Время предательства - Луиза Пенни

– Понятно, – сказала Мирна после легкой заминки, и Гамаш спросил себя, что именно ей понятно.

– Вам обоим тоже нужно поесть, – спохватилась Мирна. – Не возражаете, если прямо здесь? Более уединенно.

Они изучили меню, и вскоре у Гамаша и Лакост тоже появились special du jour[12], суп и сэндвичи. Наконец все трое уселись в свете эркерного окна – Гамаш и Лакост на диване, а Мирна в большом кресле, которое постоянно сохраняло ее формы и казалось продолжением этой крупной женщины.

Гамаш размешал в борще большую порцию сметаны, наблюдая, как темно-красный цвет переходит в розовый, как перемешиваются кусочки свеклы, капусты и нежной говядины.

– Ваше сообщение было довольно туманным, – сказал он, подняв глаза на сидящую напротив него Мирну.

Изабель решила начать с сэндвича с поджаренным помидором, базиликом и сыром бри.

– Насколько я понял, вы это сделали намеренно, – добавил старший инспектор.

Он знал Мирну вот уже несколько лет – с первого своего приезда в деревеньку Три Сосны, когда здесь произошло убийство. Тогда она была в числе подозреваемых, теперь он считал ее другом.

Иногда что-то меняется к лучшему. А иногда – нет.

Он положил листок желтой бумаги на стол, рядом с корзиночкой для багета.

«Извините, что беспокою, но мне нужна ваша помощь в одном деле. Мирна Ландерс».

Она сообщила и номер своего телефона, однако Гамаш предпочел его не заметить – отчасти чтобы иметь повод исчезнуть из управления, но в первую очередь потому, что Мирна никогда прежде не просила о помощи. Возможно, ничего серьезного не случилось, и тем не менее для нее это было важно. А она была важна для них.

Он ел борщ, а Мирна обдумывала, что сказать.

– Может, ничего и не случилось, – начала она, взглянула ему в глаза и замолчала. А потом призналась: – Я тревожусь.

Гамаш положил ложку и полностью сосредоточился на своем друге.

Мирна посмотрела в окно, и он проследил за ее взглядом. Там, за стеклом, он увидел Три Сосны. В прямом и переносном смысле. Три громадные сосны возвышались над деревней, и Гамаш впервые понял, что они действуют как своего рода лесозащитная полоса, принимая на себя напор снежной волны.

Но все же снег толстым слоем покрывал все вокруг. Не грязный городской снег. Здесь он был чистейшей белизны, нарушаемой лишь следами ног, лыж и снегоступов.

По льду пруда скользили на коньках несколько взрослых, толкая перед собой лопаты, чтобы расчистить лед для нетерпеливо ждущих детей. Вокруг деревенского луга стояли дома, среди которых не найдешь двух похожих, и Гамаш знал их все. Как снаружи, так и изнутри. По допросам и по вечеринкам.

– Ко мне на прошлой неделе приезжала приятельница, – снова начала Мирна. – Она собиралась приехать вчера и остаться на Рождество. Позвонила накануне вечером, сказала, что будет к ланчу, но так и не появилась.

Мирна говорила спокойно, четко. Идеальный свидетель, по мнению Гамаша. Ничего лишнего. Никаких интерпретаций. Одни факты.

Но ее рука с ложкой чуть подрагивала, отчего капельки борща разбрызгались по столу. А в глазах появилась мольба. Не о помощи. Только о словах успокоения. Она хотела услышать, что делает из мухи слона, беспокоится на пустом месте.

– Значит, прошло около двадцати четырех часов, – сказала Изабель Лакост.

Она положила сэндвич и вся обратилась во внимание.

– Еще не очень много, правда? – спросила Мирна.

– Если речь идет о взрослых, то мы обычно начинаем принимать меры через двое суток, – ответил Гамаш. – Дело открывается, если человек отсутствует больше сорока восьми часов. – В его интонации слышалось «но», и Мирна ждала продолжения. – Но если бы пропал человек, который важен для меня, то я бы начал искать раньше. Вы правильно поступили.

– Может быть, тут ничего и нет.

– Да, – сказал старший инспектор. И хотя он не произнес тех слов, которые она хотела услышать, уже одно его присутствие приободряло ее. – Вы ей, конечно, звонили.

– Вчера я подождала часов до четырех, потом позвонила ей домой. Сотового у нее нет. Попала на автоответчик. Я звонила ей… – Мирна проглотила комок в горле, – много раз. Приблизительно раз в час.

– И до каких пор?

Мирна посмотрела на часы:

– В последний раз в одиннадцать тридцать сегодня утром.

– Она живет одна? – спросил Гамаш.

Он перешел на деловой профессиональный тон. Теперь начиналась работа.

Мирна кивнула в ответ.

– Сколько ей?

– Семьдесят семь.

Последовала пауза подольше – старший инспектор и Лакост размышляли над услышанным. Возможный вывод напрашивался сам собой.

– Вчера вечером я обзвонила больницы – и французские, и английские, – сказала Мирна, угадав направление их мысли. – И еще раз сегодня утром. Но ее там нет.

– Она сама уехала отсюда? – спросил Гамаш. – Не на автобусе? Может быть, кто-то должен был ее отвезти?

– У нее машина, – ответила Мирна.

– И она была одна?

Мирна снова кивнула:

– Что вы об этом думаете?

Гамаш не ответил. Он достал из нагрудного кармана маленький блокнот и авторучку:

– Марка и модель машины вашей приятельницы?

Лакост тоже вытащила блокнот и ручку.

– Не знаю. Маленькая машина. Оранжевого цвета. – Заметив, что ни один из них не записал ее слова, Мирна спросила: – Бесполезная информация?

– Номер вы, конечно, тоже не запомнили? – спросила Лакост без особой надежды. Но вопрос нужно было задать.

Мирна отрицательно покачала головой.

Лакост вытащила свой сотовый.

– Они тут не работают, – сказала Мирна. – Из-за гор.

Лакост это знала, она забыла о другом – о том, что в Квебеке остались еще места, откуда можно позвонить с обычного проводного телефона. Она встала:

– С вашего можно позвонить?

– Разумеется.

Мирна показала на письменный стол и, когда Лакост отошла, вопросительно взглянула на Гамаша.

– Инспектор Лакост звонит в дорожную службу – узнать, не случилось ли поблизости аварий.

– Но я же обзвонила больницы.

Гамаш не ответил, и Мирна поняла. Не каждая жертва аварии попадала в больницу. Они оба посмотрели на Лакост, которая слушала, что ей говорят по телефону, но ничего не записывала.

«Понимает ли Мирна, что это хороший знак?» – подумал Гамаш.

– Нам, конечно, нужно больше информации, – сказал он. – Как зовут вашу приятельницу?

Он взял ручку, пододвинул к себе блокнот. Но, не услышав ответа, поднял голову.

Мирна смотрела не на него, а вглубь своего магазина. Может, не слышала вопроса?

– Мирна?

Она взглянула ему в глаза, однако ее рот оставался закрытым. Плотно закрытым.

– Ее имя?

Мирна все еще колебалась, и Гамаш удивленно наклонил голову набок.

Вернулась Изабель Лакост, села и успокаивающе улыбнулась Мирне:

– Вчера никаких серьезных аварий на шоссе между Тремя Соснами и Монреалем не зафиксировано.

Мирна немного успокоилась, но ненадолго. Она снова повернулась к Гамашу, ждущему ответа на заданный вопрос.

– Вы должны мне сказать, – произнес он, глядя на Мирну с любопытством.

– Я знаю.

– Не понимаю, Мирна, – сказал он. – Почему вы не хотите назвать ее имя?

– Может быть, она еще объявится, и я не хочу ставить ее в неловкое положение.

Гамаш, хорошо знавший Мирну, понимал, что она говорит неправду. Он несколько секунд смотрел на нее, потом решил зайти с другой стороны:

– Вы можете описать ее?

Мирна кивнула. Она начала говорить, представляя себе Констанс на том самом месте, где теперь сидел Арман Гамаш. Констанс читала и иногда опускала книгу, чтобы посмотреть в окно. Разговаривала с Мирной. Слушала. Помогала готовить обед наверху. Или попивала виски вместе с Рут перед камином в бистро.

Она видела, как Констанс садится в машину и машет ей. А потом заезжает на холм и пропадает из виду.

«Белая. Франкоязычная. Рост около пяти футов и четырех дюймов. Слегка полноватая, волосы седые, глаза голубые. Возраст 77 лет».

Вот что записала у себя в блокноте Лакост. Вот к чему свелась Констанс.

– А имя? – спросил Гамаш.

Теперь его голос звучал твердо. Гамаш не сводил глаз с Мирны, и она не отвела взгляда.

– Констанс Пино, – сказала она наконец.

– Merci, – тихо произнес Гамаш.

– Вы назвали ее nom de naissance?[13] – спросила Лакост.

Мирна не ответила, и Лакост пояснила, на случай если англоязычная женщина не поняла французского выражения:

– Фамилию, полученную при рождении, или фамилию после замужества?

Но Гамаш видел, что Мирна прекрасно поняла вопрос. Однако ответ смущал ее.

Он видел Мирну, когда она боялась, печалилась, радовалась, раздражалась. Когда была растеряна.

А вот смущенной он ее ни разу не видел. И по ее реакции он понимал, что и для нее такое состояние в новинку.

– Ни то ни другое, – сказала она наконец. – Господи, она меня убьет, если узнает, что я кому-то сообщила.

– Мы вовсе не «кто-то», – заметил Гамаш.