Белка в колесе - Анатолий Бурак

Я отряхнул брюки и воткнул лопату в землю. Пропью талант — пойду в гробовщики. «Могильщик-любитель, с большим опытом, цены умеренные». Ну не в киллеры же мне подаваться, в самом-то деле.

6

— Отпусти киску, дурак, не мучь животное!

Принцесса нервничала. Прибор всё время включен вперед, сводя энтропию коридора к нулю. А мотивом ожидания была элементарная безопасность. Выжидал я более суток и вышел в больницу на следующий день, подгадав к часам посещений. В палате никого, вопросов никто не задавал, а потому я стал готовиться к эксперименту. Даже нет, к ЭКСПЕРИМЕНТУ. Обогнув больницу и войдя в хоздвор, у мусорных бачков подобрал котенка. Взрослые кошки разбежались, а этот еще слишком мал и не знает подлой человеческой натуры. А потому доверчиво пошел ко мне в руки, тихонько мурлыкнул и заснул. Котенок вызывал сострадание. Инну тоже жаль. Но еще больше я сочувствовал самому себе. Спасенная, вопреки всем романам не торопилась вешаться на шею избавителю и закатывать глаза, а требовала объяснений. И уклончивые «дык-мык» считать оными отказывалась наотрез. Сделав страшное лицо и представив шашлык из котятины, я перешел. Ну, вышел себе и вышел, шашлыком не пахло, а очень даже мяукало. Облегченно вздохнув, я вернулся в континуум. Инна хмурилась, но в глазах сквозило облегчение, а заметив Мурзика, заулыбалась.

— Получилось? — Всё-таки дурой она не была. Кивнув, я протянул руку и спросил:

— Пошли?

Едва наши руки соприкоснулись, мы оказались в реальном мире. Палата по-прежнему пустая, и нас никто не остановил. В моей старой одежде Инна походила на бомжиху, но «Ауди» стояла на площадке перед корпусом, и мы тронулись. Особо не рассуждая, я доверился инстинктам, а обнаружив нас на Казанском шоссе, только хмыкнул, ибо мы ехали к отцу Алексию. Настоятелю монастыря, в миру спецназовцу, в свое время исполнившему интернациональный долг по всему миру. Он не то чтобы проникся религией, а пришел в монастырь получать ответы. Получил или нет — не знаю, но за двадцать лет поднялся от простого служки до настоятеля. Он ровесник моей покойной бабушки, царствие ей небесное, и сейчас ему под девяносто. Однако старик бодр духом и крепок телом, а в прошлом году шутя вызвал меня на рукоборство и вполне серьезно победил. В детстве и юности, когда бабушка сначала брала меня с собой, а потом уж я сопровождал старушку, отец Алексий часто заводил со мной разговоры на какие-то одному ему ведомые темы. Слушал мой детский лепет, потом юношеский бред. Чему-то улыбался, иногда хмурился. Но независимо от результатов собеседования отношение его ко мне не менялось. Да и, по правде сказать, не очень-то я об этом задумывался. И вот мы подъезжаем к монастырю. Как и год, как и десять лет назад, меня проняло. Это невозможно описать словами, либо ты что-то чувствуешь, либо нет. Увидев Инну в прикиде «от Версаче», он лишь хмыкнул, но, я уверен, всё понял правильно. Он всегда всё понимал правильно. Да и делал тоже, потому и жив до сих пор.

— Отроковицу в гостевую горницу, а сам давай к вечерней. — Мы с Инной переглянулись и разошлись по покоям.

— От кого бежишь? И почему вид у тебя неиспуганный? — Мы пили чай у него в горнице, и я всё не решался начать.

— В общем, это хорошо, что не боишься, страх застилает взор и вводит ум в заблуждение.

Довольный похвалой, я еле сдержал улыбку. Хотя он никогда меня не хвалил и не ругал. Это была лишь констатация.

* * *

Три старухи за окном пряли поздно вечерком. Впрочем, пряла только одна. Вторая придирчиво осматривала пряжу, проверяя целостность и качество материала. А третья внимательно вглядывалась в результат, качая головой и шевеля губами. Изредка что-то подправляя, подвязывая узелки, иногда подкрашивая, дабы не было пятен. И сматывая, сматывая нити судеб в один огромный клубок. Иногда они объединяли усилия и о чем-то совещались, щупая волокна. Наслюнив палец, скатывали пробную нить и прикладывали к уже готовой. Качали головами, но обрывать уже спрятое случалось редко, очень редко. И уж совсем нечасто, практически никогда не приходилось разматывать клубок, чтобы заменить кусок испорченной нити новым. Ну или почти никогда. Пусть даже и качество пряжи не вызывало удовлетворения, отличался цвет. Порой мастерицам попадалась плохая шерсть, но и тогда веретено не останавливалось, а клубок рос, рос… Из клубка вылезала моль, время от времени взлетая, а чаще просто, поползав, скрывалась в недрах. Моль была неправильной, она могла делать с уже спрятыми нитями что захочет, вернее, что сможет, ибо много ли возможностей у мошки? Старухи недовольно поджимали губы, а веретено продолжало вращаться…

Но, кто знает, может, это и не старухи, а вполне ухоженные и современные женщины, слыхом не слыхивавшие ни о какой пряже. Молодые лица освещало мерцание мониторов, а пальчики проворно порхали по клавиатуре, возводя всё новые и новые переплетения не ведомой никому бухгалтерии. Также прогнозируя будущее, подчищая прошедшее и придавая ему лицеприятный вид. Иногда, по лишь им одним ведомым причинам, ставя всё с ног на голову. И тогда радужные планы, существующие лишь на бумаге, становились явью, а результаты проделанной работы обретали неопределенный статус. Но принтеры продолжали шуршать, кипы бумаги росли, и те и другие подшивались и ставились на полки.

И кто обратит внимание на незначительный сбой программы, кого заботит небольшой глюк. Он даже полезен, ведь на него можно посетовать, списав в случае чего и то и это…

Блок, удар. Уклон, подскок, серия. Тело работало, прогоняя в десятый раз очередной урок рукопашного боя, намертво впечатывания его в подсознание. Никогда не был бойцом и не собирался, но жизнь внесла свои коррективы. Коридор давал возможность отточить навыки до филигранности, и я этим пользовался вовсю. Отец Алексий познакомил меня с одним из своих учеников. Мужчиной лет пятидесяти. Среднего роста и худощавого сложения. Он несколько удивился моему желанию, но просьбу патриарха уважил. Нечасто оболтусы за тридцать с наметившимся брюшком берутся наверстывать упущенное. Первые встреч пять на лице у него отчетливо был написан совет заняться русскими шашками вместо русского боя. Но я эксплуатировал коридор вовсю, возвращаясь снова и снова. Собственно, этот отрезок времени вспоминал впоследствии как сон, еду и тренировки, часто происходившие как бы под гипнозом. Я жрал как лошадь, и животик мой постепенно исчезал. Но количество волей-неволей постепенно стало переходить в качество, и в глазах у Виктора пропало равнодушие. Дней через пятнадцать объективного времени, в которые я ухитрился втиснуть сто пятьдесят уроков, сэнсэй спросил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});