Повести писателей Латвии - Харий Галинь

— Читать умеешь? Так на вот! Порадуйся! Куда бы ты ни засовывала ключи, все равно найду. Потому что все здесь принадлежит мне, мне, ты!

Олита на миг смутилась, но, всмотревшись в документ, усмехнулась:

— Этот клочок бумаги ты можешь оставить при себе, а машина моя.

— Ты что, бредишь? — Мартынь стукнул кулаком по столу. Старый стол застонал, покачнулся.

Женщина что-то прошипела и выскочила из комнаты. Она возвратилась со своей сумочкой, вытащила из нее завещание и положила на стол. Мартынь протянул руку.

— Не тронь! — крикнула Олита. — Глазами смотри!

— Пошла ты… — Мужчина схватился за листок.

Олита, оберегая, хлопнула по нему обеими ладонями. Бумага не выдержала и разорвалась.

Оба наследника отступили: как же теперь?

Первым опомнился Мартынь, когда-то он слышал, что порванные документы теряют силу, поэтому он уже совершенно спокойно сложил обе половинки, чтобы убедиться, правду ли говорит Олита. Вдруг в голову стукнуло: но ведь у нотариуса остается второй экземпляр. Мартынь почувствовал, как по спине от шеи до копчика пробежали мурашки. Потом он усмехнулся и сказал:

— Напрасно старалась! Ласме — это все равно что мне. А вот тебе-то не придется покататься.

— Не рано ли закукарекал? — ехидно усмехнулась Олита. — У нее эта дурь уже прошла. В каникулы приезжала с молодым доктором — картинка, не мужчина. Он меня и покатает.

— Врешь! — закричал Мартынь. — Врешь… — повторил он, но уже тише. «Некогда, некогда!» — зазвенел в ушах Ласмин голос. Нет времени… А он все поломал. На двадцать пятом году семейной жизни. Сына потерял. Некогда… Работу поменял. Некогда… Это Олита, старая, расплывшаяся квакша, во всем виновата! Вырастила дочь, как две капли воды похожую на ту, какой сама была в то военное лето. Привезла, чуть ли не в руки ему пихнула. Проклятая любовь подростка! Зачем только она проснулась и вскружила голову взрослому мужчине! Да нет, Олита врет! Сейчас я заставлю ее признаться, сейчас!

— Виктор! — позвала женщина на помощь. — Виктор!

Мартынь зажал ей рот.

Услышав крики, вбежала Элга.

— Сумасшедший! — Она принялась дергать Мартыня за руку, пытаясь освободить Олиту.

Тутер оттолкнул свою жертву, и та повалилась на Миртину кровать. Мартынь провел ладонью по лицу. И вправду с ума сошел. Что это с ним?

— Фу, как некрасиво! — пристыдила его Элга. — Полон дом народу, на кухне — женщины, что потом говорить станут?

Олита стонала.

— Вывела из терпения, — оправдывался Мартынь. — Прямо смотреть на нее противно! Тридцать лет не показывалась, а как услышала про машину, приползла, обвилась вокруг тети, как гадюка, пока не задушила.

Олита привстала.

— Я? Я? Да мы с Нового года тут не были!

Элга заметила на столе разорванное завещание, вгляделась.

— Это недействительное.

— Но разобрать ведь можно, — возразила Олита.

— Есть еще третье завещание, — пояснила Элга.

— Ах, вот как? — Олита вскочила на ноги. — Ну, все понятно! Когда мы были вынуждены, — она бросила ненавидящий взгляд на Мартыня, — уехать, крыльцо осталось недоделанным…

Элга вытащила из кармана Миртину связку ключей, отомкнула средний ящик комода и, вынув оттуда вчетверо сложенный листок, протянула Мартыню, но Олита выхватила и принялась читать:

— «Я, Леясблуса Мирта Карловна, завещаю принадлежащий мне дом своему племяннику Мартыню…» Ага, вот мелькнуло ее имя. «Вклад в сберегательной кассе, одежду, полотно, а также одеяла и постельное белье (в употреблении не было) завещаю Спреслинь Олите. Пряжу и шерсть, а также прялку Спреслинь Ласме…» Где же о машине? «Корову, овец и свинью Веперису Дауманту… кур и теленка…» О боже! Его еще нет на свете. А машину? Машину? А! Вот!

Прочитав, Олита бросила бумагу на стол рядом с порванной и почувствовала, что теряет силу, как и ее документ.

Теперь Мартынь взял завещание и принялся читать. Дом… Одежду… Пряжу… Корову… Теленка.

— «Автомашину „ВАЗ-2102“ с государственным номером… завещаю Фиголу Альфреду Микелевичу».

— Куда я эти тряпки дену! И шерсть! — чертыхалась Олита.

— А мы довольны и соседушке от души благодарны, — сказала Элга. — Корова, овцы и все такое… это немалая ценность.

— Еще бы! А там теленок появится. Вовремя старая преставилась! — ужалила Олита.

Мартыню захотелось напиться. Пропади он пропадом, этот старый хутор, в который только вкладывай и вкладывай, а отдачи никакой. Было бы хоть озеро там, за клетью… Фу ты, это ведь Дагния все твердила про озеро…

В комнате, где проходили поминки, в полутьме и дыму лоснились лица сидящих. Фридис Фигол дремал, подперев руками голову, обрамленную седым венчиком. Пламя свечи отражалось на голом вспотевшем темени.

Мартынь подошел к старику, встряхнул:

— Чего спишь! Бери свою автомашину и айда домой!

Фридис вздрогнул, посмотрел на рижанина мутными глазами.

— Э… Машину?.. Мне бы кобылку! Ух, как я тогда, в день Миртиной свадьбы, Янке нос утер: на своей Стрелке обогнал его жениховские дрожки!

Перевод Р. Золотовой

Зигмунд Скуинь

Народный писатель Латвии Зигмунд Скуинь родился в 1926 году в Риге. Учился в Рижском индустриальном политехникуме, в художественном училище Я. Розентали. Работал литературным сотрудником газеты «Падомью Яунатне», в редакции сатирического журнала «Дадзис».

3. Скуинь — лауреат Государственной премии Латвийской ССР и республиканской премии Ленинского комсомола, автор известных всесоюзному читателю романов «Молодые», «Форнарина», «Серебристые облака», «Нагота», «Горностай, на асфальте», «Мужчина во цвете лет», «Мемуары молодого человека».

Большая рыба

Все персонажи — литературного плана, прямого отношения к конкретным людям — живым или мертвым — не имеют.

Автор.1

Когда Магнуса Вигнера разбудил жуткий грохот — сначала в окно, а затем в какую-то из дверей, — он долго не мог прийти в себя. Поспать удалось совсем немного, хотя уже светало и в окно гляделось румяное солнце. Но и спросонья он понял: что-то случилось с судном — с его судном, не иначе, и захлестнувший страх подстегивал вскочить с постели, а в то же время и сковывал. Вигнер лежал на большой двуспальной кровати, рядом, заломив руки, выкатив упругую грудь, разметалась Элфрида. Скинув скомканную простыню, он растер лицо ладонями, хотел уж подняться, но при виде своей наготы удержался. Погоди, шепнула Элфрида, я сама. И пока Вигнер клял в душе дурацкую ситуацию, теперь уже определенно зная: что-то случилось с судном! — Элфрида, грузная, гибкая, рыжая, точно львица, метнулась на середку комнаты. С пригретой перины пахнуло теплом. Прикрылась фиговым листком ладони. Ах ты, господи, глянув через плечо, усмехнулась Элфрида, подхватила полотенце со спинки стула и выбежала в коридор. Стук прекратился. Вигнер встал, надел рубашку. Он завязывал шнурки, когда вернулась Элфрида в цветастом плаще внакидку. Тебя спрашивают, сказала она, глядя на него растерянно. Судно, что ли, там перевернулось. Какое еще судно, воскликнул он, озлобляясь, и почему-то громче, чем следовало. Твое судно, ответила Элфрида, девяносто девятый.

Вчера при средней моряне они тралили салаку. Во второй половине дня ветер стал крепчать, а на закате, когда Вигнер повернул свой МСТБ-99 к причалу, он услыхал по радиотелефону, что суда не выпускают в море. По правде сказать, до шторма было далеко, волну взбивал северо-западный бриз, и Вигнер считал, что ветер скоро уймется. В ту пору еще не было норм улова. Работали по принципу: как можно больше и без простоев. В порт заходили лишь для того, чтобы сдать рыбу и сменить команду. Каждый час, проведенный судном на приколе, бил по плану, кошельку и чести. Вигнер знал, что вечером на берегу их будет ждать сменный капитан Саунаг со своей командой.

Как обычно, сначала подошли к причалу приемной базы. В прозрачных июньских сумерках прожекторы выбрасывали широкие розовато-синие лучи. Чем-то это напоминало киносъемку; кстати, киношники бывали частыми гостями в рыбацком поселке. К запахам выхлопных дымков, рассола и влажных сетей упорно примешивался нежный аромат жасмина. Вокруг штабелей ящиков с воплями носились чайки. На привычном месте — крыше склада — возбужденно щелкал клювом аист. Из консервного цеха прибежала Элфрида: Магнус, не найдется ль у тебя судака, день рождения скоро, водкой уже запаслась, хорошо б и закуской разжиться. Он ответил, что нет, и, конечно, соврал. Был у него преотличный судак. Но Вигнер вроде бы стыдился ребят. Стыдился Элфриды. Черт его знает, может, и самого себя стыдился. Всяких баб крутилось предостаточно, но лишь в присутствии Элфриды он по-настоящему чувствовал свой мужицкий голод. И не сомневался, Элфрида учуяла это и, выпрашивая рыбину, на самом деле предлагала себя.