Дети - Наоми Френкель

– Почему не борется с этим? – спрашивает он, глядя на надпись на стене, – не найдется в городке ни одного жителя, который возьмет в руки ведро краски и замажет эту надпись?

Это восклицание звучит как крик в тишине кафе. И снова его спутники с удивлением смотрят на него. Не в правилах доктора, чей спокойный характер и доброжелательность известны всем, говорить такие вещи с такой решимостью и напором. Эта странная решимость и взволнованное его лицо вызывают подозрение, что что-то не в порядке с доктором Гейзе в это утро.

– Боятся, – говорит женщина, – никто не решается стирать их надписи со стен. Весь наш городок в их руках. И страх перед ними невероятен!

Воздух в кафе недвижен, до того глубока в нем тишина. Черные буквы снаружи плывут на волнах снега вдоль всей улицы.

«Гони христианство от дверей, ведь Иисус – свинья-еврей».

– Что делать? – говорит священник сдавленным тяжелым голосом.

– Что делать? – отвечает доктор Гейзе. – Мы должны были делать все годы.

«Что мы должны были сделать и не сделали? – погружается доктор в раздумья. – Все эти последние годы республики, начиная с большого кризиса 1930 года, который привел к наступлению крупных предпринимателей на рабочий класс. А мы не вышли на борьбу с предпринимателями. Мы не ввели в действие мощные профсоюзы, готовые к борьбе. Боялись, что массовые движения, организованные нами, используют коммунисты для укрепления своей партии. И даже в ужасное лето этого года, когда фон-Папен захватил власть в Пруссии и без всякого труда вырвал руль из наших рук, мы опять сдержались от борьбы и отступили. От страха! От страха, что коммунисты захватят власть, оставили ее в руках политических лгунов. Теперь они заполняют все трактиры, все дороги, все улицы, используя нашу трусость. Моя Германия тонет, и руки мои коротки, чтобы спасти ее. Что мы должны были сделать и не сделали? Не доказали мужество сердца, дух сопротивления, силу действия. Правдивость ушла из души моего народа. Осталась вседозволенность убийства, вседозволенность страстей. Как мне это объяснить моему товарищу, священнику. И я виновен в появлении этой надписи».

– Что? – подталкивает его священник. – Что мы должны были сделать?

Дверь, ведущая из кафе в дом, открывается, входит трое детей – светловолосые и голубоглазые, краснощекие, с красивыми лицами девушка и парень, ведут осторожно за руки больного мальчика. У него непропорционально большая голова на тонкой шее, он косоглаз, из раскрытого рта слюна стекает на подбородок. На лице отсутствует выражение. Женщина торопится к ним, берет ребенка на руки, сажает на стойку и начинает поить его горячим молоком, осторожно поднося ложечку к его рту. Второй рукой поддерживает его голову. Глаза ее мягко смотрят на искривленное лицо ребенка. Снова в ней произошли большие изменения. Лицо стало мягче и кажется моложе. Двое здоровых и красивых детей стоят по обе ее стороны, и внимательно следят за действиями матери. Никакой брезгливости нет на их лицах. Ребенок издает резкие животные звуки, и мать успокаивает его песенкой:

Ганс малыш к чудесамОдиноким вышел сам.

Тихий напев успокаивает ребенка. На несчастном его лице появляется некое подобие улыбки.

– Не я его родила, – говорит женщина, видя жалостливые взгляды гостей, неприятные ей, – он мой ребенок по велению Бога. Правила нашей общины предписывают нам пригревать в наших семьях такие несчастные существа и растить их среди здоровых детей. Каждое человеческое существо сотворено по образу и подобию Божьему.

Шапка, посох у него,И добра душа его.

Ребенок кричит, и женщина успокаивает его.

* * *

Священник Фридрих Лихт опускает глаза, время от времени поднимая голову в сторону ребенка, словно переносясь в иной мир. Он видит свою жену на белых простынях, волосы ее, растрепанные от отчаянной последней борьбы со смертью. И голос врача доносится из-за спины: «Ребенок был ненормальным и умер вместе с ней». «Ненормальный ребенок», так, запросто, назвал врач семя дьявола, которое проросло в ее чреве и убило ее. «Огромная голова и маленькое тельце», – объяснил врач, – « голова и разорвала ее тело». Он, муж, внес в нее это плохое семя, и грех его предстал перед ним в облике этого почти нечеловеческого существа, там, на стойке. И мягкие ласковые руки женщины поддерживают его голову, огромную, способную разорвать тело женщины. Она сказала, что это страшное существо создано по образу и подобию Божьему. Не семя дьявола, которое проросло в чреве чистой и безвинной женщины, а существо, пришедшее в мир под призрением Бога, чтобы подвергнуть нас высшему испытанию терпимости, жертвенности, чистоты сердца и любви. Чудовищное существо родилось не устрашать, а быть посредником между человеком и Богом, приблизить человека к Божественному образу и подобию. Плохое и хорошее приходит от Бога, чтобы прикоснуться к нему мягкими заботливыми руками. Чудовище тоже послано Богом. Как успокоилось и осветилось ее лицо после того, как она родила в страшных муках, и жизнь ее прервалась в этих страданиях. Это дикое семя, которое умертвило ее, было семенем их большой любви. Покой и свет на белом недвижном ее лице были покоем и светом их любви. И он чувствовал эту любовь, как грех своей души, грех любви, который нужно искупить каким-то великим деянием. Он поехал в Китай миссионером. Пошел на жертвы во имя церкви. Приобретение душ – лучшее из приобретений. Ты приобретаешь, и тебе надо за это платить собственной душой за чужие души. Ты ведь покупал эти чужие души, чтобы властвовать над ними. Во имя власти церкви в Китае никакая цена не казалась тебе преувеличенной. Цена твоей души как цена твоего красивого гладкого лица, которое было изуродовано там кожной болезнью. И это изуродованное лицо не спасло твою душу от чувства греха. Твое лицо не приблизило тебя ни на йоту к подобию Божьему. Ты ведь не только во имя Бога поехал в Китай убеждать людей в верности и праведности Его законов. Бога ты видел в образе церкви и ее власти. Все положительное в ней такое же, как и в любой власти. Нет церкви, нет Писания, нет человека, у которого есть право провозгласить, что проповедуемые им Законы несут истинную правду, и нет иной правды. Человек пойдет путем Бога, тем, что в его сердце. Не был Бог китайцев ниже моего Бога. Какое право я имел проповедовать Законы моего Бога? Грех был в этих проповедях. Неважно, какому Богу служит человек, если он Бог, а не свинья. Твой Бог, во имя которого ты идешь приобрести власть и силу, перестал быть Богом. Никакой пользы не принесла поездка в Китай, лишь лицо было изуродовано и молоко пролито. Любовь к ней можно было лишь освободить из облика чудовища, из скверны моего семени, и только деяниями любви.

strМамин плач надрывно тонок:

strНе вернулся мой ребенок.

Женщина поет, и священник, скрестив руки на столе, говорит в тишину кафе:

– Надо подвести счет всем нашим Законам и деяниям до сих пор.

Слова священника заставили доктора Гейзе снова обратить взгляд на улицу.

Гони христианство от дверей,Ведь Иисус – свинья-еврей!

Взгляд его переходит с улицы на женщину и ребенка, и снова возвращается на улицу, к надписи, словно желая воочию видеть страх на ее лице, сковывающую движения сумятицу души, сдачу в плен жестокой судьбе, рушащейся на тебя, как обломок скалы, все то, что он увидел в ее лице несколько минут назад. Ему хочется испытать ее вторично этой надписью, увидеть в ней союзницу в страхе. Но она уклоняется, и доктор чувствует это. Глаза ее следуют за его глазами до дома напротив, но взгляд ее мгновенен. Лицо ее равнодушно, словно стена, пуста и чиста, и взгляд ее возвращается к ребенку мягкостью и улыбкой. Доктор погружается в раздумья.

«Быть может, это чудовищное дитя, наводящее ужас на окружающих, для нее и есть надежное убежище от страха? Все годы он искал нечто безопасное, к чему можно было бы прислониться, и не нашел. Тем временем власть страха овладела им до такой степени, что он боялся ездить на скоростных поездах. Утром ему казалось, что он мчится с безумной скоростью не в автомобиле Гейнца, а несется верхом на спине самого дьявола.

Всю дорогу страх измывался над его душой. И чего удивляться, если долгие годы он искал убежище от пыток совести в желании героических деяний! Чего ему удивляться, если он мечтал утопить свои страхи в ручьях крови революций. Когда ему этого не дали, опустела душа и стала сосудом страха. Ах! Возвышение души не связано с экономическими и политическими реформами. Она вовсе не участвует в борьбе за улучшение условий жизни. Освобождение души вовсе не имеет отношения к тем реальными целям, во имя которых он действовал многие годы. Христианство говорит бедным из народа: вы желаете исправить жизнь, исправить мировой порядок, побеспокойтесь о вознесении души, об исправлении ее сущности. Без этого не будет нового мира. Ах! Все годы только и провозглашаем: мы новый мир построим! И дали решить задачу освобождения мира и человека классу угнетенных и грабителей. Я – социал-демократ. Я верю в это освобождение по сей день. Но классу этому дали лишь стремление к новой экономике, а не к новой морали. С этими мелочными и серыми целями душа тоже стала мелочной и серой. Я почувствовал это на своей шкуре. Такие понятия, как равенство, справедливость, свобода, были привязаны к нашей мелкой войне как средства захвата власти. Ветер великих свершений не дул в наши паруса. Наоборот! Когда все эти годы мы не хотели признаться себе, что это всего лишь мизерная война по улучшению материального положения, мы и воспитали в германском рабочем движении мизерного человека, мелкого буржуа, все стремление которого – к мягкому брюху и котлам с мясом. И это им мы завещали построить новый освобожденный мир под лозунгом – «прежде – хлеб, потом мораль». Быть может, страхи моей души связаны были с моими проповедями, страхи перед тем миром, которым будет властвовать человек, который не стремиться к вознесению души».