Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Медицина

Вайнстоун обошел стол и взял меня за локоть, он брал каждого собеседника под левый локоть—это была часть его обаяния. Он повел меня к шикарному кожаному дивану.

— Сколько раз я Тебя просил не относиться к таким вещам настолько серьезно?

Мне не хотелось ему отвечать.

— Посмотри на меня, Марк, думаешь, у меня нет поводов для расстройства?

— Но, доктор Вайнстоун, — сказал я, сопротивляясь его успокаивающим словам, — так дальше продолжаться не может! Раньше они похищали наших пациентов в приемном отделении, а теперь прямо в операционной!

Вайнстоун замахал руками и заговорил тише.

— Сбавь свой голос, иначе нас услышат секретари, мы никогда не знаем, кто находится за дверью, насколько мне известно, этот кабинет прослушивается.

— Ты видел новые лампы? — указал он на потолок, пробуя отвлечь меня. — Правда, хорошие? Только Манцур может выжать деньги из Ховарда на реконструкцию, я тебе говорил, что Манцур немало делает как вице-председатель. Твой кабинет тоже будет отремонтирован, Манцур обещал, ты должен будешь выбрать новую мебель, подумай и об обоях.

— Я не нуждаюсь ни в каких обоях от Манцура.

— Марк, посмотри на меня. Ты думаешь, я глуп? — Вайнстоун положил руку мне на плечо.

— Не думаю.

Он смотрел мне прямо в глаза, моя совесть позволила ответить ему тем же.

— Я не новичок в этих делах, работаю председателем много лет. Сколько ты здесь? Четыре года?

— Три с половиной, — поправил я.

— Я — пять лет.

Он снял очки и начал полировать их кончиком галстука.

— Кажется, прошло немало лет, с тех пор как я оставил госпиталь Джуиш-Айленд, — он глубоко вздохнул. — Ты думаешь, я не знаю, кто такие Манцур и Сорки?

Мне это начинало надоедать, я чувствовал, что он сейчас начнет шаблонное нравоучение, которое я не раз слышал и могу повторить почти дословно.

— Так вы хотите, чтобы мы продолжали терпеть это дерьмо? Чем дальше, тем хуже.

Вайнстоун проигнорировал мои слова:

— Марк, в этом нет ничего удивительного, госпиталей, подобных нашему, полно по всей стране. Есть несколько очень хороших хирургов, много средних хирургов и несколько подобных Сорки.

Он не упомянул Манцура, он никогда не сравнивал старого Манцура с Сорки. Однако я был не согласен и добавил:

— И Манцуру тоже.

— Как ты думаешь, сколько лет Манцур и Сорки оперируют здесь?

— Не знаю точно, около двадцати.

— Вот видишь, сколько лет от них страдают пациенты. Ты думаешь, что мы можем остановить их за один день? Они ошибались не раз и продолжают ошибаться. Наша задача — обучать резидентов и развивать академическую атмосферу, которая постепенно должна будет изменить обстановку. Это займет время. Мне потребовалось почти двадцать лет, чтобы изменить хирургическую службу в госпитале Джуиш-Айленд. Я начал терять терпение.

— Я согласен с тобой, что Сорки является проблемой, мы будем решать с ним рано или поздно. Но я еще раз тебе говорю — ты должен идти на компромисс. Даже Сталин подписал договор о ненападении с Гитлером.

«Хороший пример, договор, заключенный Сталиным, не помог избежать самой кровопролитной войны». Я не стал напоминать ему об этом…

Беверли, исполнительный секретарь Вайнстоуна, прервала урок истории о Второй мировой войне. Она вошла как всегда без стука.

— Доктор Вайнстоун, — начала она глубоким воркующим голосом. Мой коллега Чаудри как-то пошутил, что слышал ее голос в службе «секс по телефону», от такой женщины всего можно ожидать.

— Звонили из Медицинского правления, доктор Сорки напоминает вам об обеде с ним и доктором Манцуром. Они хотят знать, сможете ли вы прийти в среду в ресторан «Марко Поло» в шесть тридцать. Я сверилась с вашим расписанием — время подходящее. Могу я сказать, что вас это устраивает?

— Спасибо, Беверли. Скажите им. Кто записан ко мне на прием?

Она, не заглядывая в ежедневник, ответила:

— Госпожа Макфадден хочет видеть вас, конечно, после того, как вы закончите разговор с доктором Зохаром.

Беверли улыбнулась в мою сторону и вышла. Ей было около тридцати, высокая блондинка с привлекательным, но слегка угловатым лицом, подчеркнуто красивой улыбкой, крепкими ногами и хорошо очерченной задницей. Типичная девочка из Новой Англии. С Беверли у меня никогда не было дружеских отношений, но не было и неприязни. Вайнстоун любил ее — он всегда был рад красивой женщине. Он подчеркивал снова и снова, что его исполнительный секретарь должна быть «презентабельной». Я был не единственным, кто думал, что его слова звучат слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она дразнила меня несколько раз в прошлом и играла на моих искушениях.

Мне пришлось сопротивляться этому, уступить искушениям было бы убийственным для меня. Наш бывший администратор отдела Тамара, чернокожая девочка, была уволена доктором Вайнстоуном и пыталась предъявить иск ему и мне за «сексуальные домогательства». Ему — за то, что он неоднократно сжимал ее локоть, мне — за то, что я переодевался на операцию, не закрывая дверь. Я хорошо знал, что в этой стране любая женщина рядом с тобой может быть опасна.

Вайнстоун вернулся к столу и махнул мне на прощание. «Выгодная у него тактика — есть и пить с триумвиратом», — подумал я, возвращаясь к палатам.

На седьмом этаже мне повстречался Радецки с резидентом и двумя серьезными студентами, идущими следом. Операционная шапочка все еще была у него на голове, должно быть, только что закончил операцию. Павел весело подмигнул мне. Любопытно поговорить с ним, он выглядел счастливым.

— Доктор Зохар! Интересуетесь, как мы закончили? Было ясно, что двое студентов понятия не имели, о чем мы говорим, резидент вообще еще не проснулся.

— Да, Павел, рассказывай, что ты и это пресмыкающееся сотворили? Надеюсь, не угробили беднягу?

— Угробили? Ваш шеф-резидент Павел не угробит никого, даже Сорки все делает правильно, когда я с ним. До вашего ухода мы с вами закончили пересекать блуждающий нерв, так? Потом мы сделали красивую гастрэктомию, всего сорок пять минут — нечего делать! Мы использовали степлеры! Никаких ручных швов и прочей ерунды…

— Павел, какая гастрэктомия? Бильрот-I или II? Вы исследовали двенадцатиперстную кишку? Нашли и разобрались с кровоточащей язвой?

Радецки снял шапочку и пригладил тонкие белокурые волосы, вспоминая:

— Мы сделали Бильрот-I, отсекли дистальную часть желудка и сшили проксимальную его часть с двенадцатиперстной кишкой. Нет, мы не видели язвы, мы даже не открывали двенадцатиперстную кишку, сделали все степлерами.

— Павел, — сказал я с таким сарказмом, на какой только был способен, — ты веришь в Бога?

Его перепуганный взгляд перескакивал то на студентов, то на меня.

— Тогда молись! Проси Господа, чтобы дно дуоденальной язвы, которое вы не тронули, не начало кровоточить снова. Фактически вам с твоим новым дружком Сорки удалось, что называется, удалить желудок без ликвидации причины, послужившей показанием к операции. Ферштейн?

Радецки был озадачен. Никакому хирургу, даже резиденту, не понравится, когда про него скажут спустя несколько минут после операции, что его технический шедевр концептуально дефектен.

— Доктор Зохар, — не мог он успокоиться, — может, не все так плохо? Мы с вами сделали ваготомию, пересекли нервы, сокращая кислотную продукцию. Это предотвратит любое возобновление кровотечения!

Дубина Сорки, недоразумение ходячее. Украл у меня операцию, «слепил туфту» больному, да еще и резидента ввел в заблуждение.

— Послушай, Павел, я бы на твоем месте присматривал за этим пациентом в оба, держу пари, что он закровит опять. Удачи!

Глава 3. Неблагоприятные исходы

Оперировать надо только в случае реального шанса на благоприятный исход. Оперировать, не имея такого шанса, значит проституировать прекрасным искусством и наукой — хирургией.

Теодор Бильрот (1829–1894)

«Представляю пациентку девяноста лет. Диагноз — стеноз сонных артерий, осложнение — инсульт со смертельным исходом, операция — эндартерэктомия правой сонной артерии. Хирург — доктор Манцур, резидент — доктор Мошеш…»

Вторник, 3 октября 1998 года, восемь часов утра. В главной аудитории госпиталя началась еженедельная конференция по разбору хирургических осложнений и причин смерти оперированных больных. Эта конференция, известная каждому врачу как М&М конференция или просто М&М, пожалуй, самое горячее событие среди всех остальных в жизни академических хирургических отделений.

На М&М обсуждаются так называемые «неблагоприятные исходы», допущенные сотрудниками госпиталя. У нас в Парк-госпитале накапливается немалый список подобных историй, поэтому пара недель с момента смерти пациента до обсуждения — обычный срок. Пострадавшим пациентам уже все равно, возможно, будущим больным наши конференции принесут какую-то пользу.