Соня рапортует - Рут Вернер

У них не укладывалось в голове, что рабочее государство, где у власти стоят коммунисты, может «выстоять». Это их заблуждение началось с попыток военной интервенции после Октябрьской революции, нашло свое продолжение в многолетнем непризнании СССР и, как о том свидетельствуют слова Криппса, существовало еще в начале второй мировой войны.

Гитлер бросил против Советского Союза всю мощь своих сухопутных войск и авиации. Англичанам сразу стало значительно легче: была устранена опасность вторжения и даже воздушные налеты пошли на убыль.

После нападения Гитлера на Советский Союз мой передатчик несколько дней тщетно вызывал партнера, а потом станция заработала вновь. Я выходила на связь дважды в неделю; два раза в месяц ездила в Лондон, сначала только для того, чтобы поговорить с Юргеном или отцом. Юрген готовил для Советского Союза экономические обзоры. Он также сообщал мне о фактах, не входивших в сферу его деятельности, но представлявших интерес для меня. Беседы с отцом и Юргеном давали материал на четыре — шесть донесений ежемесячно.

Согласно правилам, я держалась абсолютно в стороне от английской партии и не устанавливала никаких контактов с партийной группой немецких эмигрантов в Англии, если не считать Юргена, который сначала возглавлял там политический отдел, а потом из-за перегруженности другой работой был только членом руководства. Я обсудила с ним возможность получения дополнительной информации, главным образом военного характера, и он свел меня с немецким товарищем Гансом Кале, сыгравшим в Испании видную роль в Интернациональных бригадах как командир дивизии. В Испании его особенно уважали за смелость и быстроту принятия решений. Кале, помимо всего прочего, работал в Англии военным корреспондентом буржуазных журналов «Тайм» и «Форчун», которые принадлежали знаменитому американскому концерну Люса. Подоплека этой его деятельности мне была неизвестна. Так или иначе, она позволяла ему получать кое-какие сведения. Центр согласился на мой контакт с Гансом Кале. С ним я тоже виделась примерно дважды в месяц и получала полезные данные. Для Ганса приходили запросы, по которым мы могли судить, что именно важно для Центра. С Гансом Кале я работала охотно. Его ранняя смерть — потеря для нашей страны.

Бывая в Лондоне, я останавливалась у родителей или у сестер. Там время от времени и происходили встречи с Гансом Кале. Сестры работали, дома днем не бывали, и об этом никто не знал. Если не считать отца и Юргена, я ни с кем не говорила о своей работе: ни тогда, ни потом. Даже мои уже давно ставшие взрослыми дети узнали, например, о моем ордене Красного Знамени лишь спустя тридцать лет после того, как я его получила: советский генерал посетил меня в ГДР и вновь вручил мне его. (Да, это был мой собственный орден за номером 944, и к нему была приложена орденская книжка. Подумать только, как заботливо его сохраняли в водовороте военных лет!)

Помимо поддержания радиосвязи с СССР, я продолжала встречаться с Сергеем. После того как мне удалось установить контакт и с военными, я получала материалы, которые нельзя было передавать по радио. На одной из встреч Сергей вручил мне коробочку длиною сантиметров в двадцать и высотою в пятнадцать. Это был мини-передатчик. Хотя я по-прежнему не увлекалась теорией, мне понравился этот удобный, надежный в работе и технически гораздо более совершенный аппарат. Я разобрала на составные части мой передатчик, который по габаритам был в шесть раз больше, и припрятала их: вдруг еще пригодятся. Пять или шесть раз радировала я из Англии, где так же, как в Швейцарии, любительская радиосвязь была в годы войны запрещена.

За время, проведенное мною в Англии, Сергеи менялись два или три раза. Я радовалась нашим встречам, которые после злополучных первых случаев теперь выдерживались по срокам с точностью до минуты. Эти люди вели себя по-товарищески, были опытны и деловиты. Мы встречались на улице, когда действовало затемнение, по возможности так, чтобы нас не застигла воздушная тревога, и проводили вместе самое большее четверть часа.

Не раз я говорила, что ничего не боялась, занимаясь нелегальной работой, но должна признаться: оказавшись в огромном затемненном городе без света уличных фонарей и со слепыми окнами, я начинала трусить. На улицах было почти пусто, а если кто и проходил мимо, его не было видно. Я стояла в кромешной тьме и ждала, что вот-вот кто-то коснется моего лица или схватит меня за горло. Услышав тихие шаги, я обмирала от страха и вздыхала с огромным облегчением, если это оказывались шаги «нашего человека».

Нам было хорошо в нашем домике, и мне не хватало лишь Лена. В письмах в Женеву я описывала ему нашу жизнь.

Весна 1941 года

«Завтра приезжают родители. Особенно я дружу с папой. Впрочем, каждый из нас лучше всего ладит именно с ним. Ему исполнилось 65 лет, и поэтому он должен уйти из университета. Почти никаких сбережений у него нет, а следовательно, ему придется искать другую работу. Он слишком скромен и слишком горд, чтобы проявлять в таких поисках настойчивость и настырность. Научное значение его деятельности несомненно. Повсюду отца встречают как почетного гостя. В своей области[35] он пользуется мировой известностью. Всю свою жизнь он трудился и внес ценный вклад в науку. Сейчас, в 65 лет, он не знает, сможет ли найти работу, которая даст ему кусок хлеба! Правительственные и научные учреждения заваливают его заданиями, но это все на общественных началах, бесплатно. Просто позор… В мире положение сейчас мрачное, а от этого и вообще грустно. То, что произошло на Крите, вызывает резкое осуждение. Но хорошо хоть, что этот инцидент выявил слабости Англии и доказал необходимость усилить оборону на случай вторжения. Без Крита, вероятно, не было бы столь четким понимание трудностей обороны островной страны[36]… Прочла биографию Ноэля Коуарда. Его реакция как солдата первой мировой войны характерна для либерального интеллектуала, неспособного вести себя дисциплинированно, отрешиться от своего индивидуализма, подчиняться и выносить физические тяготы. Я презираю его не за неприспособленность к солдатской жизни, а за причины этой неприспособленности. Однако меня восхищает его честность…

Только что прочла книгу о Китае. Неужели эта страна будет всю жизнь тянуть меня к себе?..

Реакция Нины[37] на первую в ее жизни[38] близкую бомбежку: «Как дом качнулся! И какой страшный шум в стенах, под кроватью, у меня в ушах». С тех пор она вновь и вновь заговаривает о смерти. Каждый день требует уверений, что я не умру, пока она не вырастет. Все хорошее связано для нее со словами: когда война кончится… «тогда я буду есть каждый день яйцо, тогда мне не нужно будет ходить в подготовительную школу, тогда самолеты будут летать так высоко, что я их больше не услышу». Миша переносит переселение в Англию лучше…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});