Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

И самое удивительное в наших планах то, что, едва их составив, советские люди тут же задумываются — а как сократить срок выполнения этих планов, как превысить намеченное, как обогнать время. Время, время! Драгоценный фактор, ты ползешь слишком медленно в сравнении с дерзновенным полетом мечты свободного человека, и слишком быстро летишь, когда человек принимается за дело. На сколько бы лет ни был рассчитан каждый очередной план развития родины — каждому из нас хочется, чтобы выполнен он был значительно быстрее.

Карп Гурьевич, время от времени ездивший в район по личным и колхозным делам, в последний раз возвратился оттуда озабоченный. Пожав руку шоферу совхозной машины, он не стал даже заходить к себе, отправился разыскивать председателя. Антон Иванович сидел дома и, к удивлению Карпа Гурьевича, чертил карандашом на листе александрийской бумаги. Увидав в дверях гостя, Антон Иванович быстро закрыл свой чертеж газетой и забарабанил по столу пальцами. В глазах его было такое выражение, будто он не на Карпа Гурьевича смотрит, а в какую–то манящую даль.

— Разбудил тебя, — сказал, присаживаясь, Карп Гурьевич, сам хорошо знакомый с таким душевным состоянием. — Дело есть, Антон. Как на него посмотришь? Движок нашел.

— Движок? А зачем он нам?

— Зачем? Когда, ты мыслишь, мы линию из леспромхоза подведем?

— Той зимой, не раньше. Ну, в крайности, — осенью.

— Вό! А поилки автоматические — на когда запланированы?

— На нынешнюю весну.

— Расчет на ветряк?

— Понятно.

— Не больно надежно, Антон. Я над этим ветряком голову поломал. Ненадежно. Места наши — лесные, безветренные. Будь иначе — ты меня знаешь, — давно бы у нас ветряк крутился. Движок нашел, говорю. Сильный движок, на все его хватит — и на поилки, и на свет в домах, и на фонари по улицам.

— Тоже — дома, тоже — улицы! — буркнул председатель и, приподняв уголок газеты, заглянул под нее. — Хлам и мусор.

Карп Гурьевич его не понял.

— Хлам–то вроде бы и хлам. Старый движок — верно. Но механик один объяснил мне, что восстановить можно, за милую душу работать будет. Полторы тысячи всего и дела.

— Полторы тысячи! — Антон Иванович присвистнул. — Кто же дерет такие деньги?

— Новый он все пятнадцать стоит. Не о деньгах думай — о пользе. Деньги — хочешь, свои выложу.

— Не хочу, мы не погорельцы. В общем, так: я не против, я за. Где движок?

— На лесопилке, в бурьяне. Я к директору сходил — берите, говорит, пожалуйста, зря на балансе висит.

— Как бы и у нас не повиснул. Кто ремонтировать будет?

— Берусь.

— Ты же столяр. Что в железе смыслишь?

— Берусь, говорю.

— Давай сзывать правление, решим. Деньги общественные, общественная на них и воля.

Общественная воля решила: покупать движок. Особенно ратовала за это Дарья Васильевна.

— Вот спасибо тебе, Карпуша! — сказала она Карпу Гурьевичу. — Выручил. А я — то ночей не сплю, все думаю, как эту линию тянуть через леса. Просеку рубить… столбы ставить… Долгая песня, труда сколько. Там, глядишь, новые неурядицы. Провод порвется, ищи — где? А без свету — опять терпения нет. Везде сплошная электрификация, сплошная радиофикация. Одни мы темные. Что барсуки в лесной норе. И раздумывать нечего, покупаем — и только.

Событие было великой важности, ни один колхозник не остался к нему равнодушным, даже Савельич не сказал ни слова против движка, только скептически пожевал губами.

То, что у них будет электрический свет, подымало воскресенцев в собственных глазах. Большинство из них не совсем реально представляло себе, что практически принесет колхозу электричество, но сам этот факт — в Воскресенском динамо–машина — ставил жителей лесного села в один ряд с колхозниками передовых областей страны: не лыком шиты!

Как только Павел Дремов узнал о движке, он пришел к председателю, бросил шапку на стол, встал в хрестоматийную позу Бонапарта, засунув пальцы за отворот куртки, и не сказал, а гаркнул во все горло:

— Точка! Хватит! Хватит слушать: все работы почетны. Пусть другие навозом развлекаются. Я специалист по ремонту!

— Чего ты орешь? — Антон Иванович поднял на него спокойный взгляд. — Мне агроном так и сказал: Дремова на ремонт.

— Агроном?

— Ага.

— А… ну ладно. — Сразу притихший, Павел побежал к Карпу Гурьевичу.

У Карпа Гурьевича во дворе стояло странное сооружение, похожее на железнодорожный вагон прошлого века, обшитое узким тесом, с железной округлой крышей; маленькие оконца с переплетами крест–накрест. В нем хранился лишний в доме хлам, жили куры, которых развела приемная дочка Карпа Гурьевича Леночка. Сооружение обросло кустами бузины, на проржавевшей крыше торчали пучки сухого овса. А когда–то оно наделало в селе шуму не меньше, чем деревянный бычок и подводный понтон. Задумав жениться на красавице своей Стеше, Карп Гурьевич, Карпуха тогда, задумался и о жилье. В отцовскую избу молодуху вести не хотелось, мечтания были о своей отдельной жизни, а средств поднять новую избу не предвиделось. Да и по молодости лет стремления были иные — не сидеть на месте, пойти побродить по белу свету. За землю молодой столяр не держался. Выход ему подсказал проезжий цирк, который остановился в усадьбе Шредера. У циркачей был пестрый, разрисованный масками, обклеенный афишами фургон. Был он легкий, на рессорах, тянули его две мелкорослые лошадки с подстриженными коротко хвостами. Карп Гурьевич поглядел на него и принялся строить такой же. Кони — как–нибудь; сперва фургон, благо руки свои. Но одно дело — проехать от городка к городку, от селения к селению, подвезти загадочный цирковой скарб. Другое дело — ездить и постоянно жить в фургоне, зимой ли, осенью, в вёдро или ненастье. Нужны прочные, не пропускающие холода стены, нужна печка, нужны кровать, стол, словом, все, что есть в избе и без чего человеческая жизнь не мыслится. День за днем, неделя за неделей улучшал, совершенствовал свое будущее передвижное жилище молодой Карпуха. Отец только вздыхал, ходил вокруг него. Но и не порицал сына — сам был фантазер. «Ладно, — рассуждал он. — Коней нет — будет жить в фургоне, как в избе. Кони заведутся — неужто их никогда не приобрести! — поедет счастья искать». Старый друг отца — колесных дел мастер — соорудил для фургона могучие дубовые колеса со спицами в медвежью лапу толщиной и в высоту — по грудь человеку.

Наступил день испытания. Любопытствующих баб в фургон набилось, ахают там, охают, диву даются. Затопили печку. Мужики, которые поисправней, тоже любопытства ради, привели пару коней. Впрягли. Натужились кони, натянули жилы, уперлись ногами в землю — только вздохнули по–лошадиному, не стронулся Карпухин дом с места. Еще двух коней впрягли, качнулся фургон, под бабий визг проехал сажень — кони в мыле.

Надвязывали постромки, входя в азарт, воскресенцы, сами за колеса хватались. И выяснилось в конце концов, что лишь восемь лошадей способны были тащить невиданную избу, да и то скоро выбились из сил.

Загоревали оба, и сын и отец, поставили фургон во дворе на высокие чурбаки, — колеса продали лесопромышленнику — бревна возить — и деньги с горя пропили. Так и доживал свой век в бузине один из многих плодов Карпухиной молодой фантазии.

Вспомнил Карп Гурьевич о фургоне, когда из города привезли на машине заржавленный старый движок. И Павел одобрил: лучшего помещения для мастерской не найдешь. Выселили кур, повыбрасывали хлам, верстак с тисками поставили. Принялись разбирать двигатель на части. Павел не соврал — хоть и по верхностные, но понятия о моторах у него были. А кроме того, в библиотеке Карпа Гурьевича нашлась объемистая книга — «Двигатели внутреннего сгорания». Сидели над ней вдвоем, ничего не смыслили в формулах, ссорились из–за них и все надежды возлагали на чертежи. В чтении чертежей руководящая роль была за Карпом Гурьевичем.

Лаврентьев, заходя в мастерскую, досадовал на то, что ничем не может помочь мастерам. В институте читался курс механизации сельского хозяйства, говорилось там и о двигателях, но куце все это говорилось и куце читалось, без практических занятий, — так называемое «общее, знакомство», которое никому ничего не дает.

Самозваные мастера вручную шлифовали поршневые кольца, притирали клапаны. Антон Иванович забегал, спрашивал:

— К двадцать третьему будет? Он хотел, чтобы к празднику Советской Армии движок застучал и зажглась хотя бы одна лампочка. Задумываясь вначале о полутора тысячах, председатель готов был теперь и пятнадцать израсходовать, лишь бы не остановиться на полпути, лишь бы заработало сердце колхоза, как он образно окрестил двигатель. Он сам ездил в город — на лесопилку, в сельхозснаб, толкался в райисполкоме, достал небольшую динамо–машину, правдами и неправдами закупал медную проволоку, изоляторы, заблаговременно выхлопотал лимит на горючее: плотники у него отесывали столбы, мазали их комли вязкой, пахучей смолой.