Хобо в России - Джозайя Флинт

Я бродяжничал три дня с московским студентом в Витебской губернии, между городами Полоцк и Динабург[16], в скучной сельской местности, какие повсюду можно видеть на нашем Западе. Стоял теплый август, и солнце жарило нас с истиннои русской свирепостью. Временами, чтобы избежать солнечного удара, мне приходилось спешно прятаться в тени деревьев. По ночам мы то спали под открытым небом, то устраивались в стогах сена или амбарах. Крестьяне неизменно зазывали нас под гостеприимный кров, как бывает со всеми бродягами, но мы не могли заставить себя разделить постель с кишевшими в избах паразитами. Зимой, с другой стороны, горюн рад возможности прикорнуть на печи, и мы, думаю, последовали бы его примеру, будь погода холодней. Но в те дни скитальцы, что нам встречались, большей частью также спали под открытым небом, и компании нам было не занимать. Во время путешествия мы повстречали более двухсот бродяг; они передвигались партиями и семьями. Они вечно стремились разузнать, откуда я родом (этот вопрос обычно задают сразу после приветствия, «Strassvuitye»), и я всякий раз отвечал им правдиво. «Америка — Америка…» — повторяли эти простые люди. «Америка в какой губернии будет?» — имея в виду российскую провинцию. Мне никак не удавалось им растолковать, что Америка находится вовсе не в России, которой ограничивался их мир, но все же они называли меня «братец издалека» и, должно быть, считали новой разновидностью своего сословия. Меня никогда не посещало чувство, что они принимали меня как своего, — было бы странно, если бы так произошло, но они, во всяком случае, прозвали меня «братцем», а на большее я надеяться не мог. Они постоянно предлагали мне разделить с ними их скудные припасы, и очень скоро мне стало понятно, что встречи с ними едва ли могут грозить опасностью.

Ночевка на сеновале. Рисунок из книги Флинта «Странствия с бродягами» (1899)

II

В России есть два рода бродяг: их сословие можно разделить на бродяг законных и незаконных. Первые — это так называемые религиозные нищие, их защищает церковь и терпит полиция; вторые — обычные бродяги. Именно в этих последних, с русской точки зрения, заключается все зло бродяжничества. Религиозные побирушки считаются неким привычным церковным классом, о них заботятся чуть ли не так же прилежно, как о священниках. Обычные бродяги, с другой стороны, видятся ненужной обузой, и со времен обращения России в христианство принимались законы и создавались учреждения, которые должны были их перевоспитать или искоренить. Считается, что в одной только европейской России число бродяг превышает девятьсот тысяч, тогда как в Сибири их класс составляет еще большую долю населения.

Бродяги называют себя национальным прозвищем — «горюны», то есть плакальщики или впавшие в горе. Это слово является их собственным изобретением, предположительно оно происходит от русского понятия gore, означающего печаль. На правильном русском языке их именуют brodiagi. Если спросить бродяг, отчего они не работают (а подавляющее большинство вполне способно трудиться), они ответят самым несчастным голосом, когда-либо достигавшим людского слуха: «Хозяин, горюн я — печальник». Их философия, по всей видимости, утверждает, что некоторые человеческие существа обречены жить в несчастьях и печали; к представителям данного сословия они и относят себя. На многих паспортах бродяг я видел различные пометки, как-то «погорел», «лишился всех родных», «дома не имеет», «скоро умрет», «жалостен духом» и так далее: они дают чиновникам взятки, чтобы те нечто подобное написали, либо же сами подделывают такие записи. Я без труда мог бы украсить и свой паспорт подобными пометками. Есть бродяги, которые превращают упомянутое ремесло в настоящий бизнес, и это еще одно свидетельство того, насколько трудно узнать правду даже из записей в паспорте. В Германии бродяги также практикуют такие фокусы, и в обеих странах бродяга может купить поддельный пропуск, который полиция ни за что не распознает. В России я видел несколько фальшивок, выглядевших весьма похожими на настоящие бумаги и, соберись я выдать себя за русского, я в любую минуту мог бы за десять рублей купить подделку не хуже.

Внешний вид и одежда горюна до мельчайших деталей соответствуют той истории, что рассказывается в его бумагах. Никогда мне не приходилось видеть такие печальные лица, как у этих людей, когда они попрошайничают. Обладая довольно веселым и разбитным нравом, они принимают самый подавленный вид — и многие сохраняют этот облик даже в свои свободные часы. В остальном горюн напоминает простого крестьянина, muzhik. У горюна лохматая, грубо подстриженная по краям копна волос с пробором посередине. Лицо его обычно покрывает густая борода, которая придает горюну сходство с дикарем из лесной глуши, что далеко не всегда верно отражает его характер. К примеру, в Америке бродяги приняли бы их за «деревенщину», но они по-своему не менее умны и проницательны, чем американский хобо, который поднял бы их на смех. И в самом деле, мне не доводилось встречать хобо, сумевшего бы превзойти их в мимических трюках и умении притворяться, и если это умение требуется применить для удачного попрошайничества, они любого оставят позади. Одежду они носят всегда грубую и заплатанную; обзаведясь по случаю приличным костюмом, тут же отдают его в заклад или продают. Пальто заменяет обычная крестьянская рубаха или блуза, штаны заправляют в сапоги на крестьянский манер. У пояса висит чайник, через плечо переброшен узел со всеми их пожитками. Так они бродят по стране, год за годом, от деревни к деревне; их легко можно узнать, потому что, встречая Gospodin (джентльмена) или любого другого человека, у которого можно что-то выпросить, они снимают свои засаленные шапки, склоняют косматые головы и бормочут, «Radi Krista».

На большой дороге они проделывают в среднем миль пятнадцать в день, но многие не покрывают и пяти. Один старик на Курском тракте, между Тулой и Орлом, сказал мне, что довольствуется тремя верстами в день — верста составляет две трети мили — и что путь в Одессу, куда он направлялся, займет у него всю осень и часть зимы. В этом отношении горюны подобны любым другим скитальцам; они обожают отдых и, найдя подходящее место, остаются там как можно дольше. В деревенских местностях они селятся у крестьян, летом спят в стогах и шалашах, зимой в крестьянских избах. Хоть они и являются сущим бедствием, крестьяне неизменно их принимают, и в населенных областях бродяги редко умирают от холода или голода. В любой деревне, какую я проходил, я мог бы остаться надолго, и крестьяне даже защитили бы меня от полиции, находись я под их покровительством. Крестьянская жизнь настолько тяжела, что милосердие к бродягам свойственно им от природы, к тому же все они убеждены, что подобные благодеяния готовят им место в раю, который рисуется в их воображении. И впрямь, горюн играет на этих чувствах, выпрашивая милостыню. Часто я слышал, как они говорили, прося подаяние: «Там тебе воздастся» — и смиренные их друзья, казалось, счастливы были услышать это обещание.