Почему так важен Оруэлл - Кристофер Хитченс

Было бы очень неразумно забывать, как долго среди британцев бытовал подобный подход, как много Оруэлл с ним боролся и как много вынес он из этой борьбы.

Через год или около того Оруэлл публикует в Tribune гневную отповедь появившейся на страницах Daily Herald заметке, являвшей собой образец некомпетентного популизма:

«1 января 1947 года Daily Herald вышла с заголовком “Люди, говорившие от имени Гитлера“. Под этим заголовком – фотография двух индусов, также сообщается, что люди эти прибыли “из Берлина“, их имена – Бриджлал Макерджи и Анджит Сингх. В продолжении мы читаем в размещенной под фотографиями новостной колонке, что “четыре индуса, которых следовало бы расстрелять как предателей“, разместились в лондонском отеле, далее следует описание нескольких индусов, во время войны работавших на немецком радио, как “коллаборационистов“. Стоит внимательнее взглянуть на каждое это утверждение в отдельности.

Для начала, здесь есть две фактические ошибки, одна из них – очень грубая. Анджит Сингх не вел передач на нацистском радио, он выходил в эфир только с итальянских станций, в то время как человек, названный “Бриджлалом Макерджи”, – индиец, всю войну проведший в Англии, хорошо известный как лично мне, так и многим другим людям в Лондоне…»

В продолжении статьи Оруэлл защищает право индийцев действовать, как действуют «граждане оккупированной страны», даже если сам он не согласен с отдельными выбранными ими акциями, и призывает четко отделять их от таких коллаборационистов, как Квислинг или Лаваль, которые предали свои собственные народы. Он заканчивает статью, обращая внимание на то, что «фотография» Бриджлала Макерджи на самом деле является фотографией кого-то другого, и саркастически вопрошает: совершила бы газета столь вопиющую ошибку, если бы речь шла о белом человеке? «Но поскольку это всего лишь индус, ошибки такого рода не имеют значения, – вслух об этом не говорят, но таково всеобщее мнение. И это происходит не в Daily Graphic, а в единственной британской лейбористской газете».

Пребывая на службе в Азии, Оруэлл взял на себя труд выучить хиндустани[17] и бирманский язык, а также более загадочный для широкой публики каренский язык горных бирманских народностей. К тем британским поселенцам, которые провели в этой части мира всю жизнь, не выучив ничего, кроме нескольких выражений-команд, позволявших распоряжаться слугами, Оруэлл чувствовал презрение, не делая исключения и для членов своей семьи. По той же причине неподдельный его интерес вызывало немалое количество индийцев, освоивших английский на уровне литературного мастерства, а также группа писателей англо-индийского происхождения, среди которых был, к примеру, Кедрик Довер. В июле 1942 года в обзоре романа под названием «Меч и серп», написанном его другом, Мулком Раджем Анандом, Оруэлл рассказывал читателям Horizon:

«Бурное развитие англоязычной индийской литературы, особенно в последнее время, – довольно странный феномен, который еще окажет свое воздействие на мир после войны, если не на сам ее исход… На настоящий момент английский язык в Индии в значительной степени является языком официального и делового общения: пять миллионов индусов могут грамотно на нем писать, еще миллионы общаются на упрощенной его версии; пресса на английском языке в Индии выходит огромными тиражами, а единственный англоязычный журнал, полностью посвященный поэзии, редактируется индусами. Кроме того, индусы в среднем имеют лучшее произношение и грамотнее пишут на английском, чем представители любого европейского народа…»

Сделав в своем анализе столь далеко идущие выводы, в заключении Оруэлл начинает отыгрывать назад, выдвигая предположение, будто конец имперского правления приведет к сворачиванию использования английского языка в Индии. (Помимо всего прочего этот горький его пессимизм заставлял Оруэлла считать радиовещание на Индию пустой тратой времени, хотя влияние его было гораздо значимее, чем он предполагал.) Тем не менее в 1943 году он вернулся к этому вопросу на страницах Tribune, на этот раз напрямую обращаясь к Ананду посредством открытого письма-обзора: «Наилучшим мостом между Европой и Азией, лучшим, чем торговля, чем линкоры или аэропланы, является английский язык; и я надеюсь, что и Вы, и Ахмед Али, и другие продолжите на нем писать, даже если из-за него Вас подчас называют «бабу»[18] (как это было недавно) на одном конце земного шара и ренегатом – на другом».

Когда Салман Рушди в 1997 году выпускал собственную антологию англоязычной индийской литературы под совместной редакцией с Элизабет Вест, он подчеркивал, насколько жизнеспособным, в ничуть не меньшей, если не большей степени, чем раньше, оказался английский язык в качестве литературного посредника между субконтинентом и его диаспорой. Разумеется, он тоже попал под горячую руку некоторых чересчур усердных патриотов «на исторической родине». Но полки книжных магазинов Англии, заставленные книгами Рохинтона Мистри, Арундати Рой, Панкаджа Мишры, Ханифа Курейши, Аниты Десаи, Викрама Сета и многих других, включая рожденную полькой Рут Правер Дхвабвалу[19] (к слову сказать, любопытный факт, среди прочего позволяющий поставить интересный вопрос: где же именно находится та самая «историческая родина»?), ярче всего свидетельствуют о его правоте. Предыдущее поколение английских читателей уже успело насладиться творчеством Нирада Чаутхури, Р. К. Нарайана и Г. В. Дисани (чье имя для некоторых из нас – бессмертно). В предисловии к своей работе, вышедшей через пятьдесят лет после обретения независимости, Рушди говорит следующее:

«Написанная за этот период работающими на английском языке индийскими писателями проза – как художественная, так и публицистическая, – собрание произведений более сильных и значительных, чем большинство из тех, что вышли за тот же период времени на 16 официальных языках, так называемых местных языках Индии. И безусловно, эта новая, все еще дающая свежие побеги “индо-английская” литература представляет собой, возможно, наиболее ценный вклад Индии в литературный мир».

Непосредственно столкнувшись с обвинениями в использовании языка завоевателей, Рушди ответил спокойно, но твердо:

«Мой родной язык, урду, – жаргон военного лагеря предыдущих, мусульманских, завоевателей, укоренился в качестве одного из субконтинентальных языков много лет назад; то же самое происходит сейчас и с английским языком. Английский становится индийским языком… Во многих районах Южной Индии люди предпочитают общаться с приезжими из северных регионов на английском, а не на хинди, который, по иронии судьбы, скорее воспринимается теми, кто говорит на тамили и малаялам, языком колонизаторов, чем английский, что приобрел на Юге статус лингва франка – языка культурного нейтралитета».

В антологии Рушди почетное место занимает короткий рассказ Мулка Раджи Ананда под названием «Лжец». Рушди презрительно называли «бабу», но он во многих смыслах оказался выше оскорблений.

Не будет преувеличением сказать, что, возможно, яркая наглядность и мужество прозы Оруэлла, качества, благодаря которым его произведения с такой готовностью переводятся на польский и украинский языки, сыграли свою роль в превращении английского языка во внеколониальный лингва франка. Как бы то ни было, колониализм в творчестве Оруэлла был одной из его вечных тем, наряду с проблемами жестокости власти, насилия, отсутствия гуманности и грязной, хотя и не слишком очевидной взаимосвязи между тем, кто подавляет, и тем, кто подвергся давлению. Поскольку постепенное освобождение мира бывших колоний является главным достижением его, да и нашего времени, и мир этот через эмигрантов и беженцев все полнее заявляет о своем присутствии в землях «Запада», Оруэлла можно считать одним из основателей направления постколониализма, а книги его – документальным литературным свидетельством исторического преобразования Британии из общества колониального и монокультурного (и парадоксальным образом ограниченного) в многонациональное и мультикультурное общество.

II. Оруэлл и левые

Джордж Оруэлл потратил значительную часть своей молодости на изучение условий жизни рабочего класса Великобритании; не ограничиваясь при этом только ее описанием, он сводил воедино и сравнивал между собой все относящиеся к этому вопросу статистические данные (подготовительная работа и собранные заметки для романа «Дорога на Уиган-Пирс» сделали бы честь самому Фридриху Энгельсу). Когда над Испанией нависла угроза фашизма, он был одним из первых, кто закинул на плечо винтовку, а за спину – походный ранец. В Англии он помогал выживать социалистической прессе на протяжении долгих неблагоприятных для нее лет. К идеалам равноправия он относился с такой непоколебимой серьезностью, что это выглядело несколько старомодно. Его имя с уверенностью можно поставить в один ряд с такими представителями антиимпериалистической традиции, как Э. Д. Морель, Р. Б. Каннингем-Грэхем и Уилфрид Скоуэн Блант; людей, чье «благородное негодование» (слова Джозефа Конрада, посвященные его другу, Каннингему-Грэхему) заставляло их стать на одну сторону с угнетенными и приносило им известность в других странах, но не в «своей собственной» – как это случилось с современником и коллегой Оруэлла, Феннером Броквейем.