Завтра утром, за чаем - Сергей Вольф

– Не знаю, не знаю, – сказала она. – Я не уверена, что они велят засыпать, но на всякий случай боюсь. Иногда, когда жарко, или просто так, я беру кружку, привязываю ее на веревочку и достаю и пью воду – знаешь, как приятно тащить ее наверх: кружка раскачивается, вода из нее проливается и плюх-плюх-плюх обратно в колодец. И вообще здесь хорошо посидеть ничего не делая. А когда папа ездит в Штаты, или во Францию, или в космос летит и берет маму с собой, я достаю воды побольше и мою пол в коттедже, не ПМ-3, – жуткая все-таки машина, вечно плюется пастой Жази во все стороны, – а просто тряпкой. Ползаю, ползаю, мою… У нас пол не из пластика, а дубовый паркет – папа так хотел, а на мою комнату даже не хватило, просто доски – ты заметил? Ужасно приятно – пол влажный, чистый и пахнет, уж как он пахнет, ну, просто…

Неожиданно она замолчала, и мы долго сидели молча, и мне хотелось взять ее за руку или рассказать про папу, вернее, и то, и другое, но я никак не мог на это решиться, никак, все во мне ныло, и тут она сказала незнакомым голосом:

– Пошли, я провожу тебя до калитки.

Мы вылезли из зарослей и по мокрой поляне, по тропинке среди кустов и клумб (я подумал, что это, видно, она, Натка, возится с цветами), а после – по дорожке дошли в темноте до калитки, и она ее открыла. Я вышел на улицу, полминуты мы еще постояли молча, потом она сказала:

– Пи логическое в четвертой фазе неминуемо стремится к нулю. Неминуемо!

И тут же мне захотелось зареветь оттого, что она сейчас уйдет, а мне надо будет вернуться домой, вообще оттого, что все было, было и вдруг – кончилось.

– Натка! – неожиданно для себя крикнул я шепотом. – Я люблю тебя, влюбился!

Я рванулся убежать, но не смог.

Она засмеялась, захлопнула калитку и быстро пошла к коттеджу. Что-то треснуло во мне, сломалось, вдруг я успокоился и сказал громким, противным, бойким каким-то голосом:

– Я дарю тебе хомяка. Бери, он твой. Пусть он живет у тебя!

И услышал откуда-то из полутьмы:

– Спасибо.

– 9 -

Целую неделю после я не видел Натку и вообще никого из нашего класса – работал, как угорелый, то на Земле, в лаборатории «Пластика», то на Аяксе «Ц».

Школа с восторгом согласилась с просьбой (ха! просьба!) Высшей Лиги отпустить меня с занятий на (как было сказано в письме Лиги, направленном в школу) «практическую работу по завершению создания материала для детали «эль-три», далее следовало, вероятно, обязательное и, вероятно, обязательно туманное объяснение, что же это за штучка – «эль-три» и почему я ей нужен.

Конечно, Лига обо всем договорилась со школой по телефону, а письмо было послано так, для формы: раз есть событие, оно должно быть зафиксировано документом.

Письмо писал в обеденный перерыв Рафа, дня через три после моего прихода в группу.

Смех было смотреть, как он, пыжась и краснея, придумывал и произносил вслух (прежде чем записать) каждую фразу, каждое слово письма. Он все пытался и меня подбить, чтобы я помогал ему, а я все качал головой из стороны в сторону: «Не хочу – не буду – не умею», – и он вдруг заорал на меня диким голосом и вырвал у меня из руки авторучку, потому что я нарисовал (как оказалось потом, на очень важной деловой бумаге с печатью) своего плюшевого медведя и уже начал пририсовывать деревья с огромными плодами – будто мой Миша гуляет по саду.

В школу теперь я вообще не ходил, я просто ходил на работу, четко и методично, к определенному часу, как всю жизнь это делал папа.

Школа, в свою очередь, обратилась с просьбой к Высшей Лиге освободить в один из дней меня от работы, чтобы я прочел доклад о перестройке основной структуры пластмассы Дейча-Лядова в тех младших классах, где был курс «Химия особопрочных пластмасс».

Я обрадовался, что увижу ребят, Зинченко почти согласился, но Лига школе отказала: мол, это собьет Рыжкина с ритма работы, не говоря уже о том, что какой же может быть доклад, если еще нет окончательного результата.

Мысль была строгой – и школа притихла.

В общем, началась какая-то вроде бы взрослая жизнь, и я даже, помню, подумал: а чего ж это вдруг, раз я работаю, права-то у меня остаются детские. Обязанности взрослые – а права детские! Хитро! А тут еще, как раз, Палыч мне попался и разжег, так сказать, искру моего сомнения.

Я сидел в обеденный перерыв в сквере возле «Пластика» и грелся на сентябрьском солнышке, а он выкатился из универмага «Плутон», увидел меня и тут же плюхнулся рядом, счастливый – не передать: купил, видите ли, сравнительно недорогой, новой модели, дачный микропылеуловитель, и ему сходу захотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью.

– Привет, гений, – говорит. – Смотри, чего купил! Теперь дыши на даче на всю катушку, и никаких забот – вещь!

– Разве эти дачные пылеежки еще не бесплатные? – нарочно спросил я. Он даже подскочил.

– Держи карман шире! – говорит. – Им еще в технологии сколько копаться, чтобы поток наладить. Это вам теперь все просто кажется. Да-а, меняются времена! Я-то еще помню то время, когда только продукты питания и лекарства были бесплатными. Это вы родились на все готовенькое: почти любая обувь и одежда – бесплатно; книжки, тетради – бесплатно; коньки, лыжи, даже велосипеды – все бесплатно, а это ведь наше поколение вам такую жизнь устроило! Своими собственными руками! (Разнесло старика – не остановить!) Теперь только роскошь денег стоит – так ведь на то она и роскошь. Нам теперь и представить трудно, что кино когда-то было платным, или мороженое, или там – в кафе пообедать. Кстати, а ты-то как теперь – по-прежнему, как и вся мелюзга, у мамы каждый день талоны на кино и сладости выпрашиваешь? А?

– Приходится, – сказал я. – А как еще?

– Все правильно, – говорит. – А то вам дай волю, так вы с головой в банку с мороженым залезете – я знаю. Здесь один сынишка моих знакомых с «Факела» спер у них детскую чековую книжку – так целую неделю потом вместо занятий тайком в кино сидел не вылезая, лопал за обе щеки мороженое и сладости, – вы же меры не знаете! – а потом слег от переутомления и ангины.

– Ну да! – сказал я. – А вы знаете?! – Я даже обозлился на него. Но Палыч вдруг похлопал меня по плечу и сказал заведомую чушь – мне даже весело стало:

– А ты, – говорит, – потолкуй с Лигой. Пусть они тебе справку выдадут, или какой-нибудь там значок, или жетончик, что ты уже вполне взрослый, раз у них работаешь, и можешь без всяких талонов, как мясо или фрукты, без всяких там разрешений по детским чековым книжкам брать сколько душе угодно конфет, бакинского курабье или пломбиру.

– Да ну вас, Палыч, – я даже рассмеялся. – Скажете тоже!

– Ладно, – говорит. – Пойдем, проводи меня немного. Чем-то ты мне, Рыжкин, все же нравишься. Разрешение-то на мороженое у тебя с собой есть?

– Нет, – сказал я. – Мама только на обед дала.

– Ну, пойдем, – говорит. – Возьму тебе мороженого.

Я обрадовался, честное слово, как маленький, и пошел его провожать.

Он взял себе хрустящий вафельный шарик с пломбиром, а мне целых два, и мы минут пять еще трепались о всякой всячине.

– Зарплата-то тебе полагается? – спросил он. – Чтобы сделать какую-нибудь шикарную покупку?

– Не знаю, – сказал я. – Вероятно. Разговор был – я слышал.

– И что решил купить с получки? Думал уже об этом?

– Да нет, – говорю. – Может, часть денег отложу на новый роллер, или спиннинг куплю голландский – со скрытой катушкой.

– Про мать подумал? – говорит.

– Н… Ну… маме – большой филадельфийский торт, – сказал я. – Может, еще к букинистам заскочу – куплю какой-нибудь редкий старинный экземпляр романа братьев Стругацких…

– Мечты! – сказал Палыч. – Ты смотри, Лига вполне может решить выдавать зарплату не тебе, а отцу или матери. Я, бы лично на их месте так и поступил.

– Ладно, Палыч, – сказал я. – Пока, я помчался на «Пластик» – работать пора.

Он мне подмигнул, и мы попрощались.

Я бежал в лабораторию, доедая второй хрустящий вафельный шарик с пломбиром, и думал, что вот – все верно: права-то детские.

Но это были, так сказать, веселые мысли – одно баловство.

– 10 -

В тот вечер, когда мы с Наткой глядели в ее колодец, я возвращался домой в совершенно перевернутом настроении, диком, непонятном каком-то, и все думал (именно одна, именно эта мысль неизвестно отчего вдруг прицепилась ко мне): сказал папа маме или нет, что я стал руководителем группы, в которую входит и он, папа.

Конечно же, он сказал, я сразу это понял, когда вернулся домой. В их комнате света не было, мама сидела на кухне одна.

– Промок, милый? – спросила она как-то особенно ласково и очень грустно. – Пирожки с картошкой еще теплые.

– Ерунда, – сказал я. – Дождь кончился.

– Кушать будешь?

– Нет, неохота, я замотался, пойду спать.

– Ну, ложись. Даже свекольника не хочешь?

– Нет!

– Ну, спокойной ночи. Папа уже спит. Он очень устал сегодня. Утром не ищи пирожки с картошкой, я заверну вам вместе.