Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

— Ханс! — позвал я. — Возьми охотников, которые сопровождали тебя вчера, и попробуй провести невольников в обход лагеря. Торопись, торопись, не то нас растопчут!

Ханс умчался, и скоро я увидел его и охотников бегущими навстречу приближавшейся толпе. Чтобы привлечь внимание, Ханс размахивал чем-то белым, кажется рубашкой. Невольники в первых рядах остановились, разглядели дула наших ружей, закричали:

— Англичане, сжальтесь! Англичане, спасите нас!

Получилось очень удачно, ведь Ханс и его товарищи не остановили бы толпу. Потом рубашка метнулась влево от нашей бомы, к кустам за лагерем. Рабы следовали за белым пятном, как овцы за бараном-вожаком.

Итак, опасность миновала. Кто-то из невольников пал от пули арабов, кого-то затоптали, кто-то свалился от изнеможения. Уцелевших обстреливали преследователи. Одна женщина не выдержала тяжести ошейника и опустилась на четвереньки. Араб выстрелил в нее, но пуля попала в землю, не причинив вреда невольнице, которая быстро поползла прочь. Я знал, что теперь он постарается не промахнуться, и приготовился. Видимость стала хорошей, и я разглядел стрелка: высокий мужчина в белом выступил из-за бананового дерева ярдах в ста пятидесяти от нас и тщательно целился в свою жертву. Но я тоже взял его на мушку, а стрелок я неплохой. Ружье араба так и не выстрелило, а сам он подскочил на пару футов и навзничь упал на землю, получив пулю в голову — она-то и была моей мишенью.

Охотники восхищенно ахнули, а Стивен воскликнул:

— Отличный выстрел!

— Неплохой, только мне стрелять не следовало, — отозвался я. — Арабы нас не атаковали, вышло, что мы объявили войну. А вот и ответ, — добавил я, когда пуля сбила пробковый шлем с головы Стивена. — Всем лечь на землю и стрелять через бреши!

Сражение началось. Если не считать развязки, его и полноценным сражением не назовешь, особенно по сравнению с теми схватками, что ожидали нас в будущем. С другой стороны, пришлось нам солоно. Вначале арабы с криком «Аллах!» бросились в атаку, но, смелости своей вопреки, повторить ее не решились. Благодаря удаче или ловкости Стивен уложил пару врагов из двустволки, я тоже не без результата разрядил крупнокалиберную централку (свою первую), между тем как охотники сделали одно или два удачных попадания.

После этого арабы попрятались за деревьями и, как я и опасался, в камыши у ручья. Спокойно целясь из укрытия, противники здорово нас потрепали, так как среди них были приличные стрелки. Плохо пришлось бы нам, если бы мы не приняли мер предосторожности и не обложили нашу терновую изгородь землей и дерном. Убили одного нашего охотника: пуля пролетела через брешь и попала ему в горло, когда он приготовился стрелять. Несчастные носильщики стояли выше и пострадали куда больше: двоих сразили наповал, четверых ранили. После этого я велел остальным залечь пластом у изгороди, чтобы мы стреляли поверх них.

Скоро стало ясно, что арабов куда больше, нежели думалось вначале, чуть ли не пятьдесят человек палили из разных мест. Они постепенно приближались к нам с явным намерением обойти с фланга и занять более высокую позицию в нашем тылу. Некоторых мы остановили, когда они перебегали от одного прикрытия к другому, но ведь это все равно что отстреливать кроликов, скачущих через лесную тропу и ныряющих в заросли. Не без гордости скажу, что получалось лишь у меня: сказались сноровка и меткость.

Через час наше положение усугубилось настолько, что пришлось обсуждать дальнейшую тактику. Я заявил, что небольшими силами атаковать рассредоточенных стрелков бесполезно и наивно надеяться, что бома продержится до ночи. Если арабы обойдут наш лагерь, они быстро перестреляют нас с более высокой точки. В течение последующего получаса нам удавалось удерживать позиции, и враги не могли прорваться в обход лагеря. К счастью, с одной стороны от нас был ручей, с другой — открытое место, и арабы несли большие потери.

— Боюсь, у нас есть единственный выход, — сказал я, когда арабы приостановили атаку, чтобы посовещаться или дождаться новой партии боеприпасов. — Нужно бросить лагерь со всем, что в нем есть, и бежать вверх по холму. Арабы наверняка устали, а мы бегуны хорошие, спасемся.

— Как же быть с ранеными? — спросил Стивен. — А с женщиной и ее ребенком?

— Не знаю, — ответил я, потупившись.

Разумеется, я знал, но здесь возникал извечный вопрос: следует ли жертвовать собой ради случайных людей, которых все равно не спасти? В лагере наша гибель неизбежна, если же попробуем бежать, может, и скроемся. Но в последнем случае мы должны бросить на произвол судьбы раненых носильщиков и женщину с ребенком, которых мы избавили от голодной смерти. Их, возможно, пощадят, а вот мужчин наверняка убьют.

Пока эти мысли мелькали у меня в голове, я вспомнил француза Леблана, изрядного выпивоху, которого знал в юности. Леблан водил дружбу с Наполеоном (по крайней мере, он так утверждал) и рассказывал, что великий полководец осаждал Акру на Святой земле, но был вынужден отступить. Он не мог взять раненых с собой и оставил их в монастыре на горе Кармель, каждого с дозой яда. Очевидно, яд солдаты не приняли, так как, по словам Леблана (он там был, но не в числе раненых), их перерезали турки. Итак, Наполеон предпочел спасти свою жизнь и армию ценой некоторых потерь. Только разве его поступок — хороший пример для христианина, да и где сейчас искать яд? Я вкратце объяснил Мавово наше положение (опустив, конечно, историю Наполеона) и попросил у него совета.

— Нужно бежать, — ответил он. — Я не любитель спасаться бегством, но жизнь дороже. Тот, кто сохранил ее, может со временем вернуть свой долг.

— А раненые, Мавово? Мы не можем взять их с собой.

— Я останусь с ними, Макумазан. Война есть война. Или, если им угодно, пусть остаются одни и ждут милости арабов.

Такой вариант — повторение истории Наполеона. Признаюсь, я уже был готов согласиться на него, но тут произошло нечто неожиданное.

Напомню, что вскоре после рассвета Ханс, размахивая рубашкой, как флагом, увлек невольников на холм за нашим