Что известно реке - Изабель Ибаньез

прямо.

Он вскинул брови.

— Акцент, — объяснила я.

— Верно, — сказал он, напряжение в уголках его рта стало сильнее. — Вы всегда делаете предположения о мыслях и чувствах совершенно незнакомых людей?

— Почему здесь нет моего дяди? — парировала я.

Юноша пожал плечами.

— У него была назначена встреча с сотрудником отдела древностей. Он не мог отложить ее, но передавал свои извинения.

Я старалась, чтобы в мои слова не проскользнул сарказм, но потерпела неудачу.

— Ну раз уж он передал свои извинения. Хотя, может быть, у него могло бы хватить порядочности передать их вовремя.

Губы мужчины дрогнули. Его рука скользнула по густым волосам, в очередной раз откидывая их со лба. Этот жест придал ему мальчишеский вид, но лишь на мгновение. Его плечи были слишком широкими, а руки слишком мозолистыми и грубыми, чтобы отвлечь внимание от его дерзкого вида. Он выглядел, как человек способный пережить драку в баре.

— Что же, еще не все потеряно, — сказал он, жестом указывая на мои вещи. — Теперь я к вашим услугам.

— Очень мило с вашей стороны, — нехотя ответила я, еще не оправившись от разочарования по поводу отсутствия дяди. Разве он не хотел бы меня видеть?

— Не стоит, — не спеша ответил он. — Мы можем идти? Я оставил экипаж ждать.

— Мы поедем в отель? В Шепард, не так ли? Они всегда, — мой голос надломился. — Останавливались именно в нем.

Выражение лица незнакомца стало отсутствующим. Я заметила, что его глаза слегка покрасневшие, но обрамлены густыми ресницами.

— Честно говоря, в Каир возвращаюсь только я. Я забронировал для вас обратный билет на пароход, на котором вы прибыли.

Я моргнула, уверенная, что ослышалась.

– ¿Perdón?13

— Поэтому я и опоздал. В кассе была чудовищная очередь, — заметив мой пустой взгляд, он продолжил. — Я здесь, чтобы проводить вас, — сказал он, и в его голосе почти чувствовалась доброта. — И чтобы убедиться, что вы будете на борту, когда судно отправится.

Каждое его слово падало между нами с глухим звуком. До меня не доходил их смысл. Возможно, в моих ушах была морская вода.

— No te entiendo.14

— Ваш дядя, — начал он медленно, словно мне было пять. — Хотел, чтобы вы вернулись в Аргентину. У меня на руках билет на ваше имя.

Но я только приехала. Как он мог сразу же прогонять меня? Смятение кипело во мне, пока не переросло в гнев.

— Miércoles.

Незнакомец склонил голову и озадаченно улыбнулся.

— Разве это слово означает не “среда”?

Я кивнула. По-испански оно было созвучно с mierda15 — ругательством, которое мне не позволено использовать. Мама заставляла отца заменять ругательства при мне.

— Ну что ж, надо все уладить, — он вытащил помятый билет и протянул мне. — Не нужно возвращать за него деньги.

— Не нужно… — тупо начала я, качая головой, чтобы отогнать мысли. — Вы так и не назвали своего имени, — и тут меня осенило. — Вы понимаете испанский.

— Я же сказал, что работаю на вашего дядю, верно? — он снова улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой, которая не сочеталась с его мускулистым телом. Он выглядел так, словно мог убить меня ложкой.

Меня это явно не очаровало.

— Ну тогда, — начала я по-испански. — Вы поймете, когда я скажу вам, что не собираюсь покидать Египет. Если мы отправимся в путешествие вместе, то мне нужно знать ваше имя.

— Вы вернетесь на корабль в течение следующих десяти минут. Официальное знакомство будет лишним.

— А, — холодно протянула я. — Похоже, вы все-таки не владеете испанским на достойном уровне. Я не взойду на борт.

Незнакомец не сдержал ухмылки, обнажив зубы.

— Пожалуйста, не заставляйте меня принуждать вас.

У меня кровь застыла в жилах.

— Вы не посмеете.

— О, вы так считаете? Я вот считаю иначе, — произнес он с пренебрежением. Он сделал шаг вперед и потянулся ко мне, его пальцы успели коснуться моего жакета прежде, чем я увернулась.

— Только посмейте коснуться меня, и я буду кричать. Меня услышат в Европе, я клянусь.

— Не сомневайтесь, я вам верю.

Он повернулся и пошел прочь, по направлению к зоне, где дюжины пустых тележек ждали своего часа. Подкатив одну из них, он без моего согласия стал складывать в тележку мои вещи. Для человека очевидно выпившего, он двигался с неспешной грацией, напомнив мне ленивого кота. Он обращался с моими чемоданами, как будто они были пустыми, а не наполненными дюжиной блокнотов для скетчей, несколькими пустыми журналами и совершенно новыми красками. Не говоря уже об одежде и обуви, которых мне должно было хватить на несколько недель.

Туристы, носившие шляпы с перьями и дорогие кожаные туфли, обступили нас, чтобы с любопытством рассмотреть. Мне пришло в голову, что они заметили напряжение, царившее между мной и этим назойливым незнакомцем.

Он оглянулся на меня, вскинув брови.

Я не стала его останавливать, потому что на тележке мои вещи было бы проще перевести, но когда он вывез их на причал, направляясь к линии посадки, я открыла рот и закричала:

— Ladrón!16 Вор! На помощь! Он украл мои вещи!

Прилично одетые туристы с тревогой посмотрели на меня, закрывая своим детям глаза. Я надеялась, что кто-нибудь из них придет мне на помощь, повалив незнакомца на землю.

Никакой помощи не последовало.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я смотрела ему вслед, и его смех тянулся за ним, как озорной призрак. Колючая досада вспыхнула в моем теле. Незнакомец забрал все, кроме кошелька, в котором хранилась вся моя египетская валюта, несколько банкнот и пиастров17, что я нашла, обшарив поместье, и аргентинское золотое песо на крайний случай. Что, как мне кажется, было ценнее всего. Я могла попытаться отнять у него тележку, но догадывалась, что перевес в грубой силе в его пользу, обойдется мне дорого. Это огорчало.

Я обдумывала варианты.

Их было не так много.

Я могла бы покорно последовать за ним на корабль, где на другом конце пути меня ждала Аргентина. Но каково там было без моих родителей? Конечно, они проводили большую часть года вдали от меня, но я всегда ждала их возвращения. Месяцы, проведенные с ними, были незабываемы: однодневные поездки к различным археологическим памятникам, экскурсии по музеям, разговоры допоздна о книгах и об искусстве. Мама была строгой, но в то же время она души не чаяла во мне, не ограничивая меня в увлечениях, и никогда не критиковала мое творчество. Ее жизнь была структурирована, и, заботясь о качестве моего воспитания, она все же уважала мое мнение и мой выбор в живописи.

Папа также поощрял глубокое