Двести веков сомнений - Константин Бояндин

Несколько неприятных встреч всё же состоялось. Но — самое главное — я не попал под дождь. Вовремя успевал нырнуть в ближайшее здание. А встречи начались ещё на Изумрудной площади — там, где озеро. Как ольты умудрялись строить свой город, не трогая вековые деревья?

У озера сидел нищий. Ничего особенного; здешние нищие не разят за сто шагов помойкой и не похожи на восставших мертвецов. Всё тот же маскарад. Милостыню, конечно, они получают — игра есть игра — но при этом остаются в рамках, не чрезмерно оскорбляющих чувства.

Я стоял спиной к одному такому, когда услышал тихий голос позади.

— Тетрадь у вас всё ещё с собой?

Я обернулся, словно меня стегнули плетью. Чуть в воду не свалился. Голос… очень знакомый мне голос! Но кто его обладатель? Не помню.

Нищий сидел, в тёмных очках, с потрескавшейся тростью… менее всего он походил на обладателя этого голоса. Показалось?

— Не оборачивайтесь, — вновь услышал я. — За сколько вы хотите уступить её? Поверьте, вы не пожалеете. Никто ничего не узнает.

Вновь я обернулся. Ну не он это! Рядом стоят прохожие, вряд ли человек в таком рванье будет вести подобные разговоры — те, что рядом со мной тоже ведь не глухие!

Тут до меня дошло, что голос, возможно, слышу я один. Рука сама собой полезла в карман к «безделушкам».

— Оставьте детекторы в покое, — спокойно продолжал голос. — Кивните, если согласны. Мы поговорим о цене чуть позже.

Ещё чего!

— Подумайте, — посоветовал голос полминуты спустя. — У вас не будет много шансов избавиться от тетради. А вам она ничего, кроме неприятностей, не принесёт.

Тут я не выдержал.

— Что вам от меня нужно?! — спросил я с негодованием у предполагаемого источника голоса. И, наверное, вытряс бы из него ответ, но меня поймали за локти.

— Что с вами?! — возмущённо спросил кто-то. — Он же ни видеть вас, ни ответить не может. Оставьте беднягу в покое!

Я присел. Действительно, из-под очков видны бельма. Слепой. На самом ли деле?

Меня отпустили, я бросил серебряную монетку в шляпу нищего.

Тот благодарно кивнул и чуть наклонил голову.

Тут что-то на меня нашло. Я нарисовал в пыли, — чуть дальше, чем находилась шляпа — знак, который видел на метательном ноже — там, среди камней, возле монастыря. Сам не знаю, но именно этот символ пришёл в голову.

Мне показалось, или у «слепого» непроизвольно дёрнулось левое веко?

Я поднялся и молча пошёл прочь. Оглянувшись, я увидел, что знака в пыли больше нет — но стёр ли его сам нищий, или же прошёл случайный прохожий, не понять.

Потом я счёл, что об этом надо попросту забыть. Иначе — идти с повинной к начальству. Ох, Кинисс… как долго будет длиться ваше «пока»? Отчего вы позволяете мне не повиноваться ограничениям, которые вколачивали в меня долгие года?

Нет ответа. Я бродил по улицам, один раз чуть не столкнулся с секретарём Д., а другой раз — с ним самим. Начальник мой был целеустремлён и задумчив.

…После восьми вечера — когда тучи вновь собирались как следует вымыть город — я постучался в те же двери.

Ждать пришлось столь же долго.

— Это мои первые работы, — призналась Андари, и Клеммену показалось, что она смущена. На самом деле, пейзажи были великолепны. Как и на выставке, всё время казалось, что те части картины, на которые взгляд непосредственно не падает, живут своей жизнью — шевелятся нарисованные листья, разбиваются о берег волны… Потрясающе!

Так он и сказал. Девушка кивком поблагодарила его и, распахнув следующую дверь, молча предложила войти внутрь.

Вот это да!

Трудно поверить, подумал Клеммен, что она младше меня на год. Это невозможно! Никто не в силах создать так много шедевров — назовём всё своими именами — просто не хватит времени!

Оказывается, Андариалл Кавеллин анс Теренна не только писала картины. Она тоже увлекалась скульптурой, вырезала статуэтки из дерева и камня… и Клеммен потерял счёт времени, осматривая коллекцию. Собственно, это была студия. На столе аккуратно разложены инструменты — видно, что ими часто пользуются, что это — не показное. Ничего не понимаю. Когда она всё успевает? И без прислуги! Ведь это ещё и дом, да какой дом!

Андариалл следовала тенью за гостем, молча наблюдая за его реакцией. Клеммен долго осматривал каждую статуэтку — скульптура была ему интереснее — и ощущал ту самую незаконченность, что свойственна настоящим произведениям искусства. Как-то раз он побывал на специальной — достаточно экстравагантной, с точки зрения ольтов, выставке — «Мёртвое искусство». Нет, там не было полотен о смерти или реликвий давно сгинувших народов. Там были точно такие же шедевры, как и здесь, как и на других выставках.

Но лишь на первый взгляд.

Всё «мёртвое» было на деле чрезмерно совершенным. Ничего недосказанного. Всё полностью ясное. И потому — мёртвое. Многие посетители купили бы любой из «мёртвых» предметов — да они и покупали — не обращая внимания на сочувственные (или ироничные) взгляды авторов работ. Интересно, что принято делать с «убитыми» произведениями?

Таэркуад . Думай сам.

И тут Клеммен заметил среди множества статуэток свою собственную.

Вздрогнул и, не обращая внимания на хозяйку дома, медленно подошёл к рабочему столу.

Она стояла — я имею в виду статуэтку, изображающую У-Цзина — которую я не успел завершить — не на самом почётном месте. Но, пожалуй, на самом видном. Отчего? Не знаю. Мне она — рядом с окружающими её работами — казалась столь же неуместной, как грубое слово в изысканной компании.

Признаюсь, в тот момент я напрочь забыл обо всех запретах, негласных и гласных законах; мне хотелось что-нибудь сделать со статуэткой. Неважно, что — сделать так, чтобы она либо стала достойна своей компании, либо…

Андари я просто не видел. Она, наверное, к этому и стремилась. Многие из работ, которые я успел увидеть, уже не раз услаждали взгляд зрителей. Причём совершенно — или практически — даром. Деньги за билеты шли на иные цели. Д. вообще мало распространялся, на что ольты живут. По меркам моих родителей, Андариалл была невероятно богатой.

Я потянулся к статуэтке, взял её. Взял очень аккуратно. Да, она. Ясеневое дерево. Лицо-то я успел сделать, а вот всё остальное…

Я взял резец, долго думал, что именно должен сделать.

Рука потянулась к нужному месту сама собой. Я поразился: впервые я не ощущал сопротивления дерева! Помню, какие страшные мозоли я натирал поначалу, порой даже хотел забросить всё это. Неужели сказывается, что инструмент — ольтийский? Всё «лишнее» убиралось легко и просто. И — никаких ошибок! Я был настолько поражён ощущениями, что работал… и работал… и работал… и совсем забыл, где я, собственно, нахожусь!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});