Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня - Даниэль Дефо

Ксури сильно расстроился, особенно когда услышал, что я не возьму с собой оружия, ибо я боялся, что потеряю его, когда зверь вырвется на свободу. Мальчик плакал, говорил о всяких ужасных вещах, которые могут случиться со мной на берегу, и заявлял, что без него я буду в опасности. Я заверил его, что со мной все будет в порядке и утром я непременно вернусь на берег. Ксури огорчился, но я знал, что мальчик подчинится моим распоряжениям, ибо он очень сильно привязался ко мне.

На закате я направился к берегу, пожелав мальчику спокойной ночи. Я брел до тех пор, пока море не скрылось из вида и Ксури больше не мог наблюдать за мной. Затем я сбросил с себя всю одежду, которая не представляла особой ценности, ибо я по-прежнему носил рабский наряд, полученный от мавров, то есть короткие штаны, безрукавку, полотняную рубаху и головной платок. Все это я подвесил на высоком дереве и пошел дальше, совершенно беззащитный. Если бы мне пришлось столкнуться с кем-то из людей, мне бы не поздоровилось.

Через несколько часов после захода солнца взошла луна, и во мне начал пробуждаться зверь, преисполненный великой свирепости и ликования, ибо изнутри меня он чувствовал, что в эту ночь его не посадят на цепь. Обычно первая ночь полнолуния проходила спокойно, поскольку небесное тело только обретает истинную полноту формы, но не в тот раз, ибо после двух лет пребывания в серебряных оковах зверь рвался на свободу столь рьяно, что я кричал от боли до тех пор, пока его природа не восторжествовала, сделав меня полностью бесчувственным и невосприимчивым к страданиям.

Знаю, что в ту ночь зверь торжествовал, ибо ему ни разу не доводилось побывать в таких диких местах, и как бы сквозь туманную дымку я понял, какое наслаждение он испытал, подобно тому, как хозяин лошади или собаки понимает, что его животное довольно и счастливо. Он охотился, убивал, насыщался, вновь преследовал добычу, вновь убивал и вновь насыщался. Это была та опасность, о которой нас предупреждал отец, ибо, чем больше усмиряешь зверя, тем сильнее он становится и начинает влиять на наши мысли и нашу бессмертную душу.

На следующий день я проснулся на примятой мягкой траве, которая послужила мне вполне удобной постелью. На руках и ногах у меня было несколько ссадин, но я хорошо отдохнул и не испытывал чувства голода, предпочитая не думать о причинах этого. Я быстро нашел дерево, на котором оставил свою одежду, дожидавшуюся меня в целости и сохранности. Когда я показался на берегу, Ксури приветствовал меня радостными криками, ибо он рассказал мне, что минувшей ночью вой и вопли на берегу были гораздо сильнее, чем когда-либо прежде, и он боялся, что я столкнулся с каким-нибудь ужасным зверем, не догадываясь, что сейчас эта бестия сидит во мне.

— Он тебя съесть, сидя один, — сказал Ксури, что означало «в один присест».

Весь день мы двигались в южном направлении, а ночью вновь встали на якорь, и я сошел на берег. Ксури вновь плакал, когда я уходил, но не так сильно, как накануне, и я вновь провел ночь на африканских возвышенностях. Зверь еще одну ночь неистовствовал в лучах лунного света, и когда я вновь стал самим собой, то оказался в таком густом лесу, что не видел даже солнца, чтобы сориентироваться по сторонам света. Я испытывал крайнюю неловкость из-за того, что в течение нескольких часов мне пришлось разгуливать по лесу нагишом, как дикарю. Через некоторое время я набрел на поляну и смог сориентироваться, но мне удалось отыскать дерево, на котором я оставил одежду, только тогда, когда время уже перевалило за полдень. При этом я сильно огорчился, так как обнаружил, что мои вещи упали на землю, а полотняная рубаха оказалась испачканной каким-то животным.

Возвращаться на баркас было уже слишком поздно, и я окликнул Ксури с берега. Даже на расстоянии я увидел, что в глазах мальчика стоят слезы. Он вскрикнул от радости и умолял больше не оставлять его одного, ибо он решил было, что меня сожрал какой-то огромный зверь. Я сказал ему, что мне нужно провести еще одну ночь на возвышенностях и что утром мы продолжим наше путешествие. Ксури был очень недоволен тем, что ему вновь придется ночевать в одиночестве, и горько плакал, умоляя меня взять его с собой. Я сказал, что это невозможно, потому что он еще маленький и какой-нибудь африканский зверь точно слопает его, «сидя один».

Я оставил Ксури в слезах и пошел прочь от берега. Я как раз прятал одежду на дереве — все, кроме славной полотняной рубахи, которую пришлось выбросить из-за того, что она была испачкана и дурно пахла, — и еще не успел стащить с себя штаны, как солнце зашло, и во мне возобладала природа зверя. Я попытался сбросить их, ибо зверь, стесненный одеждой, приходит в ярость, но он слишком сильно рвался на свободу, чтобы вновь оказаться на нагорье. Как будто сквозь закопченные стекла я видел, как он бьется, стараясь освободиться от штанов, все больше ярясь оттого, что они сковывают его движения.

В ту ночь зверь зарезал множество животных, и в моих снах промелькнул смутный образ какого-то ужасного чудища, с которым он сражался чуть ли не час, прежде чем оно покорилось нечеловеческой силе его когтей и клыков.

Я пробудился в тени и первым делом подумал, что я не в горах, потому что вокруг меня был белый песок. На мне по-прежнему были штаны, только изорванные до такой степени, что носить их больше не представлялось возможным. Они также все перепачкались, как и моя славная полотняная рубаха, но на сей раз это была вина зверя.

Я быстро пришел в себя, ибо рядом со мной на песке лежал на боку ужасный громадный лев, как будто бы еще спавший в лучах утреннего солнца. На мгновение я страшно испугался, но затем увидел, что он мертв и не может причинить мне вреда. Действительно, одна лапа у него была оторвана, как у жареной курицы, и с его живота исчез порядочный кусок мяса. Отметины, оставленные когтями и зубами, были мне хорошо знакомы, и у меня не осталось сомнений в том, что с этим львом расправился зверь.

Я поднялся на ноги и еще раз убедился, что лев мертв. Он лежал между мной и линией прибоя, неподалеку от берега качался на волнах мой баркас, а на нем — дрожащий от ужаса маленький Ксури с выпученными глазами. Он стоял на маленькой палубе баркаса, держа в руках самое большое наше ружье, по калибру почти равнявшееся мушкету. Он смотрел на меня с ужасом, и по его глазам я понял, что теперь Ксури знает, что его ласковый и добрый господин — чудовище, ибо хотя уже наступило утро, я был уверен, что мальчик видел то, что творилось ночью.

Я помахал ему рукой, ласково заговорил с ним и сказал, чтобы он не боялся, но Ксури по-прежнему трясся от страха и не выпускал ружье из рук. Кончилось дело тем, что я велел ему сойти на берег и захватить с собой находившийся в каюте топор. Мой решительный тон помог ему успокоиться и, зажав в одной руке топор и гребя другой, он подплыл ко мне, хотя глаза у него были по-прежнему круглыми от страха.

Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и я решил попытаться снять ее. Мы с Ксури принялись за дело, и мальчик оказался гораздо сноровистее меня, ибо я понятия не имел, как этот делается. Разумеется, работа заняла у нас целый день, но в конце концов дело было сделано. Мы растянули львиную шкуру на крыше нашей маленькой каюты, через пару дней солнце выдубило ее, и впоследствии она служила мне постелью. Ксури больше не желал спать рядом со мной, перестал улыбаться и разговаривать.

Еще три дня я шел вперед, не пытаясь приблизиться к земле, пока, наконец, не заметил глубоко выдававшуюся в море косу, находившуюся на расстоянии четырех-пяти лиг[8] от нас. Погода стояла почти безветренная, и я свернул в открытое море; чтоб обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поравнялись с ее оконечностью, держась в паре лиг от нее, со стороны океана я ясно различил другую полосу земли и пришел к выводу, что коса — это Зеленый Мыс, а земля в океане — острова того же названия. Однако они находились очень далеко от нас, и я не знал, как мне поступить, понимая, что если поднимется сильный ветер, то я, пожалуй, не дойду ни до островов, ни до мыса.

Ломая голову над решением этого вопроса, я присел на минуту в каюте, оставив Ксури у руля, как вдруг услышал его крик: «Хозяин! Хозяин! Корабль с парусом!» Наивный мальчик перепугался до смерти, вообразив, что это непременно должен быть один из кораблей его хозяина, посланный за нами в погоню, но я знал, что мы далеко ушли от мавров. Я выскочил из каюты и тотчас же увидел португальский корабль, направлявшийся к берегам Гвинеи за неграми. Но, присмотревшись внимательнее, я сообразил, что судно движется в другом направлении и не думает приближаться к земле.

Я убедился, что, даже идя полным ходом, мы не сможем догнать его, и оно пройдет мимо, прежде чем можно будет подать ему сигнал, но в тот момент, когда я, развив максимальную скорость, начинал уже отчаиваться, меня заметили с корабля в подзорную трубу. Корабль убавил паруса, предоставляя мне возможность подойти. Это меня ободрило, а так как на баркасе у меня был кормовой флаг с судна нашего бывшего хозяина, я стал размахивать им в знак того, что мы терпим бедствие, и выстрелил из ружья. Португальцы увидели флаг и дым от выстрела и любезно отреагировали на эти сигналы, положив корабль в дрейф в ожидании моего приближения.