Неотвратимость - Владимир Печенкин

Только отец, закаленный суровостью военных лет, наученный строгостью былого колонийского режима, сколь ни пил, как ни напивался, да в публичные бесчинства не встревал, в вытрезвитель ни разу не попадал. Сын характером послабже вышел: дважды побывал Дмитрий в вытрезвителе. У отца семья держалась не на уважении к главе-кормильцу, так хоть на страхе перед его нравом вспыльчивым, во хмелю особо; в сыновнее время страхом семью не скрепишь, вожжами либо ремнем к себе не привяжешь — ушла от Дмитрия молодуха его, с нравом свекра не пожелала мириться.

Нередко такое бывает: слабохарактерный парень, чтоб заглушить чувство неполноценности, в кои-то веки убогое самолюбьишко потешить, вдруг удивляет всех выходкой нелепой и страшной. Так вот, Дмитрий Шитов, не он ли в голубом-то вагончике?..

Следователь прокуратуры Ризванов предъявил соседке потерпевшего несколько фотографий.

— Посмотрите внимательно, Антонина Сергеевна, узнаете вы здесь кого-либо?

Приглядывалась, брала в руки то один снимок, то другой.

— Нет, эти не знакомые.

Ризванов задал наводящий вопрос:

— Тот, которого видели возле квартиры Зайцева 18 марта, он есть на фото?

Еще присмотрелась. Покачала головой.

— Чтобы точно сказать… Дело-то серьезное ведь. Нет, не признаю. Тут его нет.

— Спасибо, Антонина Сергеевна, подпишите протокол. И понятые тоже. До свиданья.

И прощай, перспективная версия… Надо искать новые факты, строить новые предположения, выявлять не найденные пока связи в прошлом потерпевшего. Малоприятное занятие — «копаться в грязном белье», да еще покойного. Древние римляне полагали, что о мертвых — «или хорошо, или ничего». Но и древнеримские юристы, сталкиваясь с каверзным преступлением, задавались классическим вопросом: «Кому выгодно?» Надо искать, кому выгодно, кому это надо было бить сторожа кайлом, вскрывать его жилище. Может быть, все-таки попытка ограбления? Или месть? Должность сторожа по сути своей — конфликтна. Для чего-то ведь проделаны дыры в заборе стройки…

Чтобы уж потом не возвращаться к не оправдавшей надежд версии, следователю Наилу Ризванову осталось провести две очные ставки Шитову-старшему: с женой и с соседом потерпевшего. При этом оказалось, что сосед видел потерпевшего не с Шитовым, и даже не 18-го. Что же касалось утра того злопамятного дня, то показания Шитова и Нины Степановны расходились, вероятно, только на полтора-два часа, но ведь тогда они точное время не фиксировали. Нет, ничего не дали очные ставки…

…Кроме некоторой странности в поведении свидетеля: с каждым следующим допросом Борис Павлович Шитов все больше «пьянел 18 марта» задним числом. В самых первых свидетельских показаниях он давал понять, что на работу тогда вышел «в норме». В следующий раз — что хмель не совсем прошел. В дальнейшем обмолвился, что крепко был выпивши, все чаще ссылался на забывчивость. И от допроса к допросу под внешней невозмутимостью все явственнее угадывалась нервозность. Конечно, преступления лучше смотреть в детективных фильмах, чем лично участвовать, хотя бы и в качестве свидетеля. Да и нервы у пьющего водкой измотаны, от пустяка, бывает, ходуном ходят. Но все же…

— Все же ты предъяви-ка зайцевской соседке молодого Шитова для опознания, — посоветовал Палинов. — Фото — хорошо, но, так сказать, в живом виде — лучше.

— Да уж пригласил назавтра, — кивнул Ризванов.

Назавтра Антонина Сергеевна среди троих немного похожих молодых мужчин сразу узнала:

— Вот же он, вечером-то приходил…

Потом долго-долго сидели они в кабинете вдвоем, шахтер и следователь, почти ровесники. Дмитрий маялся, тосковал.

— Сразу после убийства тебя видели возле квартиры Зайцева, свидетельница опознала, так чего уж теперь молчать? Рассказывай, как было.

То, что опознали, произвело на парня огромное впечатление. Понимал: теперь не отмолчаться. Но, как все слабохарактерные, пытался молчанием хоть немножко отдалить неизбежное… Наиль Ризванов понимал: тяжко признаваться в убийстве, давать показания о том, что и вспомнить страшно.

Проходили часы, потемнело окно. Следователь задавал и задавал вопросы. Допрашиваемый понуро без-молствовал или что-то чуть слышно мямлил. У Ризванова давно кончилось всякое терпение, работал, как говорят спортсмены, «на втором дыхании», а может, и на третьем.

— Дмитрий, давай с самого начала. Вот пошли вы с отцом вечером в магазин, так?

— Ну.

— До магазина куда-нибудь заходили?

Молчит. Мается.

— Слушай, Дмитрий, читаю выдержку из уголовного кодекса. «Статья 38. «Обстоятельства, смягчающие ответственность». Пункт 9. «Чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления». Понимаешь? Если честно все расскажешь, суд учтет и смягчит наказание. Так заходили куда?

— Ну…

— Громче, Дмитрий! Куда заходили?

— На стройку…

— Зачем?

— Отец сказал, уточнить чего-то надо…

— Пришли на стройку, а дальше?

— Ну, в вагончик зашли…

— И что там делали?

Молчит. Все-таки, не уголовник по натуре, не умел Дмитрий нагло, с божбой и клятвами врать, глядя в глаза следователю. А Ризванов настойчив. Слово за словом проявляется картина трагедии в голубом вагончике.

— Из-за чего они заскандалили?

— Не понял я. Перепили… Отец пьяный теряет контроль…

Мучительно тянется допрос, в муках рождается истина. Вопрос — молчание — бормотание — наконец еле слышный ответ.

— Сам ты бил Зайцева?

Мальчишечье лицо Дмитрия бледно, губы сини.

— Один раз… ломиком…

…Тогда, вечером, разбуженный женой, поднялся Борис Шитов в прескверном состоянии. Смолоду втемяшенное жесткими порядками чувство дисциплины приказывало идти на работу, хотя все в нем протестовало. Умывание, ужин, сигарета — ни черта не помогало. Вышли они с сыном в знобкую тьму мартовского вечера. И тут в тяжелой голове ворохнулась надежда, вспомнил: а ведь Зайцев приглашал еще выпить!

— Э, ты ж не в ту сторону… — окликнул Дмитрий.

— В одно место зайдем, уточню кое-что.

Уточнить требовалось: поставит Зайцев обещанную опохмелку или так и маяться с чугунной башкой?

Пришли на стройплощадку, в голубой, а ночью темный, как омут, вагончик. Встретил их сторож, как родных. И видимо, сбылась частично похмельная мечта, чего-то они выпили. Дмитрия не очень-то приглашали — самим мало. И потому, что выпивки было мало, облегчения не получилось. Наоборот, закопошилась на донце шитовской души беспредметная обида на кого-то за что-то. Словами ту обиду и не выразить, только разве матерными. Но в общем и целом так: покуда в полной силе и здоровье на шахте вкалывал, то и всем был нужон, а теперь организм тоскует, выпивки нету, никто ветерана Бориса Шитова не уважает… Неясная обида быстро разбухала в злобу. На кого? Может, на судьбу, что ли. Но судьбе в морду не дашь. А Зайцев вот он сидит, щерится, гад такой…

Наверное, теперь и сам не упомнит, чего они с Зайцевым не поделили. Из-за малости, поди, завелся Шитов «с пол-оборота», показался друг недавний злейшим врагом. Дмитрий зевал, ждал, когда их ругань кончится. А ругань перешла в драку, рассыпались дробно костяшки домино, затрещал и покосился стол. Коренастый Зайцев подмял обидчика, сцепились они на истоптанном полу среди окурков и ошметков засохшей глины, орали, бранились, а молодой здоровый парень нерешительно топтался возле. Дмитрий знал, как беспричинно звереет отец во хмелю, что в нем причина свалки.

Зайцев явно одерживал верх, отец бессильно матерился под ним. И взыграла у парня семейная амбиция: наших бьют? Не размышляя, кто тут виноват, схватил Дмитрий что под руку подвернулось— железный гвоздодер и ударил неприятеля по ребрам. Зайцев застонал, скорчился. Шитов вскочил на ноги, наткнулся на сына, рявкнул: «Пошел отсюда!» Дмитрий вылетел из вагончика легче пуха. Не видел он, как отец занес над головой Зайцева кайло…

Короткий вскрик… и все стихло. Вышел отец. Его трясло. Дернул за рукав: «Айда». Вышли к жилому дому.

— Стой! Вот этот подъезд, иди на самый верх… Семнадцатая квартира, понял? Вот ключ. Гляди, чтоб все было по-тихому. Зайдешь, в комнате на столе мой портсигар. Забери и мотай обратно.

— Зачем? Я не пойду.

— Но-о, поговори мне! Пошел! Чтоб по-быстрому!

— А как увидят?

— Никого нету. Иди!

Не могли же они знать, что у беспечного Зайцева квартирный замок давно неисправен, сам-то приноровился, да и то с трудом отпирал. Дмитрий двигал ключом в обе стороны, дергал дверь — ни в какую! Услышал снизу шаги, голоса, выдернул ключ, хотел бежать — а куда бежать-то?.. О чем-то его спрашивали, что-то отвечал, страх затая…

Отец ждал за углом. Выслушал, выругал, и пошли они в магазин. Пробыли там до полуночи. Почти не разговаривали. Отец сидел, съежившись, в углу. Дмитрий догадывался, что случилось в вагончике: иначе откуда ключ, почему собственный портсигар надо красть?