Антология современной швейцарской драматургии - Андри Байелер

МИША. Те принести?

ЛОРЕНЦ. Чо за дела?

МИША. Принести те или нет?

ЛОРЕНЦ. Да чо за фигня-то ваще?

МИША. Да ну тя. (Собирается уходить.)

ЛОРЕНЦ. Миша!

МИША (останавливается). Водки лучше?

ЛОРЕНЦ. Какой водки?

МИША. Коньяку? Ладно, коньячку.

ЛОРЕНЦ. По-моему, у тя реально крутая мамка, / што она…

МИША. Знаешь чо? Иди-ка ты в пень. Два раза и крест-накрест. (Уходит.)

ЛОРЕНЦ (кричит ему вслед). Вы чо тут все двиганулись, што ли?

Пауза.

Больные, они больные на всю голову.

18

ЛОРЕНЦ (кричит). Эй, Пфойти! (Думает, что же ему крикнуть; тихо.) Забудь.

Пауза.

(Подражая комментатору.) Да, уважаемые телезрители, кажется, немножечко выдохлось. Я имею в виду, игра выдохлась.

Короткая пауза.

Мяч-то круглый, и я… (сбивается) я… (Умолкает.)

Начинает падать снег. Лоренц некоторое время сидит, потом встает, берет мяч и пытается «чеканить», у него получается только два-три раза. Свет медленно гаснет.

КОНЕЦ.

Лукас Берфус

«Автобус»

(Зелье праведной странницы)

And now I am learning bit by bitabout the make and model shitthe muddy bowl I live in itand all the mucks that tire us

And I am feared if I don’t havea piglet lamb or little calveI’ll chop my human-ness in halfand be as worm or virus

Will Oldham[2]

Каа, навсегда

__________________

© Copyright by HARTMANN & STAUFFACHER GmbH.

Verlag für Bühne, Film, Funk und Fernsehen, Köln.

(Перевод с немецкого А. Егоршева).

__________________

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ЭРИКА, паломница на пути в Ченстохову.

ГЕРМАН, водитель.

ЖАСМИН.

ТОЛСТУХА.

КАРЛ.

АНТОН, хозяин бензоколонки.

ГОСПОДИН КРАМЕР, голос.

СТАРУХА ПАЛОМНИЦА.

СТАРИК ПАЛОМНИК.

__________________

Среди леса в горах, возле дороги; позже около бензоколонки Антона; затем на высокогорном плато; наконец в месте, похожем на ночлежку рядом с Главным рынком в польском городе Ченстохове.

Во-первых

Возле дороги. В лесу. Темной ночью. На обочине туристический автобус с надписью «Путешествия Германа». Из его окон падает свет. Фары разрезают мрак клиньями. Эрика, девушка лет двадцати, стоит на ветру, бледная, заспанная, с всклокоченными волосами и помятым лицом. Герман, водитель, большой, нескладный, в рубахе поверх потертых штанов, смотрит на девушку с подозрением, не скрывая своего возмущения.

ЭРИКА. Стало быть, этот автобус вообще не идет в Ченстохову.

ГЕРМАН. Нет, не идет.

ЭРИКА. Значит, я села не в тот автобус.

ГЕРМАН. Именно так.

ЭРИКА. О Боже.

ГЕРМАН. Не притворяйся святошей. Ты отлично знаешь, в каком автобусе едешь.

ЭРИКА. Это неправда.

ГЕРМАН. Я что, дурак. Мы в пути восемь часов. Пересекли полконтинента. Ты видела, в каком направлении шел автобус. Ты что, дура.

ЭРИКА. Я спала.

ГЕРМАН. И вот изволила проснуться. С добрым утром. Теперь ты снова среди тех, кто полон жизни. Спала. Все восемь часов. И я должен в это поверить.

ЭРИКА. Ну конечно. Прошу вас.

ГЕРМАН. Мы стояли в пробке. И я пел. (Громко поет.) «Еще хоть раз увидеть бы тебя, о Розалина»[3]. Не слышала.

ЭРИКА. Нет, не слышала, честное слово.

ГЕРМАН. Нам пришлось слушать эту мерзкую музыку, скрипка сверлила уши. Господин Крамер под эту музыку орал, часа три, не меньше, три часа из восьми, а дитятко спало и ничего не слышало.

ЭРИКА. Прошлой ночью я глаз не сомкнула. Вот и отрубилась.

ГЕРМАН. Прошлой ночью, говоришь. Так. Но ночка-то была, уж конечно, приятная.

ЭРИКА. Только не для меня.

ГЕРМАН. Не будем об этом. Сейчас уже другая ночь. Недобрая. Даже очень не добрая.

ЭРИКА. Может, скажете, почему.

ГЕРМАН. Не знаю почему. Она недобрая, потому что недобрая. И точка.

ЭРИКА. И где же мы.

ГЕРМАН. Где же мы. Где же мы. Посмотрим. Тут сыро и прохладно. И не видно огней. Если б не свет из автобуса, не видать бы ни зги. Похоже, это вот елка. За ней еще одна. И еще. И там. Что это там. Тоже елка, если я не слепой. Так что можно.

ЭРИКА. Что можно.

ГЕРМАН. Можно предположить, что мы остановились в лесу.

ЭРИКА. В лесу.

ГЕРМАН. Таково мое предположение.

* * *

ЭРИКА. Восемь часов в пути. Мы хотя бы ехали в направлении Ченстоховы.

ГЕРМАН. Отроду не слыхал ни о какой Ченстохове. Где она хоть находится, твоя Ченстохова.

ЭРИКА. В Польше.

ГЕРМАН. Кто-нибудь из тех, что в автобусе, едет в Польшу. Здесь никто не едет в Польшу. Сейчас будет большой переполох. По твоей милости. Мы приедем с опозданием, а я зарабатываю себе на хлеб пунктуальностью.

ЭРИКА. Мы сейчас где-то на востоке.

ГЕРМАН. Мы в горах. Господа едут подлечиться и отдохнуть.

ЭРИКА. Им это нужно.

ГЕРМАН. Подойди-ка поближе. У тебя нездоровый цвет лица, и это не от лунного света. Леченье хоть и мученье, я вижу это по людям, когда забираю их через неделю, но, в сущности, они здоровы. Тебе бы это пошло на пользу: поплескаться в бассейне со льдом, полежать в пещере с грязями, окунуться разок-другой в серу. Ведь выглядишь ты неважнецки.

ЭРИКА. Если к утру я не доберусь до Ченстоховы, то быть большой беде.

ГЕРМАН. В санатории тебя помассируют так, что ты станешь мягкой как воск, будут класть тебя в грязевые ванны, пропарят до последней косточки, а под конец заставят хлебать серную воду. Одни оздоровительные процедуры. От людей потом дурно пахнет. Ты знаешь чем. Тухлыми яйцами. Серная вода, говоришь. Это как раз для тебя. Ты же принимаешь наркотики.

ЭРИКА. Сдались они мне.

ГЕРМАН. По тебе видно.

ЭРИКА. Я просто очень устала.

ГЕРМАН. Ты лечишься от зависимости. Можешь спокойно признаться. Ничего постыдного в этом нет.

ЭРИКА. Я не принимаю наркотиков.

ГЕРМАН. Меня не проведешь. Кого угодно, только не Германа. Достаешь травку в Польше. Там она дешевле. Незаметно забираешься в чей-нибудь автобус и притворяешься спящей. Как это называется. Как.

ЭРИКА. Как.

ГЕРМАН. Отвечай по-хорошему. Как это называется.

ЭРИКА. Зайцем я не езжу.

ГЕРМАН. Зайцем. Вот именно что зайцем. Не брать билета, это во-первых, а во-вторых, прошмыгнуть мимо таможенников, чтоб не дергаться у них на крючке. Все это мне известно. Таких, как ты, я часто вижу в автопарке. Но на этот раз тебе не повезло, детка. В Польшу мы не едем. Мы едем в горы. Там адского зелья нет.

* * *

ГЕРМАН. Но я не такой.

ЭРИКА. Какой.

ГЕРМАН. Я не плохой. Не злой человек. Просто не люблю, когда мне пудрят мозги.

ЭРИКА. Мне жаль.

ГЕРМАН. Вот именно. Я же знаю. И хочу тебе помочь.

ЭРИКА. Неужели.

ГЕРМАН. Я плохой. Может быть, может быть. Кто знает. Но только из того, что я, может быть, плохой, не следует, что я не отзывчив. Спящего человека винить ни в чем нельзя. А ты спала.

ЭРИКА. Я же сказала.

ГЕРМАН. Но горе тебе, если ты пудришь мне мозги. Врежу так, что мало не покажется.

ЭРИКА. Я спала.

* * *

ГЕРМАН. Звать-то тебя как.

ЭРИКА. Эрика.

ГЕРМАН. Ты напоминаешь мне мою Эмми. Я ее любил, а она меня нет, хотя сама, стерва, все время твердила об этом. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Она выжала из меня все соки. Была намного моложе меня. Так-то вот. А потом сыграла в ящик. Я ей этого не желал. Но, откровенно говоря, такой конец она заслужила. Ободрать меня как липку.

ЭРИКА. Жаль человека.

ГЕРМАН. Ты же Эмми не знала, зачем ты ее защищаешь.

ЭРИКА. Мне вас жаль. Вот что я хотела сказать.

ГЕРМАН. Я в сочувствии не нуждаюсь. Не я же сыграл в ящик. Как видишь, пока еще живой.

* * *

ГЕРМАН. Так как называется это место.

ЭРИКА. Ченстохова.