё…

Взявшись ослабевшими руками за бортик, я посмотрела вниз, на несущуюся под нами землю. Потом на Яринку. И отрицательно покачала головой. Прыжок с платформы сейчас означал если не смерть, то тяжёлые травмы точно. А в нашем положении даже растянутая лодыжка – конец всему. Не сможем идти, не сможем найти воду. Яринка поняла, застонала и легла ничком на трясущееся дно платформы.

Так мы встретили новый день.

Солнце быстро карабкалось вверх, держа курс на зенит, оно согрело нас, больше не было необходимости сжиматься в комочек, и мы смогли вытянуться во весь рост. Сидеть, как вчера у бортика, любуясь проносящимися мимо пейзажами, уже не было ни сил, ни желания. Но, время от времени поднимая голову, чтобы осмотреться, я замечала, как изменились эти пейзажи. Теперь исчезли и рощицы, а по обеим сторонам нашего вагона тянулись бескрайние поля, то беспорядочно заросшие сорной травой, то тщательно вскопанные и казавшиеся чёрными от вывернутой наизнанку земли. Иногда попадались мелкие речушки и болотца: от них я торопливо отводила глаза, чтобы не дать возможности мукам жажды стать совсем уж нестерпимыми. Но это мало помогало. Ближе к полудню, когда наше пребывание на платформе сравнялось одним суткам, я впервые подумала, что здесь мы можем умереть. Ведь если без еды человек способен протянуть месяц и дольше, то жажда куда более сурова. Три дня, четыре? Добавить сюда невыносимый солнцепёк днём и холод ночью, вот и получатся очень благоприятные факторы для неизбежной гибели. Но ещё раньше мы ослабеем настолько, что не сможем покинуть злополучный поезд, даже если он остановится.

А значит, что-то решать нужно сегодня.

Перекатившись поближе к Яринке, я прокричала, чтобы она была готова прыгать. Подруга посмотрела на меня непонимающими мутными глазами.

– Прыгать?

– Да! Я сейчас сяду и буду смотреть, где лучше. Как только скажу, сначала выбрасывай сумку, а потом прыгай сама.

Яринка подумала, безразлично кивнула и снова уронила голову на руки.

И, устроившись у бортика, я стала ждать.

Судьба улыбнулась нам, по моим прикидкам, после обеда, когда солнце висело в зените и муки жажды стали настолько чудовищны, что я уже готова была покинуть поезд на полном ходу, как только увижу впереди очередную реку или озерцо. Да чего там озерцо, хоть лужу. И пусть при этом мы переломаем кости, но даже с переломами обязательно доползём до этой лужи. Напьёмся, а там можно и помирать с чистой совестью: мы сделали, что могли.

Но прыгать на скорости не пришлось. Впереди вдруг снова затрубил тепловоз, а затем сила инерции швырнула меня вперёд, на дно платформы. Под ней завизжали колёса, по составу от носа к хвосту снова прошёл грохот, и поезд начал тормозить, сотрясаясь всем своим многотонным телом.

При падении я ударилась о бортик плечом и щекой, да так, что из глаз полетели искры, но даже не почувствовала боли. Сразу снова села, цепляясь пальцами за неровности в полу. Поезд тормозил с трудом, со скрежетом, в борьбе с самим собой, но тормозил, и куда быстрее, чем это было раньше. Я обернулась к Яринке, крикнула хрипло:

– Прыгаем! Сейчас!

Но она уже и сама подобралась, схватила в охапку вещи. Преодолевая силу инерции, по-прежнему тащившую нас к переднему бортику, мы изловчились и вышвырнули вон свои сумки и пальто. И, если сумки упали на соседнее полотно между рельсами, то пальто, отчаянно замахав рукавами, унеслись по воздуху куда-то назад, скрылись из виду. Поезд продолжал снижать скорость, и я ухватила за плечо Яринку, уже готовую перевалиться через бортик.

– Подожди! Он остановится!

– А если нет?! – она пыталась вырваться, мне пришлось вцепиться в паникующую подругу двумя руками и удерживать, пока состав снова не завизжал колёсами и не остановился, дёрнувшись так резко, что мы опять оказались лежащими на боку. Но вскочили сразу. Даже вскакивать не пришлось, просто дотянуться до бортика, ухватиться за него, подтянуться на руках, перекинуть одну ногу…

Следующее, что я увидела – могучие, пышущие жаром, словно разгорячённые кони, колёса прямо у себя перед лицом. Правый локоть, на который я упала, мучительно ныл, в ушах всё ещё стояли шум и скрежет.

Что-то придавило мне ногу. Неловко перекатившись на спину и скосив глаза, я увидела упавшую рядом Яринку. Она зачем-то подтянула колени к груди и замерла, зажмурившись. Ушиблась? Я завозилась, пытаясь сесть и перебраться поближе к подруге, но тут прямо над головой опять громыхнуло, колесо, находившееся в каких-то двадцати сантиметрах от моей головы, пришло в движение. Поезд, непонятно по какой причине так резко затормозивший посреди бескрайних полей, двинулся дальше. Без нас.

Я принялась судорожно отползать, испуганно таращась на всё быстрее катящиеся мимо стальные пары колёс. Но сил хватило лишь отодвинуться до соседнего рельса и прижаться нему спиной. Вагоны неслись над нами, вздрагивала земля, горячий ветер бил в лицо… а потом очень внезапно всё кончилось. В глаза ударило солнце, которое больше не загораживало бесконечное тело поезда, и его грохот стал откатываться прочь, уступая место тишине, нарушаемой лишь пением птиц и стрёкотом кузнечиков.

Мы пролежали без движения и без звука несколько невыразимо прекрасных минут. За прошедшие сутки я так привыкла к тряске и шуму, что нынешнее состояние покоя и тишины показалось чем-то нереальным. Словно мы вдруг попали в иное измерение.

Яринка оклемалась первой. Завозилась у меня в ногах, что-то неразборчиво бормотнула.

– Мммм? – вопросительно простонала я, не открывая глаз.

– Надо убираться с рельсов, – подруга подёргала меня за ступню. – А то другой поезд пойдёт и размажет нас…

Мы поднялись, охая и потирая ушибленные при падении места. Пройдясь чуть назад, нашли свои сумки, а вот пальто в пределах видимости не наблюдалось.

– Может, чёрт с ними? – нетерпеливо предложила Яринка. – Жарко.

Я вспомнила бесконечную ночь с её пронизывающим ветром и поёжилась.

– А если опять дождь? Или похолодает? Их, наверное, отнесло в сторону, давай вон там поищем.

Вдоль рельсового полотна тянулись заросли низких кустов, за которыми простирались вспаханные поля, и нашим пальто, по сути, некуда было больше деться, кроме как застрять в этих кустах.

Медленно, через силу, мы поплелись мимо них, всматриваясь в заросли. Ноги были подобны переваренным макаронинам, подгибались при каждом шаге и норовили разъехаться в стороны под тяжестью тела. Сначала я подумала, что виной тому долгие часы сидения на тряской платформе, но слабость не проходила, и пришлось списать её на голод и жажду.

Одно пальто мы нашли быстро, оно покачивалось на упругих ветках кустов метрах в двадцати от места нашей аварийной высадки. А вот второго видно не было.

– Может, оно зацепилось за один из вагонов и уехало? – уныло предположила Яринка после нескольких минут бесплотных поисков.

Я уже хотела попросить её смотреть получше, но замолчала на полуслове и насторожилась. До ушей долетел звук, ставший мне ненавистным за последние сутки. Приближающийся стук колёс.

– Прячемся!

Прятаться здесь, кроме тех же кустов, было больше негде, и мы вломились в них, как два снаряда, столько неприязни у нас теперь вызывал не только вид, но и шум поездов. И, как выяснилось, вломились очень удачно, потому что здесь, под низкой насыпью, обнаружилась неглубокая канавка, наполовину заполненная мутной водой.