Забытый мыслитель. (Жизнь и сочинения Юлия Банзена.) - Александр Алексеевич Гизетти

человека и животных. Задача метафизики это „характерология мира“, т.-е. описание всех индивидуальностей — генад. Волюнтаристическая метафизика — необходимое дополнение и расширение атомистики. При этом, однако, надо помнить, что „мировая анархия“ не есть „мировой хаос“. Равнодействующая всех сил двигает мир с известной закономерностью; „случая“ в строгом смысле нет.

Нет собственно и свободной воли, а лишь потенция ее, которая никогда не может проявиться, так как генада включена во „всеобщую взаимозависимость“. Мир не есть сумма изолированных единиц, не есть и царство произвола. Но, с другой стороны, он не есть и царство целесообразности; внимательное исследование хотя бы одного органического развития открывает массу нецелесообразных явлений. Все это „развитие“ сводится к дифференциации индивидов; но чем больше многообразия, тем тоньше и острее противоречие: вот трагедия прогресса.

Смерть, разрушая данное проявление „зерна“ возвращает его в состояние потенции. Индивидуум снова „становится невидимым актом воли, который нуждается только в новом толчке (смене мотива), чтобы снова вступить в мир видимого“41. Поток жизни вызывает его к бытию в иной форме на основе того же „зерна“, как это прекрасно выражено в стихотворении W. Jensen’a:

„Von keinem Zweck des Daseins vorbedacht,

Tauchst Du herauf aus dem bewegten Strome.

In Licht und Wind und in die Zeugungsnacht

Zurück verebben Deine Staubatome“42

Новая форма проявления, конечно, обусловлена сложным взаимодействием „зерна“ и среды, но „нечто“ все же остается. Банзен настаивает на бессмертии индивидуализированного зерна (Sosein). „Это не бунт неисправимого эгоизма, который не хочет отрешиться от иллюзий своего я, — когда наше невыразимое я противится включению его в бесконечный ряд высших и низших форм; включению, отрицающему за нашим индивидуальным существованием всякое истинное единство и признающим его лишь „высшею ступенью развития“... Тот, кто стремится к самоутверждению своей физической и психической личности, не согласится никогда покорнейше-самоотверженно петь в хоре с этими деспотическими систематиками и систематическими деспотами“43.

„Не одного абстрактного бытия (Dasein) хочет индивидуум, но своего определенного собственного именно вот такого бытия (Sosein); в этом вот бытии находится „я“ — не в бытии вообще, оттого-то оно не хочет „стать другим“, не быть больше этим „я“. „Я“ мало дорожит простою неуничтожаемостью своего метафизического ядра; безразличная вечность сил является для сознающего себя „я“ скорее источником ужаса, чем утешения, уже потому, что „сила“ в ее чисто объективном виде ощущается нашим „я“ во время жизни более по своим враждебно-угрожающим, чем поощряющим воздействиям“44.

В одном месте Банзен открыто связывает допущение относительного бессмертия с этическими- соображениями. „Только если единичное существо и единичная жизнь в себе самой представляет нечто большее, чем лишенное всякой ценности „явление“, может быть придана нравственная святость акту пожертвования этой жизнью, — только при таком условии также продолжение и насаждение собственного бытия в новом поколении представляется истинной заслугой“45.

VI.

Вся жизнь интеллекта построена на волевой основе: существует особая „жажда знания“, „влечение к исследованию“, „тяга к истине“, „любопытство учения“, „пафос“. Если бы человек был способен стать „чистым субъектом познания“, он утратил бы самую радость познавания. „В созерцание, правда, не примешивается никакое определенное мгновенное желание, но без направления воли на общий интерес нас только одолела бы скука полнейшего равнодушия“46.

В интереснейших вступительных главах ІІ-го тома книги „Противоречие в познании и сущности мира“ Банзен, обосновывая этико-психологический индивидуализм, развивает такое понимание человеческого „я“. Основою „я“ является самосознание центральной генады (Jchheit). Такая центральная генада обусловливает вообще единство всякого организма, но лишь в человеке формируется окончательно. Это сформирование достигается отчетливым обособлением ее функции от других генад, входящих в состав „сложного я“; с каждой из них она имеет „сферу соприкосновения“. Но и в человеке „я“ не окончательно едино: генада с волей иррациональной (wollende Ich) и генада с волей сознательной (denkende Ich) еще спорят и одолевают друг друга поочередно. При этом я — самосознание не оторвано от эмоциональной подпочвы. „Чистое абстрактное самосознание, как достигшее ясного логического саморазличения внутреннее бытие, — оно же чувство бытия, общее чувство, — дает нам только знание о том, что мы существуем, самочувствие дает также знание о том, что существуем мы, как отличное от других существо“47.

Не идеализируя иррациональной стороны „я“, Банзен все же постоянно указывает на опасности односторонне-рассудочного образования. Личность для него всегда живое целое из плоти и крови: влияние Фейербаха оказалось очень прочно. Далеко оставив за собой шопенгауэровский аскетизм и односторонний альтруизм, Банзен ярко защищает право индивидуального самоутверждения: в этом пункте он достойный соратник Ницше. В „Очерках характерологии“ мы находим даже интересную мысль, что безнравственность и подлость всегда проистекают из безличия, пронырства, „приспособляемости“48. Банзен развивает понятие vita vitalis — „жизнь во всю“, жизнь подлинная. Лучше смерть, чем прозябание „как-нибудь“. Индивид и его счастье для Банзена всегда выше требований общества, государства и т. п. Параллельно защищает он и права интимной жизни, права на чуткое уважение со стороны „ближних“, цитируя слова поэта Дингельштедта,

«...schliesse dich in deine stille Kammer

....................

unb selbst die Wunde — glaub’s — wird dich beglücken,

Wenn fremder Tölpel-Fäuste sie nicht drücken»49

Но Банзен никогда не призывает к полной изоляции от окружающих или к деспотическому эгоизму. Прежде всего он знает, что такая изоляция невозможна. „Даже клетки нуждаются, для продолжения своей жизни, в живой зависимости от своей обстановки. Удовлетворение всякого влечения, начиная с элементарнейших инстинктов — питания и воспроизведения — предполагает бытие вне нашего я“. „Воля может найти границу только в другой воле, так что мы вместе с конечностью и множественностью воль обретаем понятие их лишь относительной самостоятельности“50.

Если с одной стороны „рождение есть не что иное, как выражение желания воли быть самостоятельной, быть для себя, иметь нечто для себя“, то с другой стороны „эта неограниченная самостоятельность единицы, которая стремится стать абсолютной, невозможна; единица всегда остается связанной с целым, зависящей от него; в нем имеет она свои корни, и свободно в эфире никто не может парить. В эгоисте перевешивает стремление посредством этих корней усилить себя; однако, чтобы иметь возможность жить, каждый должен выдыхать и тем самым отдавать нечто назад из своего. Эгоист, совершенно лишенный влечения к любви, немыслим; этически, как и физически, невозможна абсолютная изоляция. И только конечное можем мы любить и только конечное может быть любимо! Бесконечному Абсолюту, Вседовольному единица не